Что ж сейчас делать-то? Вдруг не уйдет теперь сохач, станет караулить внизу! Вон ярости-то в нем — так и брызжет из глаз, паром вылетает из ноздрей. Придется сидеть на дереве, как курице на насесте, пока не онемеют руки и не свалюсь я под ноги лосю.
Покрутился сохач возле ствола, пофыркал грозно и не стал вести долгую осаду. С маху вломился в кустарниковую крепь и, круша кусты, понесся напролом, не разбирая дороги. Скоро все стихло. Слез тогда я поскорее с дерева и тоже со всех ног припустил, только в противоположную сторону. Корзину оставил и про рыжики не вспомнил: кто его знает, вдруг придет лосю в голову вернуться! Не напомнишь ему о том, как соль оставлял, не задобришь — зверь он и есть зверь. Особенно сейчас, в сентябрьскую пору, когда лоси бродят по лесам в горячке осеннего гона.
Тих, тепел и сонлив рассветный час. Коротка пора июньской темноты — рассвет незаметно проклюнулся в небе. Заснуть так и не успел, и сладко слипаются глаза, будто мазнули по ним тягучим медом. Сижу с удочкой на берегу озеринки, издавна прозванной Смолокуркой. Когда-то рядом с водой поставил мужик избенку гнать деготь. Черная, прокопченная смолокурня многие годы простояла возле воды, название от нее пристало и к озерцу.
Песчаные берега озера усыпаны мелкими, чистыми галечками; со стороны леса подступают к воде низкорослые осинки, а по окружью всего берега поднимаются тростник и осока. Возле осинок я и примостился. Плесинка невелика, зато глубину ее, рассказывают, саженями мерить надо. Воду по цвету не отличить от расплавленной смолы: столь она густая, коричнево-бурая на вид. Но это с виду, а зачерпни воды горстью, попробуй — всегда она прохладная, чистая и вкусная. И карась в озере не крупный, но тоже вкусный.
Рыбакам озеринка давно знакома, попытать счастья любят они, заглянуть сюда с удочками. Сегодня пока никого нету. Один я терпеливо шагал по песчаной дороге через сосновый бор, один сижу у воды.
Кажется, только что обозначилось утро, а глянуть не успел — небо по-за макушками сосен распахнулось во всю ширь, краешком прорезалось на восходе солнце. Заколыхалась над водой легкая мережа тумана. Поднимаясь с озера, задевал он прибрежные кусты, и по веткам повисли дымчато-переливчатые капли росы. Нехотя срываются, падают на озерную гладь, звучно бьют и дробят стекло воды. А солнце всплывает выше и выше.
Ох, как осторожно, как привередливо клюет карась! Подойдет, будто невзначай тронет червяка на крючке и замрет. Ждешь-пождешь, а карась торопиться не думает. Постоит и снова попробует лениво толстыми губами наживку. Однако каким бы премудрым карась себя ни считал, рыбак все-таки хитрее. Чуть-чуть двинулся поплавок в сторону, остановился и начал огрузать в воду, — значит засасывает карась насадку беззубым ртом. Не прозевать бы! Не сразу рывком, а мягко, плавно подсекаю и чувствую — есть!..
Снял карася с крючка и долго не решаюсь опустить в садок, держу на ладони. Такой он яркий, маслянисто-желтый; не рыбку — золотой самородок посчастливилось поднять со дна.
Часам к десяти клев замирает. Можно отправляться домой. Пойду не прямой дорогой, которой шел к озеру, покружу по бору, посмотрю на пугливую лесную жизнь.
Пересвистываются вокруг мелкие певчие птахи, у озерца в сырой низинке крякнет изредка коростель, за лесом на пшеничных полях наперебой дразнят друг дружку перепела. Птицы, птицы... Сколько их вокруг, и у всякой свой голос. Нет, все же не за тем лишь отправляемся мы в лес, чтобы нарубить дров, набрать грибов или ягод, нарезать виц на корзинку-плетушку. Часто, сами того не сознавая, приходим мы в лес послушать птичьи песни. Внемлет человек их чистым голосам и высветляется душой, сам становится добрее и чище. Птичьи песни — витамины доброты. А их, песнопевцев-то, вон сколько!. Зяблики, пеночки, коньки лесные, дрозды, горлинки, иволги, славки... и, конечно, звонкоголосый песенник-соловушка.
Размышления мои прервал беспокойный крик дятла.
— Кик-кик-кик, — заполошно кричал он в стороне, точно уговаривал, упрашивал кого-то.
«Наверно, — усмехнулся я про себя, — дятел принес еду, а дети капризничают, не едят. Как всякий заботливый отец, он и беспокоится. Надо глянуть».
Продрался сквозь ветки поближе, смотрю: гнездо у дятла в высоком сосновом пне. В дупле птенцы орут. Старый дятел мечется от дерева к дереву, выкрикивает озабоченно, сам себя поторапливает. Уцепится за ствол, прикинет что-то и начинает молотить головой, точно гвозди вбивает.
