ладно, чего ты, — потрепал я его по плечу. — У всех у нас такая дорожка.
— Ну ты-то, кажется, институт закончил? Уехал куда-то — и с концами.
— Было. Тоже и ФЗО, и завод. Но успел вечернюю школу закончить. Поступил в институт. После института — на запад, на родину, в Смоленск. Там и работаю. А все остальное так же.
— Понятно, — сказал Адольф. — Кое-кто из наших тоже закончил институты. Но бывают, навещают Фелицату Никандровну.
— Да нет, ты не думай, что зазнался и забыл, — сказал я. — Видишь, и я приехал.
— А ты знаешь, — как-то сразу встрепенулся, повеселел Адольф, — что и Фелицате Никандровне под конец жизни в Каляевке улыбнулось маленькое счастье? Она ведь замуж выходила.
— А вот этого я не знаю!
— Помнишь, у нас завхозом работал такой невысокий старичок в очках, Яков Петрович? Тоже из эвакуированных, в войну один остался — по разным углам квартировал. Так вот они сошлись потом, и знаешь, даже счастливо жили, хоть он, грешным делом, и любил к рюмочке приложиться. Веселый такой старичок — на гитаре играл, песни старинные мурлыкал. Они даже корову держали. Это была целая эпопея. Представляешь Фелицату Никандровну рядом с коровой? Она ж сначала не знала, с какой стороны к ней подходят, — тихонько улыбнулся Адольф. — Мы, конечно, приезжали, помогали сено косить... А когда Яков Петрович умер, она сразу, резко, сдала, похудела, высохла. Продали мы эту корову, а ее привезли сюда.
Тем временем мы заехали на рынок, купили цветов и ехали на окраину по широкой магистрали, с обеих сторон которой тянулись длинные, бесконечные микрорайоны, Адольф все что-то хотел сказать и не решался.
— Знаешь что, — наконец выдавил он из себя. — Ты меня не зови Адольфом — я ведь теперь Александр, сменил имя. Давно еще, когда первый паспорт получал. Другие-то знают.
— Извини... Саша, — сказал я. — Я не знал.
— Лена, посмотри, кого я привез, — сказал Крамер. Сказано это было без энтузиазма, так что я сначала даже подумал, что, наверное, некстати здесь, что к нежданным гостям здесь не привыкли. Мы топтались в тесной прихожей. В дверях появилась могучая рыжая женщина в домашнем платьишке и тапочках на босую ногу. Это, видно, и была та самая «крепенькая светлая девочка», которую я должен был помнить. Она уперла кулаки в бока и стала меня разглядывать. Однако в лице ее ничего угрожающего не было — наоборот, она смотрела на меня приветливо и с интересом.
— Это Гриша Ваганов. Помнишь такого? — проговорил Крамер.
Чтобы преодолеть неловкость, я взял инициативу в свои руки.
— Да, Ваганов, — сказал я, улыбнувшись и разведя руками, занятыми покупками. — Шестая группа. Хулиган. Таким и остался. А вы Лена?
Она утвердительно кивнула и всмотрелась в меня, пытаясь, видимо, увидеть во мне того Ваганова тридцатилетней давности, и конечно же не могла. Я развернул один сверток и подал ей хороший букет алых и розовых астр. Лена приняла его немного смущенно, лицо ее порозовело.
— Проходите, Гриша, в гостиную, — сказала она и скрылась из проема. Я прошел. В гостиной была простая, непритязательная, стандартная даже обстановка: диван-кровать, шифоньер, пианино, сервант с посудой, книжный шкаф, стол с вазой, телевизор. На окне цветы в горшках. Все было обыденно и стандартно, но на всем — ослепительный блеск чистоты и порядка.
— А где же Фелицата Никандровна? — спросил я и развернул другой сверток — там у меня был небольшой букет роз.
— Она там, — показала Лена на дверь в другую комнату. — Пойдемте.
Я пошел за ней с волнением. В соседней комнате на небольшом пятачке, оставшемся от кроватей и большого шкафа, за крохотным столиком у окна сидела сморщенная старушка в очках, держа в темных костлявых руках книгу. Я приготовился было сказать целую речь, но осекся.
— Посмотрите, Фелицата Никандровна, кто к нам пришел, — сказала Лена довольно громко. — К нам пришел Гриша Ваганов!
Фелицата Никандровна подняла на меня глаза, сильно увеличенные очками, но лицо ее было спокойно. Я подошел к ней, протянул розы и сказал:
— Примите, пожалуйста, Фелицата Никандровна.
— Гриша, вы чуть-чуть погромче говорите, — негромко подсказала Лена.
Фелицата Никандровна взяла в слабые руки букет, улыбнулась, осмотрела его и благодарно кивнула несколько раз.
— Ну, вы, Гриша, побудьте с ней немного, я пока там что-нибудь приготовлю, — сказала Лена и ушла.
Я придвинул стул и сел рядом со старушкой. Я никогда не имел дела со старыми людьми и был немного смущен, увидев ее в таком состоянии — немощную, слабую. Мне даже показалось, что она не совсем все понимает. Я всмотрелся в нее. Боже, что делает с людьми время! Неужели это она, та самая Фелицата Никандровна, которая появилась у нас тогда и однажды погладила меня по шершавой стриженой голове, меня, который, кажется, ничего тогда не знал, кроме войны и страха, который с тех пор, как себя помнил, слышал только взрывы бомб, и треск стрельбы, и испуганные разговоры, и только коверкающий губы шепот; жил у каких-то людей, куда-то меня быстро таскали за руку, бегали, прятались, и это мерзкое, как ползучий гад, слово «оккупация, оккупация», пока меня не забрали куда-то после этой самой оккупации и долго-долго везли в поезде среди каких-то злых мальчишек, которые даже там и в такое время могут быть злыми и все отбирают. И когда меня привезли вместе с этими мальчишками, я ничего не слышал и не понимал, когда говорили взрослые, хоть и не был глухим, а слышал только интонации и понимал все только по интонациям, так что взрослые даже не догадывались, что я не слышу. И только когда Фелицата Никандровна подошла ко мне тогда, погладила по стриженой голове, посмотрела в мои большие от страха глаза и ласково сказала: «Ты боишься? Не надо бояться... Все теперь будет хорошо», я услышал ее и поверил ей. Не только ласковому голосу ее я поверил — я увидел человека, какого еще никогда не видал. Это я помню, как сейчас: зеленая кофта, ослепительно белое, волнистое, шелковое что-то вокруг шеи, чистые, как вода в ручье,
