— Здравствуй, зятенек! — крикнул Павел. — Остановись, вместе пойдем. Мы повышенье получили, видишь, на большую дорогу вышли.
Алешка молча прошел мимо.
Все были уверены, что его возьмут и переведут куда-нибудь еще дальше — в такое место, где есть настоящая серьезная тюрьма, а не тесовый барак, как в Игарке. Мать благословила и оплакала его, на дорогу приготовила узелок. Секлетка поспала с ним в последний раз и перешла на пол досыпать остаток ночи. Сам Алешка сел на пенек при входе в балаганчик и стал ждать милиционера.
Милиционер не пришел. И на другой день Алешка работал на трех ямах, добыл три нормы. Через неделю его поставили бригадиром над землекопами. Алешка понял, что прощен и оставлен в Игарке. Он сходил на скотный двор, спросил, где кормятся коровы. Ему сказали, что разыскивают для них пастбище, а пока кормят сеном и ненадолго выгоняют за город. Алешка пошел к дяде Васе, попросил на розыски пастбища отправить отца.
— Постоялый двор содержал отец-то — в травах понимает, что твой лекарь-аптекарь.
— А не убежит? — спросил Василий.
— Убежит — я за него отвечу.
Ивану Черных дали берданку, лодку, сухарей, консервов и бумажку с печатью, что ездит он по делу. Алешка, провожая, сказал отцу:
— Папаша… если того-чего… побежать вздумаешь… поймаю и… — Алешка кивнул на берданку.
— Больно ты храбостко.
— Ничего не храбостко. Самая законная цена. Папаша, не позабудь это!
В помощники Коровину Василий назначил Мишу Конева, а на его место запросил нового работника с Магистрали. Миша переехал с острова к Коровину, две самые просторные комнаты в домике они отвели под мерзлотную станцию, две маленькие — себе под жилье. Легконогий, оборотистый Конев в несколько дней придал мерзлотной станции вполне рабочий вид: достал шкафы, столы, распаковал и проверил аппаратуру, привезенную Коровиным, написал и повесил вывеску: «Игарская станция по изучению вечной мерзлоты». В просторечии это имя заменяли более коротким — Мерзлотный домик — или еще короче — Мерзлотка.
В начале июля Коровин и Конев вышли, как говорил Коровин, в «мерзлотное царство». Начали они с барака, где жил Авдоня, на солнечной и теневой стороне его повесили по термометру. Термометр на солнце показывал +40°, а в тени +29°.
— Видишь, мой юный друг Конев, какая интересная получается картина, — сказал Коровин, отмечая эти цифры в журнале наблюдений. — Когда здесь было чистое незастроенное место, солнышко одинаково обогревало его. Но вот построили дрянной барачишко, и все переменилось. Посчитай, сколько избыточного тепла струится по южной стене в земную глубь, и вообрази, какие происходят от этого последствия. Но пойдем дальше, выводы делать рано.
Был самый разгар строительного сезона, вся площадь, отведенная под город, изрыта котлованами. Коровин с Коневым вышли на эти котлованы. Они поставили три задачи: изучить глубину летнего оттаивания, температуру вечно мерзлого слоя и его строение. На участке, покрытом толстым слоем мха, где недавно стоял лес, земля оттаяла только на полметра. В котлованах для нового лесопильного завода протаяла на метр с четвертью. Эта разница была объяснима: мох и лес прикрывали мерзлоту от солнца.
Но встречалось и необъяснимое — на площадке, отведенной под выгребную яму, где и грунт, и растительный покров были совершенно одинаковы, в одном углу на глубине 1,2 метра начиналась мерзлота, а в другом ее не было. Много интересного было и в строении мерзлоты. Куски в виде однородной массы встречались редко, чаще всего грунт перемежался льдом; слой грунта, песка или глины, затем слой чистого льда, потом опять слой грунта и опять слой льда. Стенки котлованов напоминали обрез книги, сброшюрованной через лист из разной бумаги. Иногда лед был вкраплен в грунт не слоями, а отдельными кристаллами.
Обычно котлованы были неглубоки, полтора-два метра, судить по ним, велик ли слой вечной мерзлоты и каков он во всю свою толщу, было нельзя, и Коровин велел пробурить скважину. Сверху лежал слой светло-бурой глины толщиной в четыре метра, под ним талый песок-плывун, ниже — слой чистого льда больше полутора метров, под ним — опять плывун, от шестого до пятнадцатого метра — суглинок и опять два метра льда, окруженного плывуном, с восемнадцатого метра начался мощный пласт темно-зеленой супеси с крупинками льда. Пробурили около тридцати метров, а глубиннопочвенный термометр, который время от времени спускали в скважину, все показывал отрицательную температуру. Коровин велел бурить глубже, до положительных температур; оказалось, что глубина вечно мерзлого слоя пятьдесят семь метров. Температура мерзлоты и в скважине на разных глубинах, и в котлованах была почти одинакова, колебалась между нулем и градусом холода.
