«Слишком много развелось людей на свете, — говорил он себе, — улицы, площади, бульвары не в состоянии вместить их».
Его эллинский эстетизм оскорбляли безвкусно одетые люди, толпы с их неотесанными манерами, немощные старики, обиженные судьбой калеки. Раздражали безобразные каменные и железобетонные корпуса, некрасивые фасады, аляповатые плакаты, вывески, афиши кино и театров, нахальные взгляды, вульгарные движения прохожих, запах асфальта и пота.
Особенно ненавидел Тараш трамваи, набитые и обвешанные пассажирами.
Но сегодня он кротко и беззаботно смотрел на блестящие трамвайные вагоны, на морщинистые старческие лица, на ковыляющих инвалидов.
На крыше одного вагона высится грузинская буква?.
Стоит себе на электрическом трамвае спокойно и уверенно.
На другом важно восседает буква? подогнув колени, точно старец. Лишь трубки не хватает во рту у дедушки!
И подобно тому, как только что накормленный шелковичный червь, подняв голову, карабкается по тутовому стволу, медленно и лениво перелезает на ветки настила, переходит с толстых прутьев на тонкие, с тонких — на еще более тонкие, бросит стебель, ухватится за лист, с усиков переползет на черешки, от нижнего листа дотянется до верхнего, а с верхнего достигнет, наконец, самой верхушки, — так двигались буквы грузинского алфавита.
Они карабкались на плечи прохожих, на петлицы почтальонов, кондукторов, железнодорожников, милиционеров, красноармейцев, взбирались на двери, рамы, витрины, на кузова машин, украшали экипажи, красные колышущиеся знамена и высокие штандарты.
Казалось, ожили буквы, вещали, звали кого-то. Сверкали, играли огнями… смеялись, замедляли свой бег и снова неслись дальше.
Вы непременно сказали бы, что на чудесном проспекте Руставели грузинский алфавит устроил скачки…
Обычно в больших городах Тараш особое внимание уделял животным и растительности. В Европе, стосковавшись по лошадям, он провожал взглядом собак, запряженных в тележки. Глаза его с любовью останавливались на липах Унтер-ден-Линден, на каштановых деревьях и платанах Гейдельберга.
На проспекте Руставели Тараш прежде всего заинтересовался саженцами платанов.
Тамар, напротив, заглядывалась на блестящие автомобили, изучала косметику на лицах женщин, отмечала плохо сшитую одежду мужчин.
Перед ними открылась прелестная аллея вязов. Посаженные в два ряда деревья по-братски обнялись верхушками, укрывая прохожих от солнечных лучей.
Тараш остановился у Музея Грузии. Он указал Тамар на этот белый дворец грузинской культуры, пояснял мотивы, изображенные на орнаменте у главного входа.
На Дворцовой улице Тамар увлеклась витринами. Всевозможные меха: горностай, куница, тигр, дикая кошка; элегантные сумочки из крокодиловой кожи, шелковые одеяла, бархатные мутаки и портьеры, абажуры, старинные подсвечники, ковры, паласы, ручные зеркала, широкие браслеты, украшенные изумрудами, старинные серьги с рубинами.
Тараш засмотрелся на пояса и кинжалы. Там же были выставлены нарезные и кремневые ружья, пистолеты, старинные самопалы, пищали, железные кольчуги, ноговицы, шлемы, попоны, длинногорлые кувшины, подносы, вазы, блюда.
При виде этих вещей создавалось такое впечатление, будто все дворянство собрало здесь для распродажи свои фамильные сокровища.
Тараш заторопился, говоря, что Каролина, вероятно, ждет их на площади.
Но следующая витрина снова притянула взоры Тамар. Лаковые туфли, чулки «виктория», джемперы, пижамы, комбинезоны, платья чесучовые, крепдешиновые и файдешиновые, кольца, зеркала, пудреницы…
За стеклами витрин степенно стояли манекены с лицами, окрашенными в светлую бронзу. Одетые в модные европейские костюмы, вытянувшись, как провинциальные актеры, они уставились на толпу таким же бессмысленным взглядом, каким глазела на них толпа.
По самой середине Дворцовой улицы шагали шестеро хевсуров. Трое из них держали в руках щиты. Один — высокий, седой, с мечом, подвешенным на боку, предводительствовал ими. У всех шестерых длинные кинжалы. На полах и на спине чохи вышиты кресты. Тараш остановился, засмотревшись на них. Хевсуры шли по городской улице со степенностью римских сенаторов.
— Погляди на них! — воскликнул Тараш. — Кто бы сказал, что в двадцатом веке в центре большого города, среди водоворота автомашин и трамваев, могут ходить люди со щитами и мечами? В Европе их сейчас же взяли бы на прицел кинооператоры.
