— У нас так, — с готовностью поддержал эту мысль Подолянский. — У меня самого второй год отпуск в марте.
— Вы инженер?
— Старший инженер.
— И я старший инженер! Будем знакомы.
Они быстро прониклись доверием друг к другу и теперь каждое утро вместе идут на работу. Им по пути, и если один по какой-либо причине задерживается, другой его терпеливо ждет.
— Ну, что там у нас сегодня? — говорит Подолянский.
— Влажность воздуха почти сто процентов! — радостно улыбается ему новый друг.
— Ветер северный!
— Десять метров в секунду!
Они берутся за руки и идут, преодолевая ветер, к автобусной остановке. И с удовольствием говорят, говорят о том, что не было и нет гармонии в жизни, все не так: только что цвела весна, а скоро уже опять осень. Они говорят, говорят... Они понимают друг друга, и им хорошо вместе. Хорошо, пусть даже влажность воздуха почти сто процентов, ветер северный и отпуск в марте, а пресной воды на планете, по слухам, хватит всего на тридцать лет.
Когда-то давным-давно, часов в семь вечера, благоухавшего фиалкой, шел на свиданье с ней...
Хотя какое там свиданье — так, учились в одной группе, никого, кроме нее, не замечал, делал ей чертежи, эпюры, переводил с немецкого проклятые «тысячи». В награду она изредка предлагала сходить вместе в кино. Словом, дружили, и это ее вполне устраивало, а он... Он уже начинал смутно сознавать, что дружба с женщиной — вовсе не идеал отношений, и словно чего-то стало не хватать. Чего — он думал об этом днем и ночью, больше ночью, потому что днем, когда он видел ее, все ночное вдруг представлялось святотатством, он ни с того ни с сего краснел, а она спрашивала: «Что это с тобой?» — «Я — чудовище, если бы ты знала, какое я чудовище!» — говорил он, всерьез так о себе думая, а она его успокаивала: «Никакое ты не чудовище, ты хороший, умный, симпатичный мальчик. Ты мой лучший друг». «Но я не хочу быть другом, — думал он, — с чего она взяла...»
И он подолгу рассматривал себя в зеркале.
Но в тот вечер он как раз ни о чем таком не думал, — устал, что ли? — просто шел к ней домой. Отчего бы и не зайти в гости к другу, если уж на то пошло. Она вместе с подругой Надей, бывшей одноклассницей, преданной и тоже влюбленной в нее, снимала комнатушку на самой окраине, в домике с верандой и садом. А он жил в общежитии. Как-то весной он уже заходил к ней — шли на концерт и ей надо было переодеться. Он ждал на веранде, потом его позвали держать зеркало. На ней было новое платье, черное, с открытыми плечами, все в серебристых блестках; она зачем-то подкрасила губы и вообще была какая-то строгая, взрослая и чужая. Он стоял истуканом, держа, как икону, прямоугольное зеркало, она поворачивалась перед ним так и сяк, советовалась с Надей и почему-то все время злилась.
На улице она сказала ему: «Можешь ты в конце концов взять меня под руку? Да не так, разве так ходят с дамой, вот горе!» И показала, как ходят. Он был не такой уж и дурак, чувствовал: она опытней его, но ничего не мог с этим поделать. Во Дворце культуры на них стали поглядывать со всех сторон, он приосанился и еще крепче прижал к себе ее локоть. «Мы уже делаем успехи», — чуть заметно усмехнулась она, а он, не различив иронии, еще больше загордился и вдруг отважно поцеловал ее в щечку. Так захотелось показать кому-то, что он не случайно с этой нарядной, взрослой дамой. Она только взглянула странно, но после взяла с него слово, что это не повторится никогда...
Месяц спустя он все-таки опять ее поцеловал, в кино. Долго-долго, затаив дыхание, смотрел сбоку и — словно клюнул. Несколько голосов сзади тут же посоветовали им целоваться в другом месте: не видно, мол, уберите головы. Тогда она повернулась к ним и спокойно сказала: «А что еще для вас сделать?» Он был в восторге и от своей дерзости и от ее остроумия. Но самое главное: она не вспомнила о запрете, и это открывало немыслимые перспективы. Надо только быть уверенней в себе и, может быть, чуть развязней...
И вот он шел, помахивая веточкой акации, к ней домой и, пока проходил мимо больших домов в центре с многочисленными витринами магазинов в первых этажах, ловил в стеклах свое отражение. Из витрин, как из зеркал, на него смотрел вполне приличный молодой человек, светлый шатен среднего роста (может, даже чуть выше среднего), в модном болгарском пиджаке в большую клетку, уверенный в себе, — этакий светский лев. Или волк? Словом, хищник... Уверенность придавал в основном пиджак, купленный с последней стипендии, да еще галстук с пальмой. В пиджаке жарко — днем было тридцать два, — и никого нет на улице в пиджаках, один он, но уверенному в себе человеку не надо оглядываться на других, не надо вообще думать, уверен ты в себе или не уверен, а надо просто быть таким. Уверенным в себе человеком, перешедшим на второй курс института.
— Молодой человек!
В распахнутом окне приземистого домишки с розами и георгинами в палисаднике — дама, яркая томная брюнетка, одна бретелька не то сарафана, не то комбинации сползает с пухлого плеча, и она ее лениво поправляет.
— Молодой человек!
— Вы меня? — остановился.
— У вас не найдется сигаретки?
Что за вопрос... Небрежным жестом извлек из кармана болгарского пиджака пачку, шагнул с тротуара через невысокую оградку, протянул сигареты в окошко.
— Нет, спасибо, — разглядев, что это «Памир», вежливо вернула сигареты женщина. — Я такие не курю.
— Почему? Хорошие сигареты, крепкие. Наш декан профессор Готлиб...
Далее он сообщил, что их декан — профессор, лауреат госпремии и вообще очень зажиточный человек — курит исключительно «Памир», хотя зарабатывает дай боже, что курить «Памир» — это вовсе не значит быть бедным или жадным, как некоторые считают...
— Ладно, молодой человек, всего хорошего, — почему-то раздраженно сказала женщина и, опять подтянув бретельку, захлопнула перед ним окно.
И ведь ничего она такого не сказала, а у него от обиды зазвенело в ушах, словно по голове ударили. Еще немного постоял, как бы что-то соображая, а на самом деле не соображая ничего, выбрался из палисадника, пошел. В темном пустом переулке вдруг сорвал с шеи галстук с пальмой и зашвырнул подальше в кусты: от кого-то слышал, что пальма — пошлость. Наверно, это так.
У знакомой калитки долго курил. Потом пересек темный двор, закрытый со всех сторон виноградом; на веранде горел свет.
— Дорогу! — Мимо него, держа на вытянутых руках кастрюлю, сбежала по ступенькам веранды Надя, с разгону опустила емкость в тазик с водой, стоявший на табуретке, и тотчас отдернула руки — кастрюля была горячая.
— Здравствуй, — сказала она, распрямившись и весело глядя на него. — Еще один кавалер явился, а барышни нет дома! Что с вами делать — заходи.
Он вежливо поздоровался и, не очень поняв, что она сказала, прошел вслед за Надей в комнату.
В углу вверх ногами стоял какой-то человек. Лица его не было видно, его закрывали лохмы неопределенного цвета, время от времени человек дул на них, чтобы в образовавшийся просвет глотнуть воздуха. Он был в одних брюках. Из опавших штанин торчали волосатые ноги в сандалиях — как две кривые палки.
— Я так понимаю: явился мой соперник? — глумливо сказала фигура, не меняя позы. — Что ж, давай для начала познакомимся: Самохин.
Он немного подумал и назвал себя, пожал протянутую ему руку...
Надя прыснула и убежала на веранду. «Хотите киселя из вишен? — крикнула в открытую дверь. — Только он еще горячий».
И они остались с Самохиным одни. Он присел на краешек табуретки — Самохин в полном молчании продолжал стоять на голове. Так прошло, наверное, минуты три. «Надо что-то сказать, — думал он. — Хотя человек стоит на голове, все равно молчать неудобно. Черт-те что получается».
— Жарко сегодня, — сказал он.
— Ага, — фыркнул Самохин, — жарко. Ты за этим сюда пришел: сообщить мне эту новость?
— А почему вы говорите мне «ты»? Мы с вами не знакомы.
— Как же не знакомы? Только что познакомились, вот чудак!
— Все равно...
— А вообще-то я и по морде могу дать, я такой.
Надя вошла и присела на кровать. Это его приободрило.
— Я тоже могу дать, — сказал он. — Еще посмотрим, кто кому набьет морду.
— Силен! А ты хоть знаешь, с кем говоришь?
— И знать не хочу.
— Скажи ему, Надежда, с кем он говорит.
— Хватит вам! — сказала Надя.
— Нет, ты ему скажи, скажи, чтобы потом разговоров не было. А то я за себя не отвечаю.
— Он чемпион области по дзюдо, — сказала Надя и вздохнула. — Почти мастер спорта.
— Кандидат в мастера, — уточнил Самохин. — Словом, парень, сделай так, чтобы я тебя искал... Двоим тут нет места. Иначе, если я встану, ты представляешь, что я с тобой сделаю? Ты представляешь вообще, что может сделать с человеком кандидат в мастера спорта по дзюдо? Я тебе поломаю все кости.
Черт возьми, думал он тоскливо, уверенность в себе придают человеку занятия некоторыми видами спорта — бокс, борьба, штанга, а вовсе не импортный пиджак, давно известно. И надо бы с самого начала записаться именно в такую секцию, а не на этот дурацкий баскетбол, где ему все равно не снискать лавров — не хватит роста. Что теперь делать — уйти? Не драться же с мастером спорта по дзюдо. Но продолжал сидеть. А Надя еще раз сказала: «Хватит вам».
