— Благодарю вас, — сказала Тамара, сжимая пальцы так, что они хрустнули. — Но мне еще придется многое обдумать. Надеюсь, вы не передадите этот разговор никому?
— Никому, дорогуша, никому решительно.
— Даже Ветрову?
— Даже ему, — ответил Воронов и повторил с грустью: — Даже ему.
Тамара отошла и завела патефон.
— Вы не возражаете? — спросила она, приподнимая на время мембрану.
— Нет, нисколько. Я люблю музыку, дорогуша, только извините, не джазовую… Нет ли там что–нибудь из русских песен? Поищите, будьте добры.
Тамара, перебирая пластинки, нашла «Утес Стеньки Разина».
Воронов задумчиво слушал песню, покачивая в такт головой. На его старом, морщинистом лице появилось довольное выражение.
— Да, именно: «диким мохом одет». Хорошо. Сразу как–то за сердце берет. «И стоит сотни лет» и будет еще стоять долго, потому что он — частичка нашей русской земли, — проговорил он с гордостью.
Вскоре возвратились гулявшие. Они вошли, смеясь и шумно разговаривая. Катя по обыкновению подбежала к Тамаре и сообщила, как тепло в парке, и как хорошо они провели время.
— Жалко, что ты не пошла, — докончила она и, повернувшись к патефону, бесцеремонно сменила пластинку, поставив танго. — Я хочу танцевать с вами, — заявила она Ветрову, игриво поводя глазками. Он не отказался, и они плавно двинулись по комнате.
Иван Иванович просидел еще около часа, наблюдая за танцующими. Наконец, он поднялся, чтобы идти домой. Заметив это, Ветров присоединился к нему. Катя начала возражать, но они настояли на своем.
Иван Иванович вышел первым. Следовавший за ним Ветров, дойдя до порога, нерешительно остановился. Повернувшись, он подошел к Тамаре.
— Прощайте, Тамара, — сказал он, протягивая руку, несмотря на то, что перед уходом простился со всеми. — Прощайте и извините меня.
— За что?
— Вы знаете…
Тамара слегка покраснела и, чтобы скрыть смущение, быстро спросила:
— А вы, кажется, тоже от нас уезжаете? Больные будут очень жалеть.
— Больные?
— Да.
— А здоровые?
— Здоровые… тоже будут жалеть, но…
— Но?.. — выжидающе спросил Ветров.
— Но больные будут жалеть больше.
— Вероятно… — произнес он, смотря себе под ноги. — Однако на мое место едет заместитель.
— И скоро?
— Что — скоро?
— Скоро уезжаете, хотела я спросить.
Ветров пожал плечами.
— Как сдам дела. Надо думать, на этой неделе! — докончил он с ударением. — Итак, всего хорошего!..
Крепко, по–мужски, пожав руку, которую она не отнимала во все время их короткой беседы, он повернулся и вышел вслед за Вороновым.
Как ни странно, но об отъезде Ветрова Катя узнала самой последней. И случилось это совершенно неожиданно. Когда она, пришедшая после вечера к выводу, что Ветров совсем уж не такой сердитый и строгий, как ей все время казалось, явилась в госпиталь на очередное дежурство и принесла ему на подпись рецепты, он улыбнулся и отодвинул ее тетрадку в сторону.
— Неужели опять ошибка? — испугалась она, думая, что снова напутала, переписывая рецепты. С латынью Катя имела частые недоразумения и всегда огорчалась, когда Ветров, качая головой, вставлял в ее писания пропущенные буквы или исправлял дозировки. Сегодня она все трижды проверила сама, и жест его тем более был досаден.
— Нет, Катя, — успокоил ее Ветров, — на этот раз вы превзошли сами себя. Все правильно.
Катя облегченно вздохнула.
— Тогда подпишите.
— Не имею права, Катюша.
— Как не имеете права? — изумилась она.
— Очень просто. С сегодняшнего дня я уже у вас не работаю. Разве вы ничего не знаете?
Ветров, улыбаясь, рассказал ей о том, что переводится. Она выслушала его с упавшим сердцем, а когда узнала, что он уезжает в этот же день, загрустила еще сильнее.
— Как же так, — растерянно замигав, сказала она, — как же так?.. Я буду занята сегодня на дежурстве…
— И хорошо, — ответил Ветров, — дежурьте себе на здоровье.
— Но должна же я вас проводить на станцию?
— Это зачем же?
Для Кати было совершенно ясно, почему она должна была его провожать. Но ей было совершенно ясно также, что Ветров этого не понимает. Объяснять ему истину она не решилась и, слукавив, привела себе в оправдание одно из самых веских доказательств, которыми располагала.
