горошину и стал повязывать раздутую щеку. Для него вся эта история уже кончилась.
Нюра остро позавидовала ему. И даже не тому позавидовала, что Полозов кругом невиноватый, а она вот осрамилась по самую макушку, а больше вот этому: у него уже все позади. Он пойдет сейчас к себе в бригаду и станет работать со спокойной совестью. Много бы дала она сейчас, чтобы поменяться с ним местами.
Мельком покосившись на нее, Полозов проворчал:
— Уварова ты, Уварова, и чего удумала? За кем же мне теперь тянуться? Что ж ты меня одного оставила?
Нюра никак не ожидала услышать такое от Полозова и недоверчиво посмотрела на него: уж не прикидывается ли он? Но по всему видать, Полозов и не думал притворяться и говорил то, что лежало у него на душе. И Нюре впервые пришло в голову: оказывается, она и Полозову была нужна. Наверно, если разобраться толком, и он ей тоже: ведь работа от их соперничества только выигрывала. Недаром в последние месяцы им все трудней стало побеждать друг друга.
Их с Полозовым как бы связала какая-то невидимая, но прочная веревочка, которую она самовольно оборвала. А значит, она и Полозова подвела. Она привыкла считать его сухарем, способным лишь гнать кубометры сплотки, а он, судя по всему, был совсем не такой.
Нюру удивило, что она сегодня на каждом шагу делает открытия. Или это жизнь так расщедрилась и преподносит ей раз за разом подарочки? Или просто совпало так и подошла такая пора, а позор ее тут совсем ни при чем? Может, выдумывает она все и растравляет свежую свою болячку — назло себе, чтоб больней было? А скорей всего, опозорившись, она стала зорче прежнего и видит теперь то, чего совсем не замечала раньше.
Жизнь как бы захотела показать ей, разжалованной, какая она была слепая и как расчудесно все могло быть, если б не набедокурила она с этой клятой проволокой. Нюре стало вдруг невтерпеж стоять посреди глазеющих на нее сплавщиков. Она стремительно шагнула вперед, будто кто толкнул ее в спину, и сплавщики молча расступились перед ней, давая дорогу.
Безучастные ко всему вокруг, живущие какой-то отдельной, самостоятельной жизнью глаза Нюры выхватили из толпы напоследок несколько знакомых лиц. На крыльце клуба, на том месте, где раньше стоял Михаил, сторож Тарасыч цепко держал Пашку Туркина за пуговицу шевиотового костюма, прославленного газетой на всю область, и, равнодушный ко всей кутерьме с проволокой, разъяснял молодому обвязчику главную тайность кинокартины про адмирала Нахимова. На краю крыльца Михаил растерянно теребил выгоревший на солнце белесый вихор. Кажется, он стал уже догадываться, что с Нюрой приключилось что-то неладное. Рядом с ним торжествующе голубело нарядное платье практикантки. Поближе к Нюре презрительно щурилась Даша Савушкина, словно хотела сказать: «А сильны еще в тебе, кума, пережитки капитализма!» Последней запомнилась Ксюша. Она вроде бы стала повыше ростом и в упор смотрела на Нюру, чтобы понять и навсегда запомнить ее позор и самой никогда не повторить его. И под пытливым взглядом ее требовательных и беспощадных глаз Нюра опустила голову, как будто больше всего была перед ней виновата.
7
Поселок остался далеко позади. Узкая тропка, выстланная подорожником, привела Нюру к реке. Одинокая сухая елка маячила на вершине крутого обрыва. Под этой рыжей елкой Нюра любила сидеть вечерами с Михаилом. Еще вчера они сидели здесь, а теперь уж не сидеть им тут никогда.
Нюра опустилась на свое любимое место, в ложбинку между корнями, прислонилась спиной к нагретому за день шершавому стволу елки, а ноги свесила с обрыва. Стрижи носились под ногами, быстрые, беспечные, им и горюшка мало, что с ней стряслась беда. Буксирный пароход, звонко стуча плицами, тащил с верховьев реки большегрузный плот. Нюрины глаза сами собой, без ведома хозяйки, привычно обежали плот, машинально определили: «Пиловочник».
На корме буксира женщина в оранжевой майке стирала белье в корыте. Она выплеснула мыльную воду за борт и тут же зачерпнула брезентовым ведром на веревке свежей воды. «Ловко устроилась!» — подумала Нюра. Ей захотелось вдруг пожить вот такой жизнью, какой жила эта женщина с буксира: спать в каюте, нести вахту, грузить дрова на стоянках и день и ночь плыть все вперед и вперед меж новых берегов, приставать к чужим, незнакомым поселкам, где ни один человек ее не знает. Волна от буксира качнула головки топляков у берега и мягко ударила в крутой откос, словно весточку Нюре прислала из этой выдуманной ею заманчивой жизни.
Сидеть было неудобно: затекали ноги. Но Нюра назло себе, опозоренной, не усаживалась поудобней: теперь все равно уж!
Буксир скрылся за поворотом реки, а вместе с ним уплыла и мечта о легкой бродячей жизни. Нюра как бы со стороны увидела вдруг себя: сидит дева на обрыве и изо всех сил растравляет себя мрачными мыслями. Нашла себе занятие!
Никуда она из поселка не уедет. Возьмет завтра багор и станет на сортировку или пучки будет вязать. Федор Николаевич вздумал припугнуть ее черной работенкой! Нюра презрительно усмехнулась. Нету на сплотке леса такой работы, какую она не смогла бы сделать лучше всех в своей бригаде, в бывшей своей бригаде… И Михаила так просто, за здорово живешь, она залетной студентке не отдаст, еще поборется за него.
Она обрадовалась тому, что прежняя бойкость возвращается к ней, вынула гребень из волос, причесалась и уселась поудобнее.
Запани отсюда видно не было, но шум работающих сплоточных станков далеко разносился по воде. И по этому размеренному, слаженному шуму без заминок и перебоев Нюра безошибочно определила, что дела у Полозова идут лучше некуда и выработка неуклонно растет. Что ж, на его месте она тоже сейчас старалась бы вовсю. Вот и не за кем Полозову больше тянуться, а на работе это пока не сказывается. Или позже начнет притормаживать?..
За спиной послышались знакомые легкие шаги. Даже не оборачиваясь, Нюра сразу догадалась, кто идет к ней, и притаилась. Шаги затихли у ствола елки. Михаил сел рядом, так осторожно, будто Нюра была тяжелобольной и ее никак нельзя потревожить.
Сам первый пришел к ней, опозоренной, разжалованной. И практикантку свою бросил! Иль затем и поспешил, чтобы вдоль и поперек изругать ее? Известное дело: стоит только попасть в беду — и сразу все в судьи лезут. Беспроигрышное это занятие — других судить…
Но Михаил что-то не торопился ругать ее. Он сидел рядом с ней и молчал. Речной ветерок беззаботно поигрывал воротом его рубашки, обнажая на груди, под загорелой шеей, белый
