class="p1">— Не надорвешься, — замечает мать, — такой здоровенный мужик!
Семейство Малл втискивается в машину. Машина раскачивается и оседает, особенно когда на передние сидения опускаются Оскар и Мийя. Март, Ильма и Ильмар наблюдают за этим, стоя в воротах. Мать подходит к машине. Малл еще медлит садиться. Она держит мать за руку, как бы собираясь что-то сказать, но нечто как будто мешает ей. Наконец она произносит чуть напряженным и не совсем своим, однако бодрым голосом:
— Так ты не волнуйся, мы опять приедем! Поможем тебе!
— Да нет, чего там… — говорит мать. — Я из-за Энна беспокоюсь — у него был такой пришибленный вид!
Но и у самой матери вид не лучше. Голос Малл вдруг прерывается странным всхлипом, но затем она продолжает еще более бодрым и чужим голосом:
— Мы его у леса нагоним, Оскар может подбросить его до остановки!
Но у леса они никого не нагоняют.
Энн шагает по проселочной дороге к остановке. Уезжая, Анне спросила его: «Ты поедешь с нами?» — и Энн, конечно же, отказался. Теперь злость прошла, осталась одна горечь. Перед его глазами стоит лицо матери, на прощанье сжимающей его руку и твердящей: «Я вовсе не хочу стоять между вами!» Ему больно от покорного взгляда матери… Нет, Анне жестоко ошиблась! Если бы она приехала и стала ругаться, как вчера утром, — то это было бы глупой вспышкой, это можно извинить. А она вела себя холодно, как чинуша… И этот тон и манера иронически усмехаться, говоря о матери Энна или о его отчем доме, — словно речь идет о старом комоде, с которым Энн из-за дурацкой скупости не желает расстаться… Ведь тем самым она насмехается над самим Энном! Анне осуждает все, что выходит за рамки ее понимания! То, что его привлекало в жене, что разделяло их, то, к чему он постоянно стремился, на что искал ответа, — это не что иное, как черствость души! Нет, по-настоящему Анне его не любит! Может быть, только ребенка, да и то сомнительно. Она и не умеет любить! Она ценит только такую жизнь, где все в норме, где есть муж и ребенок, жизнь, все время бегущая в гору, и прочь, долой все остальное!.. Снова он видит, как мелькает в дверях пятка Пирет. Эта маленькая пятка причиняет ему боль. Так что же делать? Ясно, что по-старому продолжаться не может — ездить сюда, видеть горькую покорность в глазах матери, ловить на себе сочувственно-понимающие взгляды других, натыкаться на тактично опущенные взоры, на веки, скрывающие удовлетворенность собственной жизнью… Не остается ничего иного, как забрать дочь и просто удалиться, уйти от всего! Чушь! Анне никогда не отдаст ему ребенка. Анне способна на все что угодно!
Из-за поворота, от зарослей лещины, навстречу ему идет шофер, он улыбается, будто ничего не случилось, и как бы между прочим замечает:
— Переднее место свободно… — И дальше ступает уже рядом с Энном.
За поворотом, у обочины, на фоне зеленого ельника, действительно стоит черный, слегка запылившийся снизу автомобиль. Сквозь заднее стекло видны затылок Анне и мордашка Пирет. Пирет радостно барабанит ладошками по стеклу, теребит Анне и показывает пальцем в сторону Энна. Если он сейчас пройдет мимо, то это будет похоже на детский каприз. И он садится на переднее сидение рядом с шофером. Машина трогается с места.
Анне не произносит ни слова. Садясь в машину, Энн на мгновение встретился с ее взглядом — в нем не было ни усмешки, ни злорадства; взгляд был настороженный и вопрошающий. Это удивило Энна: он привык считать, что если он на кого-то зол, то и противная сторона должна считать его врагом — око за око, зуб за зуб! Но Анне не настроена против него! Он затылком ощущает ее смятение, страх потерять его… Хотя Анне и не умеет любить, она знает цену своему мужу, это ясно! И Анне держится за то, что она ценит! Сознание этого приятно щекочет самолюбие Энна. Анне знает ему цену! Если его акции когда-нибудь понизятся, то он станет для нее всего-навсего старым комодом, который необходимо выкинуть. Да, но чем он тогда и для самого себя будет? Анне — будто копье, приставленное к его затылку. И нужен ли ему еще лучший стимул?
По проселочной дороге идут четверо: Март и Ильма держась за руки, мать ступает слева по обочине, ведя рядом велосипед. Ильмар шагает следом за ними. Дальше покрытая светлой пылью дорога разветвляется: одна ветвь углубляется в высокий ельник, вторая бежит к стоящим вдалеке хуторам. Какой простор! И дышится легко! У Ильмара такое чувство, будто за эти дни он совершил огромный прыжок вперед. И как здорово эта Анне расставила все по своим местам — словно кулаком в глаз! Гораздо типичнее, если бы, скажем, такая жена была у Марта, а Ильма оказалась бы сестрой Марта… Нет, пусть будет как есть — Энн и Анне, Март и Ильма… Только вот Энн мог бы быть братом Ильмы… А вместо Энна несколько иной тип — чуть помягче…
— Ты не слишком переживай, — говорит Март матери, — найдутся твои овцы! — И немного подумав, добавляет: — И Энн никуда не денется, будет приезжать…
— Не нужны мне такие приезды, — отвечает мать, — муж должен держаться своей жены! Там у него семья, а я тут все равно в один день помру…
— Не больно спеши умирать-то! Тебе еще наших детей предстоит вырастить!
— Не дождусь я, видать, ваших детей! — говорит мать.
Март усмехается, но одновременно ему и больно: вдруг мать и правда умрет, так и не узнав…
И вот мать уже одна стоит на развилке и смотрит вслед уходящим — они становятся все меньше. Мать машет им рукой, они еще раз оборачиваются, машут ей в ответ и затем исчезают в густом ельнике. Мать сворачивает на другую дорогу — к дальним хуторам. Она по-прежнему толкает рядом с собой велосипед, забыв, что можно сесть на него. Она ступает прямо, глаза ее влажны, губы плотно сжаты.
33
Снова на хуторе Кадака
Мать снова сидит в полутемной комнате хутора Кадака. Она сидит на стуле около железной кровати, лицом к падающему из окна свету, сидит аккуратно, ноги сдвинуты, руки на коленях — будто на конфирмации перед пастором. Маали полусидит на кровати, откинувшись на подушки, все такая же большая и властная, только волосы у нее теперь уложены узелком на затылке. Медленно, низким, гулко отдающимся в комнате голосом она говорит:
— Здесь твой дом, какой
