— Ты это что? В Чёрное море захотелось? Плыви к берегу!
Лиде не понравилось, что он обратился к ней на «ты», и она, ничего не ответив, поплыла дальше.
— Лида! — позвал Максим.
Она не откликнулась. Теперь, когда рядом был такой пловец, всякий страх у нее пропал и хотелось заплыть как можно дальше, доказать ему, что и она плавает не хуже. Это было своеобразное удальство, которое толкает человека на самые неожиданные поступки, иной раз героические, иной — нелепые и никому не нужные.
Она совсем не чувствовала усталости. Но течение само отнесло их к берегу в том месте, где река делает изгиб. Тут был настоящий водоворот, вода закружила их и мимо берега потащила назад. Лида первая вскарабкалась на крутой обрыв. Следом за ней выбрался Максим. Мокрый купальный костюм плотно охватывал её красивую фигуру.
— Лесковец, отвернитесь и бегите вперед. Ну! — Она разозлилась и шагнула к обрыву. — Иначе я должна буду опять лезть в воду. Бегите!
Он неохотно повернулся и не спеша пошел по песчаной тропинке над обрывом.
Из лесных зарослей осторожно выползали сумерки, крались по кустам, между стогов, стороной обходя белый туман над «стариком». На берегу, у дубов, где расположились колхозники, горели костры… В деревне за рекой мычали коровы» гоготали гуси; оттуда тянуло вкусным дымком. Над дорогой, что вела из деревни в далекий лес, за которым зашло солнце, висела пелена пыли — должно быть, прошли машины или стадо.
С того берега парни, переплывшие туда, должно быть разыскивая их, кричали.
— Ма-акси-и-им!
Крик, ударившись о стену леса, летел назад протяжным эхом:
— И-и-им!
Максим сложил рупором ладони и неожиданно громко ответил:
— О-го-го-о! Лида догнала его.
— Не оглядывайтесь, Лесковец, глаза испортите. Бегите бегом! Холодно.
Впереди послышались голоса. Лида узнала голос Алеси и поняла, что девчата тоже пошли их искать. Максим свернул с дорожки и побежал пожней, за стогами и кустарниками.
После ужина Лида и Алеся уселись на берегу под дубами, поодаль от костров, вокруг которых все ещё весело шумели парни и девчата — шутили, возились, пели. Они долго сидели молча, зачарованные красотой вечера. Из реки на них глядели звездочки, мигали, колыхались. Внизу, под ногами, ластилась к берегу вода, шуршал песок. А над головой чуть слышно шумела листва. Ветра не было, но из-за реки плыл теплый душистый воздух, примешивавший к аромату сухого сена едва уловимый, но такой знакомый запах полей и более сильный запах воды, рыбы, ила. За рекой светились тусклые огоньки деревни, где постепенно стихал вечерний гомон.
На лугу горели большие костры, в их красном свете мелькали фигуры людей. Проносились летучие мыши. Где-то на «старике» крякали утки. Фыркали лошади.
— Какая красота! Эти звуки… Темень… Огоньки… — Алеся после каждого слова делала паузу, произносила их почти шепотом, даже каким-то таинственным шепотом.
Лида не отвечала, ей не хотелось говорить, не хотелось словами нарушить эту необыкновенную торжественность, которой полна была природа.
— В такой вечер, над рекой, мне кажется, каждый поэт. Но красоту эту можно только почувствовать, увидеть, а написать, рассказать о ней… — Алеся, должно быть, хотела сказать «нельзя», но передумала и после долгого молчания с сожалением промолвила: — Наверно, тоже можно, — и тяжело вздохнула, а через мгновение сладко зевнула.
Лида тихонько засмеялась.
— Тебя усыпляет эта красота…
Алеся поняла иронию и обиженно умолкла. У костра весело и громко хохотали. На вершине дуба испуганно затрепыхалась сонная птица. Лида смотрела на звезды в воде и вспоминала события дня. Зачем она согласилась на предложение Максима работать у одного стога? Зачем плыла с ним рядом и потом бежала по берегу в одном мокром купальном костюме? От этого воспоминания стало неприятно и стыдно.
Она вздрогнула, когда Алеся вдруг спросила:
— Скажи, ты могла бы полюбить такого человека, как Лесковец?
Ей показалось, что она сама задала себе этот неожиданный и коварный вопрос, и испугалась: — Почему ты об этом спрашиваешь?
— Он добивается твоей любви. — Этого ещё мало, Алеся.
— Потому я и спрашиваю.
— Я думаю, что никто не может сказать наперед, полюбит он или не полюбит того или иного человека. Ты, Алеся, не представляешь, что такое любовь…
— Я не представляю? — удивилась Алеся, но тут же покорно согласилась: —Да, я, пожалуй, не знаю, что это такое… А ты любила?
Лида не ответила, потом, наклонившись к подруге, тихо сказала:
— Знаешь что?.. Давай помолчим, помечтаем каждый о своем. Такая ночь!
Они долго сидели молча. Потом Алеся ещё раз зевнула и, потянувшись, встала.
— Идем спать, Лида. Сегодня славно поработали.
— Ты иди, а я посижу ещё немножко. Мне не хочется спать.
Только Алеся отошла — рядом зашуршала под чьими-то шагами сухая трава.
— Разрешите?
Максим опустился на то же место, где минуту назад сидела Алеся. Лида, молчала. От этого упорного молчания он почувствовал себя так, как тогда зимой, перед тем разговором, воспоминание о котором было самым неприятным из всех его воспоминаний. Он смущенно кашлянул раз, другой… Наконец она повернулась к нему и сухо спросила:
— Признайтесь откровенно, Лесковец, вы ждали, пока уйдет Алеся?
— Почему вы, Лидия Игнатьевна, так дурно обо мне думаете? — спросил он спокойно, даже шутливо.
— Вот видите, вы даже не можете ответить прямо. Он разозлился.
— Откуда я мог знать, уйдет она, ваша Алеся, или уснет у вас на коленях?
В самом деле, не мог же он знать и рассчитывать, что Алеся уйдет спать одна, а она, Лида, останется на берегу. Лида поняла, что он говорит правду, и простила ему непрошеное появление.
На реке нарастал шум парохода; сначала он был далекий и неясный, но теперь уже заглушал все остальные звуки ночи. Пароход неожиданно вынырнул из-за поворота, ярко освещенный. Огни его иллюминаторов переливались в воде, и казалось, под водой плывет какой-то сказочный многоэтажный корабль, неизмеримо больше надводного, настоящего. Пароход, огибая буй, прошел совсем близко от берега, так близко, что на палубе можно было разглядеть людей, услышать их смех.
Запенились волны, сильно и сердито ударили о берег. Шум парохода уже стихал, скрылись его огни, а река все ещё не могла успокоиться.
Максим не знал, с чего начать разговор, и впервые чувствовал себя так скверно в присутствии девушки.
Вдруг из глубины ночной тиши возникла, перелетела реку песня — старая песня о любви, о тоске девушки по любимому, что уехал и «нет его и не будет».
Пели где-то в дальнем конце деревни. Пели стройно, дружно, но особенно пленял слух один чудесный голос. Он подымался выше всех, вел за собой весь хор, наполняя воздух трепещущим серебряным звоном. Казалось, он летел не с земли, а с усыпанного звездами неба, точно песня необыкновенного жаворонка, который повис, трепеща, в воздухе, отчего и голос era дрожал и переливался, Песня была знакомая, но слов Максим не помнил, Он прислушался и сказал:
— Чудесно поет!
Зная, что Лида большая любительница пения, он надеялся, что с этого начнется разговор, прекратится мучительное молчание.
Лида точно не слышала его и вдруг запела сама, тихо, вполголоса, но четко произнося слова:
Росла, росла девчинонька,
Росла-подрастала.
Ждала, ждала козаченьку,
Да и плакать стала,
Максим насторожился, потрясенный глубокой печалью, звучавшей в её голосе, когда она пропела последнюю строчку. Голос её задрожал, как будто песня эта была о ней самой.
Плачьте, очи, плачьте, кары,
Такая уж доля…
И ему показалось, что она и в самом деле заплакала. Он тихо окликнул:
— Лида.
Она не отвечала, продолжала петь, но уже без слов, одну мелодию, и нельзя было понять, то ли она не знает конца, то ли слова о том, как мать выбрала другого, не нравились ей.
Смолкла песня за рекой — умолкла и Лида.
Максим снова окликнул её;
— Лидия Игнатьевна!
Она быстро повернулась.
— Послушайте, Лесковец, вы меня простите, но мне не спалось, и я слышала ваш разговор с отцом.
— А-а, — растерянно протянул он.
— Скажите, вы действительно её любили? Максим ответил не сразу.
— Любил.
— Так почему же так вышло? — Не знаю.
— Не знаете? Бедненький… Все знают, один он не знает. А сейчас?
— Что сейчас? — Голос его стал холодным и грубым.
— Любите вы Машу?
Он коротко хмыкнул.
— Сейчас для меня остались одни воспоминания…
— Так скоро?
Максим не ответил. Лида подождала и, не дождавшись ответа, другим, лукаво-ласковым голосом спросила:
— Что же вы хотели мне сказать, Максим Антонович? Но поймать его ей уже не удалось. Он отлично знал её характер и ответил также с иронией, с насмешкой:
