Миша с тревогой приближался к Москве, робел предстоящей встречи с Ниной. На станциях он покупал газеты, быстро просматривал и бросал. В одной окружной газете Михаил прочел о том, что завтра две тысячи семьсот бегунов кинутся оспаривать первенство на звание лучшего мастера бега.
ВСЕ НА УЛИЦЫ ГОРОДА! ВСТРЕЧАЙТЕ БЕГУНОВ.
ПРИВЕТСТВУЙТЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ.
ФЛАЖОК СТАРТЕРА ОПУСТИТСЯ РОВНО В 3 Ч. 30 М.
18
Праскухин и Нина жили в одном коридоре. При встрече на лестнице, у подъезда гостиницы, они всегда останавливались, обменивались улыбками, взглядами, рукопожатиями.
— Как вы живете, Нина?
— Ничего. Как вы?
Нина ярко краснела и неестественно улыбалась.
— Как-то хотел зайти к вам.
— Я тоже собиралась зайти к вам.
Но Праскухин не осмеливался постучаться в комнату к Нине, а она — к Александру. Они робели. Разговаривали торопливо, точно боялись долго оставаться наедине. И когда Праскухин предложил отвезти Нину на фабрику, или, как он выразился, «забросить по дороге» (хотя это было далеко не по дороге), автомобиль бежал быстрей обычного, и ветер, и улицы — все слишком торопились.
«Как это глупо! — думала Нина. — Если тебе человек нравится, надо сказать об этом… Но, может быть, ты ему не нравишься…»
Праскухину Нина нравилась. «Она вся искрится», — думал о ней нежно. Александр не знал, какого цвета глаза Нины, какие она носит платья, какие у нее волосы. Он над этим не задумывался. Нина представлялась ему очень правдивой. Ему хотелось в чем-то помочь ей. Заботиться. Иногда он покупал яблоки, предполагая угостить Нину: «Вдруг она зайдет». Но вечером приходил Технорядно, Эммануил Исаакович, профессор В. или еще кто-нибудь, и за разговорами Праскухин совместно с ними незаметно съедал яблоки.
Профессор В., прежде чем есть яблоко, тщательно вытирал его рукавом пиджака. Перед началом делового разговора Василий Васильевич (так звали профессора) любил побеседовать с Праскухиным о политике, о литературе. Он жаловался на то, что в современных романах профессоров выводят чудаками, не от мира сего.
— Возьмите меня, — говорил он. — Я профессорствую тридцать лет, а всегда знаю, почем творог, и умею солить огурцы.
Для большей убедительности высказанной мысли профессор маленькой ручкой быстро застегивал пиджак на все пуговицы. У него были маленькие, детские руки.
Праскухина это всегда удивляло, когда он здоровался с Василием Васильевичем.
— В десяти магазинах побывал — нигде чаю нет. А что, скажите, Александр Викторович, при коммунизме совсем не будут чай пить?
Довольный своим ехидством, он громко посмеивался, расстегивал пиджак и смотрел на Праскухина с таким прищуром, будто говорил: «А что, уел тебя!»
Праскухин вскоре убедился, что возражать Василию Васильевичу, спорить с ним бесполезно. На деле профессор В. был прекрасным работником и приносил большую пользу нашей химической промышленности. К тому же Александр наблюдал, что если Василию Васильевичу не возражать, то он незаметно для себя начинает приводить доводы и факты, опровергающие все только что им высказанное. Это особенно ярко выражалось, когда Праскухин в чем-либо соглашался с профессором.
Василий Васильевич сказал, что вновь выстроенные дома дают трещины.
— Мы еще плохо строим, — заметил Праскухин.
— Почему — плохо?! — воскликнул профессор. — Раньше хуже строили… Лабораторию ВТУ до войны строили. Специалисты! А потом стены разошлись. Но раньше об этом никто не знал, а сейчас, что ни случись, но всех газетах трубят… Посмотрите-ка, как Менделеевский институт отгрохали! Не видали? А говорите — плохо строим!..
Иногда Александр не отказывал себе в удовольствии «подогревать» профессора:
— Вам, Василий Васильевич, приходится сталкиваться со студентами… Наверно, плохо живут? Стипендии не хватает. В столовках грязно.
— Чепуха! И еще раз чепуха, — гневался профессор В. — Вот учись они в мое время, когда неделями не обедали, подметка бечевочкой подвязана, общежитий и в помине не было, а государство не только пятидесяти рублей, но и трех копеек тебе не давало на учение, — тогда бы они знали, почем фунт лиха!
Праскухин, сдерживая улыбку, наблюдал, как профессор сам себя агитирует.
Неожиданно Василий Васильевич надевал очки, как бы в последний раз застегивал пиджак и говорил строго:
— Довольно языком чесать. Мы, русские, поболтать горазды.
— Это верно, — соглашался Александр Викторович. — Надо учиться у американцев.
— Что вы мне тычете Америку? — устало замечал профессор В. — Посмотрите лет через пятнадцать — двадцать что у нас будет!.. Какой народ растет!.. Про меня и то студенты говорят, что я расту, — добавил он с печальной усмешкой, постукивая пальчиком по розоватой лысине.
Праскухин снимал со стола скатерть, кнопками прикреплял кальку с очертаниями строительства «Книга — массам!», Василий Васильевич доставал из большого двухзамочного коричневого портфеля блокнот. К этому времени подходил Технорядно, и начиналось деловое совещание.
19
Праскухин впервые почувствовал, что организационный период подходит к концу, когда прочел телеграмму Технорядно о том, что площадка готова для стройки.
— Земля!
Деревья, река, берег и облака, отраженные в воде, проплыли, как кинематографический кадр. Александр представил себе тот участок земли, где будет построен комбинат, и очень обрадовался.
Так радуется студент при переходе на следующий курс. Впереди новые предметы, более трудные, более сложные, но и более интересные…
Все бы ничего, но вот людей не хватает. Преданных коммунистов. Где взять людей? Праскухину удалось некоторых товарищей по совместной работе в Центросоюзе переманить к себе.
Он теперь каждого знакомого разглядывал с точки зрения пригодности для этой работы.
— Товарищ Праскухин, можно к вам?
— Конечно, можно.
В кабинет несмело вошли два молодых человека. Воспользовавшись отпуском, они приехали в Москву реализовать свой проект. Сами работают в газете. Комсомольцы. Они высчитали, что если упразднить прописные буквы, то это даст всему Союзу экономию на двадцать процентов. Кто-то направил их в «Книга — массам!». Они пришли к Праскухину за содействием.
Александр Викторович возражал против уничтожения прописных букв. Заглавная буква не мешает. Без нее будет скучно. Она украшает текст.
— Зачем такая бедность? — удивлялся он. — Мы строим не нищенский социализм… Нам надо, чтоб было богато, полнокровно.
Комсомольцы соглашались с его доводами.
— Хорошо, — говорили они, — пусть прописные буквы останутся в учебниках, политических и научных книгах, но ни в коем случае не в беллетристике. Мы на одной беллетристике сэкономим процентов двенадцать.
— И в рассказах, и в романах, — убеждал Праскухин, — должны быть прописные буквы… И не только прописные буквы, но много мыслей, много событий, много людей… Вот так, как и есть в нашей жизни.
Молодым людям понравился Праскухин, а когда он стал им рассказывать про «Книга — массам!», то один из комсомольцев, горячеглазый и с пушистой родинкой на щеке беспрестанно восклицал: «Это мировая вещь!». О своем проекте они забыли. Он им теперь показался ничтожным и ненужным. Предложение Александра Викторовича работать на стройке «Книга — массам!» они встретили восторженно.
«Ничего ребята, — подумал Александр, оставшись один. — Ищущие. Такие очень полезны на стройке… „Мировая вещь“, — улыбнулся он. — Но вот где бы достать еще парочку коммунистов?»
Праскухин хотел уйти из конторы раньше обычного. Он давно собирался навестить фронтового товарища Кузьмина. Александр не видел его со дня отъезда в Ковно. Если Кузьмин согласится работать с ним, то это будет «мировая вещь». Только согласится ли? Парень с гонорком. Заартачится — и не уломаешь. Праскухин вчера звонил ему на службу в Стеклофарфортрест, но оттуда ответили, что Кузьмин там уже давно не работает. «Наверно, подался в Промакадемию. Он о ней давно мечтал, сучья лапа. Это ничего не значит. Согласится принципиально — провернем через ЦК… Кузьмин будет хорошим уполномоченным „Книга — массам!“ в Москве. Нет, пожалуй, я предложу ему взяться за организацию транспорта на площадке. Старый железнодорожник…». Александр решил сейчас же из конторы пойти к Кузьмину на дом и договориться с ним о работе. Он почему-то был уверен, что это ему удастся. Всегда загорелый, широкоскулый, Ваня Кузьмин — клад.
Только Праскухин собрался уходить, как в кабинет вошел Эммануил Исаакович. Он сел в кресло, снял кепи, вытер платком лоб и стал говорить о том, что для хозяйственных нужд «Книга — массам!» необходим хороший арап, который мог бы доставать стройматериалы, пилы, вагоны, лопаты, грузовики. Эммануилу Исааковичу с большим трудом удалось найти такого человека.
