— Нет, почему же? Очень толково.
В зале четко разносился голос Новицкого.
— Это первый проект такого типа у нас, — ясно формулировал он. Работа свидетельствует о возросшей культуре проектирования, что достигнуто под руководством одного из крупнейших специалистов, которые честно работают с нами.
Шелест с места отвесил несколько иронический поклон.
— У нас есть, — продолжал Новицкий, полуобернувшись к Родионову, вновь как бы обращаясь к нему, — наши молодые кадры, чья судьба целиком связана с судьбой нашего строя. Однако я обязан сказать, что они еще не в силах дать нам подобный проект.
Насупясь, Бережков смотрел в пол. «А мы кто?» — с обидой мысленно вопрошал он и чувствовал себя оскорбленным. «Мы черт знает в каких условиях, — думалось ему, — создавали конструкцию, а он? Что сделал он для советского мотора? Чем он нам помог? Где его дела? На каком же основании он говорит о нас так свысока?»
Бережков безмолвно кидал эти вопросы. Его подмывало вскочить и что-нибудь прокричать, возразить, оборвать этого крепко сбитого, видимо твердого на ногах человека, четко произносившего фразы.
Новицкий меж тем излагал выводы. Он заявил, что мотор, по его мнению, следует строить, хотя в проекте лишь повторено то, что достигнуто несколько лет назад иностранными конструкторами.
— Таким образом, эта машина, — сказал он, — будет все же отставать от современного мирового уровня. А нам нужны моторы, находящиеся на этом уровне.
— И превосходящие его, — негромко вставил Родионов.
— Совершенно правильно, Дмитрий Иванович. Над этой задачей еще придется немало работать. И мы обязаны ясно сказать, что отсутствие такого рода моторов несовместимо с перспективой развития Военно-Воздушного Флота, с задачами обороны страны.
Это была элементарная истина, бесспорная мысль, но Бережков вскочил и выпалил с места:
— А избушка совместима с обороной?
Новицкий спросил:
— Какая избушка?
Шелест сжал руку Бережкова и потянул его вниз. Но Бережков продолжал быстро говорить:
— Изба, в которой всю зиму теснятся тридцать чертежников и конструкторов! А ремонт помещения, который почти не подвигается? А станки, которые до сих пор не распакованы? Это совместимо с обороной? У нас на всех конструкторов один истрепанный справочник Хютте. Вы об этом позаботились, товарищ Новицкий? Это совместимо с обороной?
Бережкова прервал председатель.
— Товарищ! — взывал он, стуча карандашом по графину. — Товарищ, это не по существу.
Тут опять прозвучал голос Родионова.
— Почему не по существу? — произнес он.
В зале стало тихо. Родионов говорил со своего места, негромко, словно в небольшой комнате.
— Вы работали над этим проектом?
— Работал.
— Как ваша фамилия?
Задав этот вопрос, Родионов вдруг слегка прищурился, словно что-то припоминая. Бережков почувствовал, что он узнан, и радостно назвал себя.
Начальник Военно-Воздушных Сил улыбнулся одними глазами и сказал:
— Продолжайте, товарищ Бережков. Тому и слово, кто работал. Нуте-с…
Пять лет назад, в петроградском госпитале, Бережкову довелось услышать от одного делегата X партийного съезда, делегата, тоже раненного под Кронштадтом, историю жизни человека, который поставил боевую задачу отряду аэросаней, Дмитрия Ивановича Родионова. Сейчас перед Бережковым всплыли известные ему страницы биографии командующего авиацией.
Сын петербургского рабочего, Родионов тринадцати лет поступил мальчиком-рассыльным в контору, стал зарабатывать для семьи. При случае выяснилось, что у него хороший почерк. Ему поручили надписывать конверты. Он старался, приобрел учебник каллиграфии, выработал безупречный конторско-каллиграфический почерк. На службе, кроме того, он подшивал бумаги. Немногие знают, что в этом тоже можно достичь мастерства и своего рода блеска. Родионов достиг этого: он не мог ничего делать небрежно или плохо. С виду он был благопристойным подростком в пиджачке и галстуке. Аккуратному конторщику много неприятных минут доставляли его рыжеватые волосы — непослушные, немягкие. Они вечно вихорились, торчали в стороны, сколько он их ни приглаживал. Из-за этого над ним подтрунивали. Родионов решил, что у него будет гладкая прическа, и добился своего, переупрямил собственные волосы, заставил их ложиться на пробор. Эта прическа осталась у него до конца жизни.
Как же он стал революционером, большевиком?