Добрая птица-дятел и лесу нашему позарез нужная. Все птицы собирают насекомых с земли, с веток и стволов деревьев. Дятел тем и отличается, что корм добывает не со стволов, а из стволов. Что и говорить, работа нелегкая у красноголового мастера, зато самые злейшие лесные вредители попадают дятлу и его детям на обед. Лесники своего надежного помощника называет любовно «доктором». Так оно и есть: лечит дятел деревья, следит неустанно за здоровьем леса.
На этом, полезные дела дятла не кончаются. Кроме «врачебной практики», знает он плотницкое дело и строит великолепные квартиры. Поживет в такой квартире один сезон, а на следующий — вселяется в нее другая птица — дуплогнездник.
И лесоводство дятлу знакомо. Не он ли «зимние кузницы» устраивает, из шишек добывая семена? Не все семечки дятлу в рот попадают. Много их высыпается, ветром и водой разносится, а после прорастает новыми елями, сосенками из земли. Такой он дятел! Незаменимый работник, надежный помощник и лесу, и человеку.
Не стал я мешать семьянину-дятлу, постеснялся тревожить его, отрывать от дела. Ступил незаметно в сторону и своей дорогой дальше пошагал.
Бредя по лесу, видел играющих на сосне возле гнезда молодых бельчат. На старой, малохоженой тропе поднял глухаря. Он купался в порхалище, зарылся глубоко в песок и не слыхал меня, взлетел почти из-под самых ног.
В полдень выбрался из бора на опушку. Меж молодыми березами, в реденькой травке, набрал пол кружки первой земляники. Солнце ягоду разогрело на припеке, и была она оттого особенно запашистой. Пахла земляника чуточку сосновой смолой — в бору выросла — и всеми другими запахами, что отдала ей лесная добрая -земля. Как не вспомнить тут слова прекрасного поэта Алексея Константиновича Толстого:
И смолой, и земляникой
Пахнет темный бор...
«Лето вприпрыжку бежит, а зима, понуря голову, бредет», — так говорят старые люди. Да, пролетает лето быстро, незаметно, но долго живет человек воспоминаниями о первой летней грозе, тихой рыбацкой зорьке, о случайной встрече с птицей или зверем на лесной дороге, о найденном крепыше-грибе и духмяной ягоде-землянике. Надолго остаются воспоминания, на всю жизнь.
С виду невзрачная вроде травка, а приглядишься — листья узкие, узористые, что перья диковинной птицы. И цветки мелкие, но духовитые — густым, зрелым медом пахнут. Окольце из пяти лепестков и в нем — ворсистая помпошка с едва заметными дырочками-ячейками. Из ячеек-то и пахнет пуще всего.
Часто растут стебельки тысячелистника пучком, все из одного корня, а цветы на них всегда разные. Тут и крахмалисто-белые, и просто белые, и серенькие, сголуба немного, и свинцово-голубые, и светло-синие, иногда розово-теплые, как погожее июньское небо на закате.
Бабка Варвара извеку считалась травницей деревенской и целительницей. Она мне и сказывала, что средь других попадается тысячелистник с оранжево-яркими, точно пламя березовых дров, цветами. Найти, правда, его не просто, редко-редко родит такой цветок земля. Зато, по бабкиному слову, тысячелистник такой из всех самый пользительный. Настой из цветков и корня будто и грудь мягчит, и от желудка помогает, и при простудах из больного тела пот вместе с хворью гонит.
Многие, годы искал и летней порой цветок с чудодейственной силой и нынче случайно наткнулся на него в дальнем углу поскотины возле Горельника. На низеньких тонких стеблях прямо-таки маками пламенели запашистые соцветия.
Собрался я вырыть тысячелистник из земли вместе с корнями и к себе в огород пересадить, уж и ножик достал, да раздумал и спрятал нож. Пускай остаются цветы на своем месте. Может статься, найдет их человек, которому они окажутся нужнее.
На задах, за сараями, ахнули два выстрела. Немного погодя еще и еще! Сороку, которая давно крутилась перед окнами и смоляным глазом косилась на корытце с кормом для уток, как ветром сдуло.
Выскакиваю на улицу. В переулке возле берез двое разглядывают что-то под ногами. Узнаю: сосед с сыном, живут через четыре дома от нас. Мальчик присел на корточки и говорит громко, почти ликующе: «Во, бьет, да, папка?!».
Подхожу. Какие-то не то тряпочки, не то клочья ваты рассыпаны по снегу. Пыжи от зарядов, наверно? Вглядываюсь... и перехватило дух, сделалось не по себе. Иссеченные дробью, на снегу лежат несколько чечеток, маленьких, безобидных, хлопотливых пичуг. Вид такой — будто птах измололи на мясорубке.
