На этот раз слово «консерватор» прозвучало как настойчивая дерзость со стороны Елены Синицыной.
Уралов брезгливо отмахнулся, зажав в кулаке платок, и сказал:
— Я целиком поддерживаю Мичурина.
— Еще бы не поддерживать, — подхватила, наступая, Елена. — Еще бы! Но ведь в области, близкой вам, в области микробиологии, вы целиком и полностью находитесь в лагере консерваторов.
Уралов неожиданно раскатисто захохотал.
— Это почему же?
Елена какой-то миг молчала, словно нацеливаясь, затем заговорила, чеканя каждое слово:
— Великий Пастер установил как незыблемый закон, согласно вашему утверждению, что бактерия — неизменчивое существо, что за бактерией иного живого существа нет. Так утверждал Пастер, так утверждали его последователи. Однако русский ученый Ивановский открыл вирус. Уже после Пастера открыли вирус — иное живое существо, нежели бактерия, а профессор Уралов все еще продолжает утверждать, что за бактерией нет другого живого существа. Когда-то русский ученый Ивановский подметил, что вирусы кристаллизуются, а профессор утверждает, что это чепуха.
— Что вы ко мне пристали? Я все это признаю, — выкрикнул Уралов.
Елена вскинула руку и, взмахнув ею, сказала:
— Да-а! Профессор признает все, что до него открыто эмпирическим путем, но не признает того, что обосновал, развил и научно доказал советский ученый Рогов. Тогда почему же профессор Уралов обижается, когда его называют консерватором?
Вопрос о применении препарата Рогова как-то без голосования был разрешен положительно, спор перешел в другую область — в область микроорганизмов, в область истоков жизни. Временами заседание становилось шумным: вдруг все начинали говорить друг с другом, споря с оратором, перекидываясь словами, это свидетельствовало о возбуждении умов, взволнованности, и потому Аким Морев не вмешивался, давая возможность высказаться всем, затем призывал к порядку.
Но заседание затянулось и по желанию всех было перенесено.
В ту ночь Аким Морев снова вспомнил о Елене.
«Какая яростная… в споре. Да, конечно, Любченко для нее — бугорок. Он какой-то невзрачный… Ну, ты вот особенный. Ложись. Спи. И без того дел полно, а ты еще на препарат Рогова решил тратить силы… Да не на препарат, — тут же возразил он сам себе, — большой это вопрос. Она, Елена, — впервые мысленно назвал он ее так, — пожалуй, права. Но Уралов написал семнадцать книг… и сжечь их ему просто невозможно, как, например, невозможно сжечь Якутову ученую степень доктора сельскохозяйственных наук, полученную за разрешение ряда проблем «сухого земледелия». Значит, начинается борьба убеждений». Он принял душ, погасил свет и лег в постель. Тело как-то сразу пришло в полное бездействие, оно уже засыпало: трудно двинуть рукой, ногой, пошевелиться, но в голове все кипело, и он мысленно снова перенесся на заседание бюро обкома, видя всех — возбужденных, взволнованных, особенно Елену Синицыну. Странно, она, тоненькая, лицо порою кажется совсем девичьим, а так яростно нападает на седого профессора Уралова, что тот то и дело вытирает платком обильный пот на шее, на висках и разводит рукой, как бы говоря: «Ну и ну! Но все равно не признаю». А Елена Синицына приводит перед изумленными слушателями довод за доводом и, кажется, маленькими, но цепкими руками ломает кряжа-профессора. «Не в молодости только дело, — думал Аким Морев, сидя на председательском месте и руководя заседанием бюро. — Нет! Не только в этом дело, а в том, что Уралов застыл на старых догмах, как, например, застыл Сухожилин на инструкциях, указаниях, правилах. Жизнь движется вперед стремительно, ломает инструкции, правила, указания, тем более — догмы». Так он и пролежал в постели до утра, мысленно руководя заседанием бюро обкома, то подавая реплики, то выступая с довольно развернутыми речами, все больше и больше склоняя всех на сторону Елены Синицыной…
А Елена Синицына в это время бродила по улицам города, обдуваемая злым ветром, все надеясь — вот-вот из тьмы появится Аким Морев, и тогда она скажет ему: «Я хотела вас видеть. Мне надо поговорить с вами… Возьмите меня под руку: мне холодно…»
6
Через три дня в конференц-зале собралось бюро обкома с расширенным активом. За столом расселись так же, как и в прошлый раз: на своих местах члены бюро обкома, на своем месте председательствующий Аким Морев, но по бокам стола были в три ряда расставлены стулья, и на них восседали врачи, математики, агрономы, химики, физики, микробиологи — цвет ученого мира Приволжска — и в дальнем углу директор треста совхозов Лосев.
