домой, не то вы ответите за такие слухи.
Когда Бетта подходила к дому, ее обогнал мотоцикл с двумя военными. Мотоцикл остановился возле ее дома, и оба военных прошли через палисадник в дом.
«Что им нужно?» — подумала Бетта, ускорив шаги.
Войдя в комнату, она увидела германского офицера и солдата. Офицер сидел за столом. У него было красное, обожженное солнцем лицо, серые холодные глаза. Позади него стоял навытяжку солдат в полной походной форме: оружие, вещевой мешок, фляга на боку. А перед столом стоял Бернард.
Она вошла в тот момент, когда офицер спрашивал:
— Какой вы национальности?
— Мы — немцы, — ответила она торопливо вместо Бернарда. Но Бернард, будучи педантичным, по обыкновению, добавил:
— Точнее говоря, немецкие евреи.
Офицер нахмурился.
— Такие мне неизвестны, — сказал он. — Я знаю, что немцы — это немцы, а евреи — это нечто совсем иное. Впрочем, не в этом дело. Мне нужно знать, есть ли у вас оружие.
— Оружие? — воскликнула Бетта. — Да мы в жизни его в руках не держали.
— Ты ошибаешься Бетта, — я был солдатом германской армии, — поправил ее Бернард.
— Откройте шкаф! — приказал офицер солдату.
— Слушаюсь!
Солдат повернулся, резким движением раскрыл дверцу шкафа, перерыл все вещи.
Оружия не оказалось. Но взгляд офицера обнаружил золотые часы и мех.
— Не продадите ли вы мне эти вещи? — спросил он.
— Это подарки от нашего сына, а подарки, как вам известно, не принято продавать, — сказал Бернард.
— Сентиментальности! — сказал офицер.
Бетта вмешалась:
— Если господину офицеру часы и мех понравились, мы можем их вам подарить, — сказала она, просительно глядя на Бернарда. При этом сердце ее сжималось от огорчения. Подумать только! Расстаться с подарками сына!
Офицер искоса взглянул на солдата.
— Нет, — сказал он, — я предпочитаю заплатить.
Он вынул из кармана блокнот, написал что-то, вырвал листок.
— Получите!
«Получены мной часы и мех...» — прочла Бетта. Внизу стояла какая-то закорючка.
— Простите, я не разберу подпись, — сказала Бетта, пытаясь разобрать закорючку.
— В старости нужно носить очки, — сказал офицер.
— Может быть, вы скажете, какой вы части? — спросил Бернард: уж очень ему не хотелось расставаться с часами. Он полагал обжаловать противозаконие и вернуть свои часы обратно.
— Офицер германской армии фюрера. Надеюсь, вам этого достаточно? — строго спросил офицер.
— Да, да! — заторопилась Бетта.
— Заверните! — приказал офицер солдату.
— Слушаюсь!
Солдат стащил со стола скатерть, завернул в нее мех, обернул сверху газетой. Часы офицер положил в карман.
«Грабители!» — подумала Бетта.
— Вы — в подведомственном мне участке, — сказал офицер. — Я скоро вернусь.
Обойдя соседние дома, они в самом деле скоро вернулись.
— Вы должны тотчас уехать отсюда! — объявил офицер.
Бетта бессильно опустилась на стул:
— Куда нам, старикам, ехать?
— Старики свыше шестидесяти лет в войне не участвуют, это закон, — пытался возразить Бернард.
— Есть приказ штаба. Вам укажут — куда. Немедленно собирайтесь! — приказал офицер.
Бетта кинулась укладывать вещи. Но что можно собрать в такую минуту? Кто эти вещи будет нести? Она? Бернард? Бетта снова бессильно опустилась на стул.
— Поторапливайтесь! Вас ждут! — сказал офицер, указывая на окно.
Бетта и Бернард выглянули на улицу. Толпа стариков и старух двигалась вдоль мостовой под охраной, словно преступники. Бетте и Бернарду стало страшно. Бетта взглянула на офицера. Лицо его было жестко. Она перевела свой взгляд на солдата. Лицо его было бесстрастно, непроницаемо, — он, видимо, привык к подобным сценам. Она поняла, что просить этих людей безнадежно.
— Пойдем, Бетта... — сказал Бернард.
Спустя час они брели в толпе, вдали от родного дома, по проселочной пыльной дороге. Они не знали, куда их ведут. Офицер и солдат сновали на мотоцикле взад и вперед, обдавая конвоируемых пылью.
— Поторапливайтесь! — покрикивал офицер. — Или попадете в концентрационный лагерь!
Его окрики не помогали. Измученные старые люди едва брели. Офицер подъехал к Бетте.
— Поторапливайтесь и вы, немецкие евреи! — крикнул он насмешливо, узнав Бетту.
Бетта видела его красное грубое лицо, холодные глаза. Он был молод.
— Есть ли у вас мать? — спросила она.
— А вам что до этого?
— Подумайте, если б она очутилась в моем положении...
— Евреи сами во всем виноваты.
Он указал рукой на поля, раскинувшиеся по обе стороны дороги, на красивую усадьбу, утопавшую в яркой зелени деревьев:
— Евреи всё это у нас, немцев, отняли.
Она всплеснула руками:
— Но ведь это принадлежит помещикам-полякам!
— Евреи всё это у нас, немцев, отняли, — повторил он упрямо. — Так нам фюрер сказал в своей книге.
— Но ведь это неправда! — вырвалось у нее.
— Хватит! — оборвал он ее грубо. — Или получите то, чего заслуживаете.
Бетта замолчала, продолжая с трудом шагать по дороге. Зной усилился, жажда томила ее.
Офицер сошел с мотоцикла размять ноги. Она увидела, что солдат отвинтил крышку фляги, налил воды в кружку. Она жадно смотрела, как солдат пьет воду.
«Попросить, что ли, глоток?» — подумала она, не отрывая глаз от кружки. Она встретилась с солдатом взглядом, — он, конечно, понял, чего она хочет. Но он, как ни в чем не бывало, продолжал пить. Ей казалось, что он ей назло пьет медленно. Над ней издеваются! «Умру, но не попрошу!» — решила она.
К вечеру Бетту и Бернарда разлучили.
Старух разместили в темном сарае. Снаружи дверь охранял тот же солдат.
Бетта лежала на грязном полу. Весь день она ничего не ела, не пила. Жажда становилась невыносимой. Губы ее запеклись.
Она старалась собраться с мыслями. Что случилось за этот день? Их лишили крова, ценой всей их трудовой жизни созданного под старость. Ее разлучили с Бернардом, с которым она прожила полвека. У нее отняли подарок от сына... Бетта была раздавлена, уничтожена. Жизнь показалась ей ненужной.
Была глубокая ночь, когда Бетта услышала, как скрипнула дверь сарая. Она увидела в дверях силуэт солдата и в страхе закрыла глаза. Она услышала, как он приближался к ней. Чего ему еще от нее нужно? Разве не достаточно было издевательств за день? Солдат остановился возле нее, тронул за плечо. Она вскочила, испуганная.
— Не пугайтесь, — сказал солдат шепотом, наклонясь к ее уху. Она чувствовала, что
