Я оглядел себя. На ногах у меня были стоптанные сапоги, одежда на мне была измята и грязна, на спине болтался тощий рюкзак — со сменой белья, полотенцем, мылом и бритвой. Я снял шляпу, она была черна от угольной копоти и в нескольких местах прожжена искрами костров. Ветер трепал мою трехнедельную бородку.
В конце перрона еще стояла кучка людей — большей частью женщин. Они выстроились у столика под узким транспарантом. Дождь размыл буквы, солнечные лучи выжгли остатки краски, и я не мог прочесть, что написано на транспаранте. Девушка лет двадцати регистрировала эвакуированных. Она спрашивала фамилию, возраст, профессию и национальность. Протягивая талон, она говорила:
— Сходите пообедайте, машины будут через сорок минут.
— Куда ехать? — спросил я.
— На строительство, — ответила женщина, стоявшая передо мной.
Тогда я еще раз присмотрелся и разобрал на транспаранте смытую дождями и выжженную солнцем надпись:
«Запись рабочей силы».
На транспаранте не было указано, куда надо ехать и что строить, но строить было необходимо, и запись производилась.
— Фамилия? — спросила у меня девушка.
Я сказал.
— Возраст?
— Сорок один.
— Профессия?
— Архитектор.
Девушка, растерявшись, подняла на меня глаза. Она бросила карандаш и вскочила с места:
— Садитесь, товарищ архитектор.
Она схватила свой, единственный здесь, на перроне, стул и легко подала мне его через стол. Народ около стола расступился. Я сел.
Но мне сразу же стало неловко, что все стоят, а я сижу, что стоит и сама девушка, и я поднялся. Но девушка строго прикрикнула:
— Садитесь!
— Садитесь! — сказали люди, стоявшие около меня.
Я снова сел.
Девушка протянула мне квитанцию.
Квитанция свидетельствовала о том, что отдел кадров строительства зарегистрировал меня под номером тысяча пять. Квитанция давала мне право немедленно пообедать в столовой для персонала строительства и бронировала за мной и моим багажом место в автомашине.
— Спасибо, — сказал я.
— Не опаздывайте, товарищ архитектор, — предупредила девушка. Она уже снова стала суровой и официальной.
— Нет, нет, мы не опоздаем, — раздались в толпе голоса.
— Я не опоздаю, — подтвердил и я.
— Столовая направо, около водокачки.
Я пошел за всеми — направо, к водокачке.
Мы пообедали за длинными столами в тени деревьев. Это были незнакомые мне развесистые деревья с мелкими листьями, назывались они карагачами. На обед нам подали борщ, кашу с мясом и по кружке молодого, мутного смородинового вина. Девушка-регистратор сидела напротив меня. Я чувствовал, что мое присутствие волнует ее. Она изо всех сил старалась оказать мне всяческое внимание. Она бегала к крану, чтобы еще раз вымыть мою жестяную тарелку, пододвигала мне соль, нарезала мне своим ножом хлеб, потому что у меня не было ножа.
Потом она сказала, смущаясь и краснея:
— Я завербовала сегодня на строительство пятьдесят два человека. Все это неквалифицированные домашние хозяйки, несовершеннолетние девушки или инвалиды. Вы единственный мужчина и единственный строитель по профессии. Возьмите, пожалуйста, талон, вон там, в окошке, — это наш магазин, — вы сможете получить пачку табаку.
Она была очень довольна, что ей удалось завербовать меня и выдать мне пачку табаку.
Два больших грузовика остановились, пыхтя, прямо около столовой.
— Вот и машины! — сказала девушка. — Где же ваш багаж?
Я показал ей рюкзак.
Девушка удивилась, но ничего не сказала.
Я кивнул ей и полез на машину.
Полсотни женщин, завербованных на строительство, разместились в машинах; ни скамеек, ни досок, на которые можно было бы сесть, на машинах не было, и мы встали рядами и взялись за плечи, чтобы не вывалиться на выбоинах или крутых поворотах.
Машины тронулись, дорога шла прямо в горы, потом она круто повернула влево, — мы все покачнулись, но удержались, — и побежала у подошвы горы, прямо в степь. Вечные снега остались позади, навстречу снова подул прогретый солнцем степной ветерок. Ольга Басаман осталась там, она вернулась в свою комнату на Набережной, семнадцать, и теперь у нее началась какая-то новая жизнь. Жизнь в городе, захваченном фашистами. Почему она вернулась? Машины набирали скорость, ветер крепчал, и я должен был придерживать шляпу, чтобы ветер не сорвал ее и не унес в степь. Я один был в шляпе, остальные были в платочках — домохозяйки.
