— Ниночка, разве ты не видишь? Уступи место дяде–инвалиду.
Борис невольно оглянулся и, не заметив кроме себя никого еще, похожего на инвалида, понял, что женщина заботится именно о нем. Улыбнувшись, он остановил слезавшую со своего кресла Ниночку и погладил ее по голове:
— Сиди, Ниночка, сиди. Мама ошибается. Я не инвалид и быть им не собираюсь. Мне не нужно уступать места.
Девочка обрадованно снова влезла на кресло и высунулась в окно. Ветер подхватил ленточки ее банта, и они затрепыхались в воздухе. Вскоре она, что–то вспомнив, подняла кверху лицо и пояснила:
— Это не мамочка. Моя мамочка на лаботе. Это бабуска. Мы с бабуской везем мамочке завтлак.
— Очень хорошо, — похвалил ее Борис и рассмеялся.
Когда они приехали на вокзал, уже начиналась посадка. Публика широким потоком устремилась на перрон, и люди, выходя, торопливо бежали в поисках своих вагонов. Вагон, номер которого стоял на билете, оказался в самом начале состава, и Борису с Тамарой пришлось пройти всю платформу, чтобы до него добраться.
— Ну, Тамара, кажется, теперь–то я скоро уеду, — сказал Ростовцев, берясь за железные поручни. — Нам остается пожелать друг другу всего самого хорошего. Будем продолжать наше знакомство в письмах. Простите меня за этот вопрос, но я должен, наконец, узнать вашу фамилию. Как это ни странно, но до сих пор я ее не знаю. Вы всегда были для меня просто Тамарой… — Борис вынул записную книжку и продолжал: — Итак, диктуйте ваш полный адрес, а потом я продиктую вам свой.
Тамара стояла возле него и, не отвечая, смотрела куда–то в сторону. Лицо ее было сосредоточено, и казалось, что она решает в уме какую–то сложную задачу. Потом она неожиданно улыбнулась и спросила:
— Вы что–то сказали? Простите, я не расслышала…
— Мне нужен ваш адрес, — повторил Борис. — Я хочу записать его.
— Ах, да… Адрес… Но вы его знаете. Пишите на госпиталь.
— А фамилию? Вашу фамилию?..
— Фамилию? — переспросила снова Тамара, и в ее лучистых темных глазах появилась нежность. — И фамилию мою вы знаете… Пусть я буду для вас Тамарой… — она остановилась, подумала еще и тихо прошептала: — Тамарой Ростовцевой.
— Как? — не понял ее Борис, думая, что она оговорилась.
— Ростовцевой, — повторила она. — Разве это не понятно?
Борису показалось, что надвигающиеся сумерки куда–то исчезли.
— Значит, вы, наконец, решили? — воскликнул он, чувствуя, как кровь приливает к его лицу, и оно начинает гореть.
— Да, я, наконец, решила, — кивнула она в ответ. — Я решила, что нет смысла откладывать для писем того, что можно сказать сейчас.
— И это вполне искренне? От чистого сердца?
— Да, — снова кивнула Тамара, смущаясь от его радостного взгляда. — Вполне искренно!..
Вот такой улыбающейся и смущенной, ласковой и доброй видел он ее перед собой, когда через полчаса, пролетевших, как одно мгновение, она стояла на платформе и махала ему рукой в знак большой настоящей дружбы, в знак того, что они расстаются ненадолго. Поезд увеличивал скорость, мелькнули последние стрелки, высунувшиеся из окон пассажиры давно заслоняли от него перрон, а образ ее все стоял перед ним, и ему казалось, что он все еще видит ее улыбку и слышит ее задушевные слова. Ему захотелось петь, ему захотелось сказать всем, что жить — хорошо, что жить — интересно, и что жизнь, как бы временами она ни была трудна, — очень замечательная и чудесная вещь. В его сознании зародился мощный красочный мотив, и зазвучал он вполне отчетливо и ясно. Он понял, что это его собственная тема, что это — начало его новой музыки. Он вынул блокнот и, торопясь, начертил пять поспешных неровных линеек…
А Тамара, переждав, пока последний вагон скрылся из глаз, повернулась и с улыбкой пошла назад по краю опустевшей платформы. У самого ее конца она заметила невысокого пожилого человека в поношенной гимнастерке и зеленой полувоенной фуражке. Он стоял к ней в профиль, и ей было видно, как, приподняв очки, он вытирал глаза большим белым платком. Вглядевшись в его лицо с седой бородкой, она с удивлением заметила, что это был доктор Воронов. Поровнявшись, она назвала его имя.
Иван Иванович отнял платок от лица и обернулся в ее сторону. Увидев ее, он почему–то растерялся, сохраняя ту позу, в которой она его застала. Потом быстро снял с носа очки и трясущимися руками стал их протирать.