Семнадцати лет Родионов поступил, не оставляя службы, на вечерние курсы, где шли занятия по программе средней школы. Среди слушателей преобладала молодежь с предприятий, рвущаяся к знанию, в большинстве передовая, революционная. У Родионова уже раньше были там знакомые, сотоварищи по конторскому труду. С некоторыми он подружился. Почти все в этой среде были несколько старше Родионова; он прислушивался к спорам, помалкивал, думал, читал.
Родионов поставил перед собой цель получить образование и рьяно учился, не давая себе послабления, доводя до высшего балла, до ажура, как говорят в конторском деле, знание предметов программы.
Юноша-конторщик, ученик вечерних курсов, не подозревал, что уже близок день, который повернет его жизнь.
Это произошло так. В 1912 году на должность управляющего петербургской конторой «Продамета» («Продажа металла»), одной из крупнейших и солиднейших столичных контор, был приглашен бывший социал-демократ, инженер Лярэ. Он отошел от партии, но, как говорили, сохранил порядочность. Он принял на службу нескольких способных, развитых конторщиков, приятелей Родионова по вечерним общеобразовательным курсам.
Как-то в одном из отделов «Продамета» освободилась вакансия помощника делопроизводителя. Друзья Родионова, служившие там, порекомендовали его на это место.
— Посмотрим. Пусть придет, — сказал инженер Лярэ.
Родионов пришел. В огромном зале за канцелярскими столами работало свыше ста сотрудников, а в углу, за перегородкой из стекла, находился кабинет Лярэ. Он принимал там посетителей: прозрачная перегородка не пропускала звуков, но Лярэ видел всех, и все видели его. В этом стеклянном кабинете он поговорил с Родионовым. Сквозь очки в тонком золотом ободке, которые Лярэ всегда носил, он внимательно оглядел кандидата на вакансию, затем пригласил его сесть и спросил, сколько зарабатывал Родионов. Тот правдиво ответил.
— Здесь, на вашей новой должности, вы будете получать больше. Это будет крупный шаг в вашей жизни.
— Да.
— Мне говорили о вас. Вы учитесь, это похвально. Однако надо много работать, честно работать.
— Да, — снова произнес Родионов.
— Работать столько же, сколько работаю я. У меня правило — вечерам никто не уходит, пока не ухожу я.
— Но ведь, как вы знаете, я занимаюсь на вечерних курсах.
Лярэ рассмеялся.
— Не беспокойтесь, я не зверствую.
Разговор закончился благоприятно для Родионова, он был принят на службу. Инженер Лярэ действительно не зверствовал; к конце рабочего дня всем за счет дирекции подавали чай и бутерброды, но после этого сверх служебных часов приходилось еще основательно поработать, корпеть над бумагами, пока не поднимался и не уходил Лярэ.
В конторе служила несколько социал-демократов большевиков. Они подготовили открытое массовое выступление против этого изощренного способа эксплуатации служащих. Однажды, в час бутербродов, в конторе начался митинг. Лярэ вышел из кабинета.
— Что здесь? — спросил он.
— Не будем работать за бутерброды.
— Не будете? — странно тонким голосом переспросил Лярэ.
Он подошел к шкафу, достал список сотрудников и произнес первую по алфавиту фамилию.
— Агапов! Не будете работать?
Этот служащий был отцом большой семьи, он промолчал.
— Садитесь на свое место! Акимов, не желаете работать?
Акимов был делопроизводителем отдела, одним из организаторов протеста. Родионов знал, что некогда тот был дружен с Лярэ, они вместе провели студенческие годы.
Последовал твердый ответ:
— За бутерброды? Не буду!
— Вы уволены! Можете идти!
Лярэ нервно зачеркнул строку в списке. Акимов стоял, побледнев, среди сослуживцев. Он ждал, что будут отвечать другие. Лярэ посмотрел на Родионова, на аккуратный костюм юноши, на его приглаженный пробор и чуть улыбнулся.
— Родионов! Вы пока примете должность Акимова. Займите его место.
Впоследствии Родионов сам не мог объяснить, что с ним стряслось в эту минуту. Не ответив ни слова, он побагровел, шагнул к Лярэ и с размаху закатил ему пощечину. Соскочили и со звоном разбились очки в золотом ободке. Закрывая рукой щеку, Лярэ исступленно кричал:
— Полицию! Полицию!
А Родионов стоял, сведя брови, не опуская глаз, с неожиданно поднявшимся вихром на голове. Но его подхватили руки друзей, его быстро вывели из здания.