Очевидно, я ехал на какое-то оборонное строительство, но я так и не спросил, что это за строительство и где оно находится. Оно находилось где-то в пустыне — в Голодной степи…
Мы приехали, но я никогда не догадался бы, что мы уже на месте назначения, если бы шофер не вышел из кабины и не предложил нам прыгать на землю.
Мы ехали около часа, и все это время неизменно однообразным оставался перед нами пейзаж. Контуры горного хребта позади потонули в лиловом мареве, и кругом простиралась пустыня, то совсем ровная, то чуть холмистая, большей частью голая и лишь кое-где поросшая колючками. Между холмами встречались иссера-белые, словно залитые цементом, пятна, окаймленные сухими стеблями. Это были, вероятно, высохшие озера пустыни, — посредине иногда оставалось еще немного грязи или ржавой жижи. Наверно, весною здесь и в самом деле была степь, может, буйная, травянистая, цветущая, но теперь это была пустыня, голая пустыня с иссера-красной глиной, точно хорошо утрамбованный земляной пол в хате. Потом пошли пески, — мы ехали без дороги, и машины буксовали, петляя между песчаными грядами. Огромные клубки колючек перекати-поля словно указывали машинам путь. Они катились впереди, ветер гнал их по самой земле, и под его дуновением они легко проскакивали между барханами. Чем дальше, тем все выше и выше становились барханы, и горизонт навстречу нам поднимался неровный, изрезанный холмами дюн.
Шофер сказал, что сразу за дюнами будет река, но этому трудно было поверить. И мы стояли, по-прежнему крепко держась друг за друга, и ждали, когда же машины тронутся. Нам хотелось поскорее прибыть к месту назначения, — ветер пустыни утомил нас, иссушил нам нутро, и нас мучила жажда.
— Приехали, — сказал шофер. — Сейчас выйдет начальник.
В беспредельном пространстве голос шофера казался детским и не рождал отзвучий.
Сиреневая пустыня лежала кругом — неясная, отуманенная, в тусклых предвечерних красках. На несколько десятков метров это была ровная гладкая площадка, дальше поднимались песчаные холмы.
— Где же строительство? — спросил я.
— Это и есть строительство, — сердито ответил шофер.
Неподалеку, приблизительно в центре площадки, высилось странное сооружение. Я сперва его не заметил, а может, просто не обратил на него внимания, приняв за очередной мираж. За час пути мы насмотрелись таких миражей: в мареве пустыни нам виделись и роскошные сады Семирамиды, и пена морского прибоя, и караван верблюдов, и одинокие всадники. Видения таяли при приближении к ним или проплывали мимо и исчезали позади, как сомнительная реальность. Но сооружение в центре площадки было совершенно реальным — сомнений не было. Это было нечто подобное тригонометрической вышке на холме в наших украинских степях или примитивной надшахтной постройке в Донбассе — полвека назад. На четырех поставленных наклонно столбах стояла большая будка. Она, эта будка, была совершенно прозрачная, — все четыре стенки ее представляли собой большие застекленные рамы с мелким переплетом. Под будкой висела на канате огромная корзина, похожая на те, которые в старину подвешивались к аэростатам. Внизу я сразу заметил лебедку и догадался, что это лифт для подъема на вышку. Во все стороны, особенно за барханы, где, по словам шофера, должна была быть река, тянулись телефонные провода.
— Что это такое? — спросил я.
— Кабинет начальника, — ответил шофер, и в его словах не было насмешки, в интонации не чувствовалась ирония.
Я понял: здесь, на этом месте, в пустыне, должен быть сооружен завод, это строительная площадка, и начальник оборудовал для себя командный пункт в центре, высоко над землей, чтобы со своего места обозревать всю территорию. Телефонные провода связывали или еще только должны были связать его со всеми участками стройки.
В эту минуту мы увидели и самого начальника. Он стоял в своей будке за стеклом и махал рукою. Под сооружением поднялись с земли две человеческие фигуры, которых я раньше не заметил, — это были коренастые киргизы, не то казахи в широких халатах и остроконечных шапках. Они взялись за лебедку, и в немой настороженной тишине пустыни, которую до сих пор нарушал лишь шелест ветра, раздался скрип колодезного журавля или несмазанных колес арбы. Трос под вышкой натянулся, корзина пошла вниз, и в ней, видимый по пояс, появился наш новый начальник. Как только корзина коснулась земли, он легко спрыгнул на песок и быстрым шагом направился прямо к нам. На голове у начальника был шахтерский клеенчатый шлем, похожий на бретонку французских моряков, одет он был в просторный комбинезон из жесткой и плотной парусины. Здесь, в пустыне, в песках, на ветру, это несомненно была самая лучшая одежда.