Весть о таком заседании быстро разнеслась по городу, и Петина замучили телефонные звонки: на обсуждение просились преподаватели институтов, аспиранты и даже студенты.
— Я все это понимаю, — ответил Петину Аким Морев. — Проблемы современной науки волнуют многих. Мы продумаем, как быть, и, конечно, созовем общегородское собрание интеллигенции.
Все уже были в сборе, когда в зал вошли Елена Синицына и Пухов, о чем-то бурно перед этим спорившие: это было видно по их возбужденным лицам.
«К нему зашла, а ко мне нет», — обиженно мелькнуло у Акима Морева, и он проговорил:
— Что же, приступим к работе, товарищи. Попросим Елену Петровну Синицыну коротко рассказать о препарате Рогова.
Со всех сторон посыпалось:
— Нам уже известно.
— Стенограмму читали.
— Да и книгу Рогова читали.
— Не все, наверное, — возразил Аким Морев. — Так для тех, кто не читал, надо повторить… да и тем, кто читал, полезно еще раз послушать.
Елена поднялась и спокойно, сжато, почти конспективно рассказала о принципе и о результатах применения препарата Рогова. Но когда она подошла к концу своей информации, голос у нее начал твердеть, ноздри маленького носа раздулись, а черные брови сошлись.
— Я думаю, — заговорила она резко, — спор идет не о применении препарата Рогова: даже самые ярые противники, в том числе и профессор Уралов, прекрасно знают, что применение препарата Рогова дает блестящий результат. Дело в другом.
Елена взяла со стола том Энгельса и стала искать нужное место, намереваясь, видимо, что-то процитировать для профессора Уралова, но в эту минуту к Акиму Мореву подошел Петин, наклонился к нему и прошептал:
— Рогов.
— Кто? Рогов? — переспросил Аким Морев, еще не понимая, в чем дело.
— Рогов в приемной. Пригласить? — Петин говорил хотя и тихо, но его все расслышали, в том числе и профессор Уралов, который на какие-то секунды даже замер.
— Да. Конечно. Просите, — ответил Аким Морев.
Дверь отворилась, и через порог переступил человек среднего роста, широковатый в плечах, с высоким белым лбом, чуть изогнутым носом, в будничном костюме. Он острыми карими глазами посмотрел во все стороны, затем шагнул к Акиму Мореву, видимо угадывая, что это и есть первый секретарь обкома партии.
— Аким Петрович! — заговорил он, слегка картавя. — Я с аэродрома… прямо сюда. Хотелось поговорить с вами… И вот, видите, с самолета и прямо на бал… то есть, как говорят, с корабля на бал. Очень прошу простить: помешал вашей работе…
Аким Морев, пожимая ему руку, вел его к столу:
— Что вы! Что вы! Мы москвичам всегда рады, а вашему приезду — особенно. Тем более что Елена Петровна Синицына, ваша ярая сторонница, докладывает нам тут… и мы спорим уже второе заседание. — Не успел Аким Морев сказать эти слова, как сидевшие за столом, на трех рядах стульев — все, в том числе и профессор Уралов, поднялись со своих мест и обрушили ураган аплодисментов на растерявшегося Рогова. Выпустив его руку, Аким Морев тоже зааплодировал, а Рогов, оправившись от неожиданности, с волнением проговорил:
— Я рад, товарищи, что советские люди аплодируют своим воспитанникам. Я рад этому… и с вами вместе аплодирую им — вашим воспитанникам. А! — вдруг, по-детски улыбаясь, видимо, искренне обрадованный, воскликнул он. — Петр Петрович, учитель мой, здравствуйте! — И через стол наискось протянул руку Уралову, затем, обойдя Акима Морева, подошел к профессору, на лице которого играла та самая улыбка, какая бывает у человека, когда его видят рядом со знаменитостью и все понимают, что он, этот улыбающийся человек, давным-давно со знаменитостью близок.
— Здравствуйте, здравствуйте, — проявляя желание обнять своего учителя, но не решаясь это сделать, говорил Рогов. — Здравствуйте. Вы здесь?
— А разве вы не знали, что я здесь, в Приволжске?.. И уже не один год.
— Знал. Конечно. Но я имел в виду: вы в этом зале. А там, в Москве, я всегда в трудные минуты вспоминаю вас, ваше наставление — в любых трудностях не теряться.
— Ну, где же теряться… гению, — полушутя, но со скрытым насмешливым раздражением произнес Уралов.
Рогов понял издевку Уралова. Она задела его, и потому он, вернувшись к Акиму Мореву, попросил слова и некоторое время молча смотрел на присутствующих. Увидев Елену Синицыну, всю пылающую в румянце, он, кивнув ей, сказал:
