затопило все ее лицо и смыло с него последние остатки былого дружелюбия. Лишь в глазах Даши забыто застыл немой вопрос. Она вроде бы боялась догадаться: не она ли сама и подтолкнула Нюру на эту преступную махинацию с проволокой своими наставлениями, когда после обеда сидели они на бревнах возле столовой? И Нюра поспешно отвернулась, чтобы без нужды не печалить самокритичную подругу: пусть уж лучше думает себе, что она тут совсем ни при чем и Нюра своим умом до всего дошла.
Ведь Дашу и так поджидает впереди нелегкое испытание, когда на ближайшем заседании комсомольского бюро станут обсуждать постыдную Нюрину п е р с о н а л к у. По долгу комсорга Даше придется тогда чихвостить ее вдоль и поперек. Интересно, что она тогда скажет, какую прокурорскую речугу закатит на помин ее души? Пожалуй, сгоряча Дашутка хватит через край, чтоб никто и пикнуть не посмел, будто она потакает своей подруге и выгораживает ее… Или к тому времени Нюра станет уже бывшей Дашиной подругой?
Бывшая подруга, бывший передовик да и бригадир наверняка тоже бывший. Звучит прямо как бывшая купчиха или графиня, выбирай, что больше нравится! Вот уж и в бывшие она затесалась…
— И долго ты еще будешь в молчанку играть? — терпеливо спросил Федор Николаевич. — Учти, не отмолчишься. Говори: знала ты про эту проволоку? — И добавил так тихо, что только одна Нюра и расслышала: — Оправдайся, если можешь, Уварова? Ты же совсем не виновата, если Мурманец правду говорит. Ведь так, а?
И Нюра поняла, что поспешила со своими скороспелыми упреками в адрес Федора Николаевича: ничуть он к ней не переменился и по-прежнему считает своей. Она понавешала на него всех собак и сочинила себе горемычную участь приставки к деревяшкам, а Федору Николаевичу просто обидно было, что она так глупо опозорилась. Ведь часть ее позора — и немалая часть — и на него теперь ляжет: все на запани помнят, как он расхваливал ее и ставил в пример. Другому начальнику такая оплошность как с гуся вода, а Федор Николаевич не такой. Выходит, она и тут подпортила жизнь хорошему человеку. Скоро прямо дохнуть нельзя будет, чтоб ненароком кого-нибудь не зацепить. Вот жизнь пошла!
Илюшка Мурманец старательно таращил свои маленькие глаза непонятного цвета, силясь методом гипноза внушить Нюре, что глупо ставить двоих под удар. Пусть все думают, что проволоку он самовольно спрятал, а она ничего не знала.
— Ну чего ж ты? — поторапливал он вкрадчивым лживым голосом. — Скажи, как было дело, товарищ Уварова. Пусть народ послушает.
Стоит только ей поддакнуть Илюшке, и все останется по-старому. Никто не пострадает, в крайнем случае Илюшку переведут из такелажников в сортировщики и лишат премии. Да премию ему можно и свою отдать — пусть купит свой заветный мотоцикл и посшибает пеньки вокруг поселка…
— Чего тянешь? — теряя терпение, спросил Федор Николаевич и настойчиво потребовал: — Оправдайся, Анюта!
По всему видать, Федору Николаевичу позарез хочется, чтобы она была как можно меньше виновата. Тогда ему легче будет замять это неприятное дело. «Все-таки добрый он ко мне…» — благодарно подумала Нюра, а вслух сказала:
— Да знала я, чего уж там… Хорош бригадир, который не знает, что у него под носом творится!
— Не верьте ей, наговаривает на себя! — завопил Илюшка. — Обидно ей, что в нашей передовой бригаде такое приключилось… Ох и самолюбивая ты, товарищ Уварова!
— Не ори ты! — цыкнула на него Нюра. — И не надоело тебе врать? Все я распрекрасно знала и мастера подальше спровадила, чтоб не мешал. Чего уж теперь…
— Я думал, ты умнее… — бессильно прошипел Илюшка Мурманец и нырнул в толпу.
— Значит, знала-таки… — разочарованно сказал Федор Николаевич и заново осерчал на Нюру. — Уж и приврать для пользы дела не можешь! Учишь вас, учишь… — Он спохватился, что говорит не то, еще больше разозлился на Нюру, которая ввела его в невольный этот грех, и закричал тонким не по фигуре голосом: — Завтра же сдашь бригаду Дарье Савушкиной! А сама — багор в руки, ба-гор!
— Ой, напугали! — фыркнула Нюра. — Что я, багром не работала, что ли?
— Ра-бо-та-ла! — передразнил Федор Николаевич. — Вот и доработалась… Уж больно много ты на себя берешь, Уварова!
— Сколько дают, столько и беру, — отозвалась Нюра, ловя себя на том, что ругаться ей все-таки сподручней, чем молча ждать решения своей участи, даже и от справедливого Федора Николаевича.
А тот не унимался:
— Докатилась: станки остановить. А еще передовик!
Нюра хотела сказать, что совсем не собиралась останавливать полозовские станки. Просто так уж вышло: она думала, что старая проволока на складе обожженная и ею можно вязать пучки, а Филин не стал ее обжигать, рассчитывая, что Полозову хватит той мягкой проволоки, которую они спрятали с Илюшкой Мурманцем. Но для Федора Николаевича она была виновата в главном, а все остальное уже не имело значения. И Нюра не стала оправдываться. Обиды на Федора Николаевича уже не было, но Нюру подмывало как-то половчей закончить затяжной их разговор. Да и любопытные сплавщики ее раздражали. И чего уставились?
— У вас ко мне все? — вежливо осведомилась она. — А то вон сколь народишку набежало. Что-то шибко много у нас нынче зрелищ на запани: не успело кино в клубе кончиться, как театр на свежем воздухе открылся! Не много ль для одного дня?
Федор Николаевич пристально глянул на Нюру и догадался:
— От стыда в нахальство кинуло? Что ж, так тоже бывает. Лучше уж так, чем никак.
Нюра на миг смутилась, но тут же вошла в прежнюю роль заслуженного и уверенного в себе человека, который и знать не хочет, как сильно он осрамился.
— Ну, это уже не служебный разговор. Если у вас по работе все, так до свиданьица!
— Все хорохоришься? — тихо спросил Федор Николаевич, не дождался ответа, махнул тюленьим своим ластом, сгорбился и зашагал сквозь расступившуюся толпу к конторе.
Нюра облегченно перевела дух, надеясь, что с уходом начальника все ее испытания кончатся. Но она позабыла о Полозове, и тот напомнил теперь о себе:
— Эх, Анюта! Не такой победы я добивался…
Только полозовского сожаления ей и не хватало! Нюра закусила губы, рывком повернулась к бригадиру-сопернику, готовая дать ему отпор. С несимметричным от флюса лицом, Полозов показался ей вдруг незнакомым, будто она никогда в жизни не видела этого человека. И во взгляде его не было ни злорадства, ни насмешки. Похоже, он и на самом деле жалел, что терял в ней достойного соперника.
Полозов стал лицом к станкам, чтобы не выпускать из виду сплотку, вытащил из кармана уже знакомую Нюре синюю косынку в