Тамар взглянула на хевсуров, засмеялась, потом снова повернулась к витринам.
Меха, белье, шляпы, туфли, флаконы духов…
На минуту она оторвалась от действительности.
Вообразила: она и Тараш уже поженились. У них просторная, красиво убранная квартира в лучшей части города. Тараш Эмхвари приобрел богатство и славу…
Голос Каролины заставил ее вздрогнуть.
— Где вы были, дети мои? Только сейчас вы собираетесь к тете Армадар?
Тамар слегка покраснела. Она знала, что Каролина любит точность. Тараш тоже почувствовал неловкость.
После натянутого молчания он обратился к Каролине:
— Я обещал вам быть вашим чичероне в Тбилиси. Так вот, взгляните: от той горы и вплоть до этого места тянулась крепостная стена. Отсюда она спускалась прямо к реке. В нынешнем Саду коммунаров помещался старый Кабах. Неподалеку от проспекта Руставели стояла маленькая церковь. В ней по приказанию Тамерлана были перебиты грудные младенцы мужского пола.
Свернули на Серебряную улицу. Тут они попали в настоящее пекло. На площади горели костры. Вымазанные сажей рабочие варили асфальт. Гудели роллеры. С лесов, окружавших здания, сыпалась пыль, обломки кирпичей. Каролина поминутно отряхивала свой костюм.
Грохот, разрушение и столбы пыли вокруг.
И подобно тому, как в порт с гудением и ревом входит океанский пароход, отчего маленькие фелюги, парусные лодки, катера и шлюпки шарахаются в стороны и жмутся в страхе перед наступающим голиафом, — так надвигались громады серых зданий и, сбросив леса с той же быстротой, с какой шелковичный червь сбрасывает свою оболочку, поднимались, преображенные, на своих фундаментах.
И между ними погибали старенькие домики, старые деревянные балконы с резными перилами.
Тараш Эмхвари с грустью смотрел на эти ажурные балкончики…
Звонки трамваев, гудки автомобилей, перекличка рабочих, скрип лебедок и грохот от падения спускаемого по желобам щебня и кирпича — все это создавало такой оглушительный шум, что наши герои не слышали друг друга.
Маленькие домики, случайно уцелевшие там и сям, выглядели жалко, как новорожденные буйволята в стаде буйволов. Было видно по ним, что они продержатся только несколько месяцев или дней, а потом исчезнут с лица земли.
Тараш следовал за женщинами. Изредка взгляд его примечал сборчатую длиннополую чоху старожила, длинную бороду грузинского еврея или взлохмаченную шапку лезгина-оружейника. На Сионской улице кое-где мелькали тени лудильщиков, седельщиков, портных, чувячников.
У Сионского собора толпились нищие. Слепой бандурист пел о подвигах царя Ираклия II.[35]
— Купол этого собора был разрушен Джелал-эд-Дином — сказал Тараш.
Уже у входа в храм почувствовался запах ладана. В полумраке мелькали силуэты согбенных людей. В церкви горело всего несколько свечей. Дьякон со встрепанной бородой бубнил псалмы.
— В ваших церквах очень неуютно, — заметила Каролина.
Тараш стал рассказывать ей историю ограбления храма, упомянул о фресках, замазанных известью по повелению царских губернаторов.
Тамар вышла вперед, поставила свечу в память матери, потом скрылась за колоннами.
— Удивительно, — сказала Каролина, — у этого города такая богатая история, а памятников так мало.
Тараш заступился за Тбилиси:
— Разве можно сосчитать, сколько раз сжигали его дотла арабы, монголы, иранцы! В Тбилиси было несколько царских дворцов. Здесь поблизости находился дворец царя Вахтанга, украшенный мрамором и ляпис-лазурью.
Однако надо идти, — перебил себя Тараш, — тетка Армадар рано ложится спать.
Он отыскал Тамар, молившуюся за одной из колонн, и заторопил женщин.
В ТЕНЬ ОБРАТИВШИЙСЯ КНЯЗЬ
Тетка Парджаниани по обыкновению сидела в старинном кожаном кресле с высокой спинкой, окруженная кошками.
Кресло было грязное, засаленное. Кожа местами потрескалась, из боков торчали вата и волос.
Одна кошка спала на коленях у хозяйки, другая взобралась на спинку кресла, третья дремала у ног. В углу мяукали двое котят. Судя по виду этих животных, за ними не было никакого ухода.
Старушка поцеловала в лоб Тараша, ласково погладила Тамар по голове, совсем как пятнадцать лет назад, когда впервые увидела ее на шервашидзевской свадьбе.
