Тамар встала и вышла из купе.
Тараш заметил, что ей было неприятно, когда он беседовал с Каролиной, И вообще она старалась держаться в стороне. Тень какой-то молчаливой грусти лежала на ее лице.
Он тоже вышел в коридор и стал у окна, рядом с Тамар. Они смотрели на ольховые рощи, на домики с перильчатыми балконами, на фруктовые сады.
Поезд качало, плечо Тамар касалось Тараша.
Он отрывался от ландшафта и окидывал взглядом ее лицо. И тогда непонятная ему самому боль становилась яснее.
Тамар едет в Тбилиси… И он может навеки потерять ее. И так желанна и мила была в этот миг ускользающая от него Тамар! Ему стало досадно, что с ними едет Каролина.
Он обнял Тамар за талию. Ждал, что она, по обыкновению, высвободится. Но Тамар, казалось, не замечала этого. Когда же поезд качнуло сильнее, она почувствовала, что их тела плотно прижаты друг к другу.
В коридор вышла Каролина, прошла мимо них, потом вернулась и притворила дверь купе.
Тамар отодвинулась от Тараша.
Он продолжал болтать о каких-то пустяках. В шутливом тоне рассказывал миф о прибытии аргонавтов в Колхиду, о похищении Медеи Язоном…
— Несомненно, Колхида и была островом Айа, — утверждал Тараш.
Потом рассказал о том, как царь Аэт устроил пир для Язона, чтобы напоить греков и тем временем сжечь корабль «Аргос». Но Афродита, разбудив в Аэте вожделение к Эврилите, спутала планы царя.
Тамар не раз проезжала по этим местам, но никогда до сих пор не задумывалась над мифами, связанными с ними.
Заслушавшись, она не заметила, как Тараш снова обнял ее.
По коридору проходили пассажиры.
Тамар снова отвела руку Тараша.
Поезд остановился у маленькой станции.
— Кукуруза, кукуруза! — кричали мальчишки.
— Ежевика, ежевика! — слышались женские голоса.
Против мягкого вагона стоял мальчуган, держа круглую плетенку, полную ежевики. Стройные смуглые ноги были исцарапаны колючками. Соломенная шляпа затеняла длинные, как миндаль, глаза, тонкий нос, чистую линию загорелых щек.
Так стоял он, стройный, с прекрасным лицом, и кричал:
— Ежевика! Ежевика!
Тараш протянул рубль, хотя ему не нужны были ягоды.
Мальчик подал корзинку.
Тарашу захотелось взглянуть на его лоб.
— А ну-ка, сними шляпу, — ласково попросил он маленького продавца.
Яркий румянец залил щеки мальчика. Он вспыхнул, но ничего не ответил, только гневно сверкнули его карие глаза.
Поезд тронулся. Тараш бросил ему в окно трехрублевую бумажку. Мальчик смутился, не понимая, за что ему дали так много. Стоял, тараща глаза на деньги.
— А если б он снял шляпу, ты ему, конечно, не дал бы этих денег? — спросила Тамар.
Тараш улыбнулся. Взглядом ответил: «Конечно, не дал бы».
— Кукуруза, кукуруза!
— Виноград, виноград! — кричали мальчишки и бежали за поездом.
— Надо заглянуть к Каролине, — пробормотал Тараш.
Но Тамар не отозвалась. Она внимательно вглядывалась в ландшафт.
Поезд входил в Аджаметский лес.
Пожелтевший дубняк дремал в лучах солнца…
Прошел проводник международного вагона. Тараш вполголоса попросил его открыть купе.
Затем, взяв под руку Тамар, повел ее к себе.
Девушка с любопытством оглядывала обшивку из красного дерева, мягкое кресло, сверкающие зеркала, шкафчик.
Тамар обожала зеркала, мечтала украсить ими все стены своей комнаты.
«Хорошо бы иметь такое купе, собственное, и объездить в нем весь мир!» — подумала она.
Тараш пошел искать проводника.
Тамар, стоя перед зеркалом, поправила волосы, полюбовалась собой. Открыла сумочку, достала помаду, подкрасила слегка губы, хотя Тараш не раз говорил ей: «Не крась губы, это не подобает грузинке».
И когда снова села на мягкий диван, странным показалось ей, что она сидит здесь, что сейчас войдет Тараш и они останутся одни в этом маленьком купе.
Чтобы рассеять свое смущение, подняла стекло, стала любоваться горной грядой, венчавшей все еще зеленую равнину.
Тараш вернулся.
Несколько минут, что он отсутствовал, показались Тамар долгими. «Не заходил ли он к Каролине?» — мелькнуло у нее в голове, и она испытующе спросила!
— Как Татия, все капризничает?
— Они, должно быть, спят, их купе заперто, — ответил Тараш, садясь рядом с ней.
Поезд остановился. Снова послышались крики ребят:
— Кукуруза, кукуруза! Виноград, виноград, виноград!
Тайной радостью наполнялось сердце Тараша. Это щедрая Грузия устами ребятишек возвещала об изобилии своего благодатного урожая!
Они видели, как прямо против них, на холмистых полях, крестьяне чистили кукурузные початки; в виноградниках мужчины босыми ногами давили виноград, и молодое, пенящееся вино выпирало из чанов и кувшинов.
Совсем близко видели они хижины с узорчатыми резными балконами, рокочущие мельницы, старинные ворота, плетеные кукурузники на сваях.
Между вагонами, около лотков и навесов, шмыгали ребятишки и наперебой кричали:
— Виноград, виноград, виноград!
Тараш любовался профилем Тамар, с увлечением разглядывавшей окружающее.
Почему-то вспомнилась десятилетняя девочка с косичками. Только у теперешней Тамар всегда какая-то затаенная грусть во взгляде, в движениях, в голосе, в очертании плеч.
Его охватило желание проникнуть в тайную печаль этой девушки. В памяти мелькнула газетная заметка о том, что кто-то изобрел аппарат для разгадывания мыслей. И страстно захотелось иметь этот аппарат.
Он обнял ее, приник лицом к ее волосам, вдыхая их аромат.
Тамар продолжала смотреть в окно, не оборачиваясь.
Его удивило, что она не уклоняется от ласки.
Повернул к себе ее лицо, посмотрел ей в глаза.
Тамар молчала, ни один мускул не дрожал на ее бледном лице. Две тяжелые косы обвили ее голову. Тарашу вспомнилось виденное в Лондоне индийское божество с бесстрастным лицом, мраморный идол с кольцами змей вокруг головы и шеи.
Спокойно было в эту минуту лицо Тамар. Спокойно, но не покорно. Бледная, она казалась готовой к любому испытанию.
Глядя на эту надменную девушку, Тараш загорелся. Наклонившись, прижался губами к ее шее.
Ток пробежал по телу Тамар.
Она посмотрела ему прямо в глаза, как бы ожидая чего-то страшного, необыкновенного. Электрический свет еще больше усиливал бледность ее нежного лица.
Тараш чуть вздрогнул: в эту минуту Тамар была так похожа на Элен Ронсер.
— Что ты хочешь от меня, Тараш? — спросила она, и ее чуть припухшая верхняя губа задрожала.
— Любви твоей! — ответил он, сжимая ее плечи.
Но какими бессильными, будто обескровленными показались ему самому эти слова! И точно для того, чтобы помочь им, он стал покрывать поцелуями ее глаза, лоб, щеки. Потом жадно припал губами к уголкам ее рта, отененным пушком.
Тамар видела, как дрожали руки Тараша — его горячие длинные руки… И сама дрожала всем телом. Глаза ее задернуло влагой.
— Не упрекай меня! — прошептал Тараш и крепко прижал ее к груди.
Долго сидели они так. Тараш чувствовал на своем плече подбородок Тамар, потом около уха почувствовал влагу ее слез.
Тамар плакала беспомощными, детскими слезами. Куда исчезла надменность дочери Шервашидзе, холод мраморного идола?
Она сидела, опустив плечи, и казалась Тарашу такой слабой и беспомощной. Еще крепче прижал он ее к себе и опять целовал ее щеки и углы рта, отененные легким пушком, говорил ей тысячи ласковых слов, те, что тайно носил в сердце в продолжение многих годов.
— Пощади меня! — умоляла Тамар.
Так молила о пощаде белая лань своими огромными, беспомощными глазами.
— Виноград, виноград, виноград! — врывались крики ребятишек в потемневшее окно.
Тараш целовал разгоряченные щеки и губы Тамар.
Вдруг услышал запах мазута. Догадался, что поезд вошел в тоннель.
Не вставая, подтянулся рукой к подрамнику. Со стуком опустилось автоматическое окно.
Неожиданно потух свет.
Тамар отвела голову, но Тараш отыскал в темноте ее губы и припал к ним. И поцелуи их стали неистовы.
Оба почувствовали: в темную бездну преисподней мчала их колесница счастья…
До них донесся лязг рельсов: сигнал на середине тоннеля.
— Где мы, Мисоуст? — прошептала Тамар.
Вместо ответа Тараш нежно поцеловал ее в губы. Не хотелось думать ни о пространстве, ни о времени.
Поезд мчался в темноте, и обоим казалось, что этому не будет конца…
Солнечный луч блеснул в окне.
Тараш посмотрел на часы. Они показывали одиннадцать. Потянул шнур, поднял зеленую штору.
В купе ворвался яркий свет, какой бывает в Картли в ясную погоду.
Высокое фарфоровое небо открывалось над землей.
Тараш Эмхвари потянулся в блаженном упоении. Ему казалось, что он снова родился на свет.