Вторым добровольным помощником Коровина был Борденков. Освобождаясь на постройке (строил он школу и больницу, начатые весной, еще до приезда Коровина), на весь вечер уходил он в Мерзлотный домик. Каждый день неутомимый Конев приносил уйму всякого материала: образцы грунтов и льда, травы, цветы, мхи, иногда целые кусты и деревца — все, что имело хоть малейшее соприкосновение с вечной мерзлотой. Случалось, приходил не один, на помощь — волочить груз — собирал ребятишек, расплачивался с ними за труд сказками.
Коровин тут же сортировал сбор, ненужное шло на помойку, в печку, нужное — к Коневу и Борденкову на обработку. Борденков работал над грунтами: определял содержание составных частей — гравия, гальки, песка, глины, — влажность, удельный вес.
Работали Конев и Борденков задорно, весело.
Журналы наблюдений наполнялись цифрами, все стены Мерзлотки были увешаны чертежами, схемами, зарисовками. И Коровин с Коневым опять вспомнили Авдонин барак, пришли с целой свитой. Были тут дядя Вася, вся комиссия, писавшая акт на Борденкова, сам Борденков, мастер Кулагин, Авдоня, техники, десятники. В бараке никто не жил. Авдоня переехал в свой новый домик, а селить новых жильцов дядя Вася запретил до капитального ремонта.
Коровин по-хозяйски открыл дверь: «Пожалуйте, товарищи. Садитесь!» Но никто не сел, каждый заинтересовался чем-нибудь — кто печью, кто дверьми и окнами. Коровин дал всем наглядеться, потом достал акт и сказал:
— В этом акте выдвигаются очень серьезные обвинения против одного из наших товарищей. Акт передан на мое заключение, но мы работаем в особых условиях, и я не хочу решать единолично, без совета. Давайте поговорим!
Тиховоинов сказал, что в наземной части строения не видит недостатков, все пороки в основании здания, — глядеть надо фундамент.
— Совершенно согласен. — Коровин послал Борденкова за плотниками, скинул свой чесучовый пиджачок, выше локтей закатал рукава рубашки и подмигнул Авдоне: — Чего стоишь, снимай-ка фартук. Рогатый-то, он стромкий, одному мне и не поймать, пожалуй. А ну как вырвется да убежит в твой новый домик.
— Поймаешь… — Авдоня засмеялся лукавым смешком: я, мол, понимаю, что ты шутишь, ну и я не больно верю в рогатого, тоже больше в шутку.
Пришли плотники, разобрали и выбросили из барака пол, оставили только у стен по две половицы. Во все подполье стояло грязное болотце.
— Видите? — с явной радостью сказал Тиховоинов, погружая в грязь саженку. — Вот вам все качества.
— Вижу. Дайте саженку! — Коровин начал промерять глубину подполья, идя от северной стороны к южной.
У южной стены протаяло на тридцать сантиметров глубже, чем у северной, а вокруг каменных столбов, на которых стояла печь, еще на десять сантиметров глубже.
— Вот так история. — Кулагин громко выругался. — Когда заводил кладку, тут же мерзлота была.
— Была, да сплыла, — отозвался Борденков. — И я барак ставил на мерзлоту.
— Откуда же болото? — не глядя на Борденкова, сказал Тиховоинов.
— От вашего замечательного проекта.
Коровин велел разобрать цоколь. И снаружи вокруг стен было талое, будто обвели их канавой; канаву промеряли саженкой, у южной стены она была и шире и глубже. Коровин вернул Тиховоинову саженку, надел пиджак, сел на крыльцо.
— Любуйтесь, товарищи, любуйтесь! Очень интересно.
Когда все налюбовались и сгрудились к крыльцу, Коровин опять развернул акт.
— Нашего товарища Борденкова обвиняют в том, что он, строя, в частности, этот барак, отступал от проектов, пренебрег расчетами, не учел грунта. Товарищ Тиховоинов, председатель комиссии, в наземной части строения никаких недостатков не нашел — следовательно, все обвинения сводятся к одному: соответствует ли данный фундамент грунту. Вот перед вами грунт. На таком грунте вообще строить нельзя. На лодке плавать можно, верно, а строить нельзя. Но у меня есть еще два документа. Первый — инструкция Тиховоинова, как строить; в ней прямо сказано: снимать верхний талый слой и закладывать фундамент на мерзлоту. И другой — акт приема как раз этого знаменитого барака, здесь сказано, что при приемке под бараком во всю площадь его грунт был мерзлый. Значит, Борденков не нарушил ни проекта, ни инструкции.