— Мы же с вами вместе работали!
— Если все, с кем я работал, — возразил Ветров, — пойдут меня провожать, то получится целая процессия. Нет, Катя, вам придется остаться…
Несмотря на то, что сказал он это довольно строгим тоном, Катя решила его не послушаться. Раньше она никогда бы себе не позволила этого, но сейчас она посчитала себя вправе преподнести ему небольшой сюрприз. Выбрав свободную минуту, она покинула госпиталь и, как была, в халате и косынке, пробежала через парк до общежития. Она очень обрадовалась, застав Тамару в комнате.
— У меня к тебе просьба, — возбужденно сообщила Катя, хватая ее за руки. — Очень большая просьба. Ты сможешь за меня подежурить?
— Смогу, — согласилась Тамара, — но когда?
— Сегодня вечером.
— Вечером?
— Ну да, вечером!
— Вечером не смогу.
— Почему?
— Буду занята.
— Занята? — разочарованно переспросила Катя. — Чем?
— Поеду на вокзал.
Страшное подозрение заставило Катю насторожиться. Но еще не веря в окончательное вероломство подруги, она задала ей каверзный вопрос:
— Кого–нибудь встречать?
— Нет.
— Тогда зачем же?
— Чтобы проводить одного человека.
Катя побледнела.
— Одного человека? — переспросила она с глубокой укоризной в голосе. — И тебе не совестно? А еще подруга! Теперь я все поняла! Недаром тебе тогда так хотелось его поцеловать… А я‑то тебе поверила!..
Оскорбленная до глубины души, она замолчала и нахмурилась. Потом, вспомнив, что ее могут хватиться в госпитале, она повернулась и, оставив Тамару в недоумении, вышла, сильно хлопнув дверью. Когда она возвратилась к своему столу, к ней подошел Ростовцев.
— Я уезжаю, Катя, — сказал он. — Мне бы нужно взять из кладовки обмундирование.
Только теперь Катя вспомнила, что Ростовцев, действительно, сегодня выписывается из госпиталя. И внезапно ей стало ясно, кого Тамара собиралась провожать. Это открытие сразу рассеяло ее подозрения.
Борису не было надобности спешить. Документы были у него на руках, поезд отходил вечером. Не зная, куда девать оставшееся время, он прошелся по коридору и отворил дверь в палату.
Белье на его кровати было уже сменено, и она стояла заново заправленная, готовая к приему следующего больного. Он не решился садиться на нее, чтобы не измять свежей простыни. Подойдя к тумбочке, он отворил дверцу и, взяв свои вещи, сделал небольшой сверточек. Особенно тщательно он упаковывал патефонную пластинку — подарок воспитанников музыкальной школы.
После обеда он спустился вниз. Вещи его, принесенные из кладовки, были здесь же. Из прежнего обмундирования оказались целыми лишь широкий офицерский ремень и погоны. Остальное было либо пробито осколками, либо перепачкано кровью, либо разрезано ножницами. Одевшись во все новое, он туго затянул ремень и заметил погоны, лежавшие на стуле. Он долго смотрел на их потускневшие звездочки, потом, вздохнув, взял в руки, спрятал в карман брюк и подумал:
«Если не пригодятся — пускай останутся на память».
Когда он совсем собрался, к нему подбежала Катя.
— Вы еще не ушли — вот хорошо! — сказала она и протянула ему конверт. — Только что принесли почту. Оказалось, что и для вас есть.
Борис поблагодарил и взглянул на адрес. Письмо было из Москвы.
«Вероятно, относительно моей музыки», — подумал он и заволновался. Ему захотелось скорее разорвать конверт и узнать, что в нем содержится. Он уже надорвал один уголок, но вдруг остановился и спрятал письмо нераспечатанным в карман.
— Прощайте, Катя, — сказал он вслух, подавая ей руку. — И спасибо, за все спасибо. Это я говорю не только вам, а всем. Передайте всем спасибо.
Катя, улыбаясь, кивнула головой, а когда он, захватив вещевой мешок, и шинель, прихрамывая и опираясь на трость, зашагал к выходу, она проводила его глазами и весело побежала наверх в свое отделение.
С шумом захлопнулись за Борисом тяжелые двери вестибюля. Не оборачиваясь, он пошел через парк к общежитию, где его ждала Тамара.
— Вот и я, — произнес он, входя в комнату, — встречайте гостя. Сейчас пока встречайте, а… — он посмотрел на часы, — а через полчаса будете провожать. Как я ни надоел вам, но уж на это время запасайтесь терпением.