— Запылились… стеклышки запылились, — объяснял он прерывающимся голосом, словно боясь, чтобы она не подумала что–нибудь другое: — Я их… протираю… Вы идите, — попросил он неожиданно. — Я потом вас… того… догоню…
Тамара медленно прошла мимо. Через несколько шагов он, действительно, догнал ее, и они пошли вместе.
— Вы кого–нибудь провожали, дорогуша? — спросил он уже спокойнее.
— Да… Знакомого, — ответила она.
— Вот и я… провожал. Доктора вашего провожал. Он ведь тоже сегодня уехал… — Воронов помолчал и добавил, глядя себе под ноги: — Мы с ним видели вас.
Тамара, слегка покраснев, ничего не ответила. Иван Иванович тоже шагал молча. Лишь когда они вышли за пределы вокзала, он заговорил снова:
— Вот, знаете, уехал он, ваш доктор, то–есть. Уехал, а я… я привязался к нему и… и полюбил даже. Именно полюбил… Ну, а вы? — неожиданно спросил он.
— Что — я?
— Вы почему его не полюбили?
Тамара задумчиво взглянула на старика.
— Вы же знаете, Иван Иванович, что… что двоих любить невозможно.
— Да, конечно, — кивнул он, соглашаясь. — Невозможно… Это… это верно… — Он достал из кармана опять свой большой платок и, запинаясь, попросил: — Вы идите… вперед. А у меня… в глаз… что–то… попало. Уж простите старика…
Прошло три года. Кончилась война, отгремели последние салюты, и наступил долгожданный Победный мир. Мир, которого ждали с нетерпением, мир, о котором мечтали, мир, который был завоеван дорогой ценой лишений и крови.
С далеких западных рубежей на восток, к родным деревням, городам и поселкам пробежали по исковерканной войною земле эшелоны с веселыми крепкими людьми, отстоявшими в боях честь своей отчизны. Закаленные и обветренные, они возвращались к семьям, к труду, который покинули, взявшись за оружие. Радостно встречала их Родина. Цветами, заботой и любовью был окружен их путь.
Страна постепенно оправлялась от ран, нанесенных войной. Вставали из–под обломков разрушенные города, росли корпуса многочисленных заводов, новые плотины перегораживали стремительное течение рек, на полях шелестели колосья обильных урожаев. Новые мысли воплощались в линии технических чертежей, в цехах строились сложные машины, непрерывным потоком лилась расплавленная огненная сталь в узкие замкнутые формы. Восстанавливались железнодорожные пути, двигались груженые составы, и каждый новый день приносил новые победы в громадном созидательном труде.
Героику войны сменила героика будней.
В один из воскресных дней начинающейся осени, когда солнце еще светит ярко, а в воздухе носится паутина, по зеленой улице подмосковного города шел человек в военной форме. Китель сидел на нем просто, но складно, брюки защитного цвета навыпуск были тщательно отглажены, а темные начищенные ботинки блестели квадратными носами. Шел он не спеша, но ступал уверенно и твердо. Его походка, белые узкие погоны с двумя красными просветами и звездочкой посередине, медицинская фуражка с зеленым околышем, начисто выбритое лицо и острые внимательные глаза, — все это гармонировало между собой и оставляло впечатление аккуратности и уверенности. Его широкоплечая фигура невольно внушала уважение, и, несмотря на нестроевые погоны, равные по званию строевики козыряли ему даже первыми.
У одного из одноэтажных домиков военный остановился и вынул из кармана записную книжку. Убедившись, что это именно тот дом, который он отыскивал, он шагнул на крыльцо и надавил кнопку звонка.
Ему открыла женщина. Она с удивлением взглянула на человека, показавшегося ей незнакомым, и вдруг, узнав его, радостно вскрикнула и, схватив за руку, потащила за собой. Не давая ему вымолвить ни слова, она звонко и весело кричала в комнаты:
— Борис, скорее иди на помощь!.. Скорее же! Смотри, кого я веду!.. Да скорее же, а то он упирается!..
В прихожей навстречу им вышел мужчина в простом домашнем костюме, Это был Ростовцев.
— Ветров?.. — воскликнул он, словно не веря своим глазам. — Юрий? Какими судьбами?.. Ах, чорт возьми, как здорово, что ты приехал! Ну, пойдем же скорее…
Он подхватил гостя под руку, и несколько сконфуженный бурным приемом майор медицинской службы под дружеским конвоем Бориса и Тамары был доставлен в комнаты и усажен на диван, На него посыпались десятки самых разнообразных вопросов. Не будучи в состоянии ответить на них одновременно, он улыбнулся и, наконец, произнес:
