— А, приятель!
Леня уже улыбался широким галчиным ртом, и опять глазенки его казались лукавыми.
В руке у Марийки были судки.
— Доглядайте за Ленечкой, панич; я пiду за обiдом.
— Да, доглядишь за ним! Он всех пауков готов съесть, — ворчнул дядя Черный.
— Нi, он у нас мальчик хороший.
Дядя Черный присмотрелся к смуглой Марийке, к ее тонким детским рукам и недетской улыбке, к узлу от платка, сутулившего ей спину, и к мелким шагам, когда она уходила.
— Ну, давай руку, пойдем.
Леня дал руку.
— Так-с… А Пушок где?
— Пушок там…
Шли степенно. Город был небольшой, южный, и сквозь деревья со всех сторон желтели старенькие черепичные крыши. И тихо было. В саду, еще молодом, в сыпучей песчанистой земле выкопаны были ямы для посадок.
— Дай-ка посажу тебя в яму, — поднял Леню дядя Черный. — Вырастешь, яблонькой будешь.
— Нет… Нет, я не хочу.
— Что же мне с тобой делать?
На площадке стоял голубенький улей в виде избушки. Подошли к улью. Чтобы не было холодно пчелам, леток его был заткнут тряпкой, и в улье было тихо.
— Спят пчелки, — сказал дядя Черный.
— Спят, — серьезно повторил Леня нахмурясь.
Земляника вылезла из грядки и разбежалась усиками во все стороны. Присели, потрогали руками землянику.
— Курочка! — увидал Леня в кустах поджарого цыпленка.
— Голубчики! — увидал он голубей на крыше.
И вдруг — Пушок. Долго крался он где-то сторонкой и выскочил внезапно, и доволен, что надул, и восторг у него на широкой глупенькой морде. Прыгает, визжит, пачкает Ленин балахончик пушистыми лапками.
— Ай! — кричит Леня.
У Пушка такой добрейший, смеющийся вид, что дядя Черный сам готов с ним играть и бегать по дорожкам, но Леня испуган. Пушок для него огромное и сложное явление: не говорит, все понимает, бегает лучше него, прыгает так, что вот-вот ухватит за нос, и лает, и чешется, и суетится, и отбиться от него никак не может Леня.
— Ай!
Вот он путается в балахончике и бежит куда-то.
— Куда ты?
— В комнатку, — плачет Леня.
— Фу, какой глупый! Пушок играет, а ты…
— В комнатку! — неутешно рвется Леня.
Осень провожает их до крылечка, берет Пушка, которого отогнали, и кружит по дорожкам его и поджарого цыпленка в веселой и шумной скачке.
III
— Дядя, расскажи сказку, — обратился к нему Леня. Говорил он твердо, даже «р» выходило у него гладко.
— Сказку? Какую тебе сказку?
Сидели они рядом на диване, и дядя Черный ощущал его теплое и мягкое тельце; но сказок он не знал.
— Так, про козу, про зайчика, — подсказал Леня. — Сказку… Марийка сказала…
— Да… Марийка тебе может насказать что угодно…
— Про козу, — опять подсказал Леня.
— Коза… На козе далеко не уедешь… Вот, коза значит… Жила-была коза, у козы были желтые глаза… Такие желтые-желтые, — понимаешь?
— Да, — серьезно качает головой Леня. — И рога.
— Это само собою… Рога длинные-длинные, а на конце закорючка, так.
Дядя Черный показывает рукой, какая закорючка, и мучительно думает: «Что дальше?» Решает: «Нужно что-нибудь драматическое».
— И, вот, значит, привели ее в комнату, козу, наточили ножик, живот разрезали…
— Не надо, — говорит вдруг Леня.
Так как дальше с козой идти трудно, то дядя Черный отчасти доволен, что не надо, но что-то в нем задето:
— Почему не надо?
— Так, — говорит Леня.
Он сидит несколько мгновений, выпятив губы, должно быть думая об участи козы, потом оживляется.
— Волки, — говорит он сияя. — А коза бежать, бежать…
Леня машет руками, подскакивает на диване: возбужден.
— Ну да, — подхватывает дядя Черный. — Коза бежать, волки за ней; она от них, волки за ней… Коза мчится во все лопатки, а волки за ней… Ну-с, а потом, конечно, — не век же ей бежать, — волки ее цоп, догнали, за шиворот, — в клочья… съели.
— Съели? — спрашивает Леня.
— Ну да, это уж штука известная: оставили бабушке рожки да ножки.
— Бабушка! — вскрикивает Леня. — Бабушка их: «Пошли вон!»
И Леня бьет в диван ножонками. Лицо у него краснеет, глаза горят.
— Что же, так тоже можно, — соглашается дядя Черный. — Бабушка козу спасать, а волки ее цоп — и съели. Дедушка бабушку спасать, а волки дедушку — цоп и съели…
— Не надо! — говорит Леня насупясь.
— Пожалуй, — смеется дядя Черный. — Пожалуй, и правда: не стоит… Со сказками у нас не выходит… Давай лучше картинки смотреть, — хочешь картинки?
Леня качает головой вбок:
— Нет… Сказку.
— Не знаю я никаких сказок, отстань.
— Про зайчика, — говорит уныло Леня.
— Зайчик… Зайчик один не может действовать. Его когда и жарят, так салом шпигуют… Еще кого-нибудь нужно… Лисичку?
— Лисичка, — соглашается Леня. — Хвост, такой хвост… большой.
Сияют глаза под темными ресницами.
— Ты, должно быть, заядлым охотником будешь, — любуется уже им дядя Черный и гладит по теплой шейке.
— У зайчика домик, — говорит Леня.
— Ага, домик… Домик так домик… Так вот, значит, у зайчика был домик… в лесу, конечно, где же больше? Домик… Зимой холодно, а в лесу дров много-много, — натопит печку, лежит, посвистывает.
— Так: тю-ю-ю, — пробует показать Леня.
— В этом духе. Значит, посвистывает да похрапывает… Ну, конечно, жена, зайчиха старая, и зайчатки маленькие, сколько там их полагается… штук восемь.
— Три, — говорит вдруг Леня.
— Нет, не три, а три, да три, да еще два…
— Много.
— Всегда у них так. Нуте-с, живут себе. Вдруг лисичка — тук-тук в окошко. «Кто там?» — «Лиса». — «Зачем пришла?» — «Погреться». — «Ну иди в избу». — Отворил зайчик двери, пришла лисичка, юлит хвостом, кланяется: «Ах, хорошо как, да тепло, да зайчатки хорошие!»
— Да, — говорит Леня.
Дяде Черному кажется, что он вспомнил какую-то старую сказку, и он продолжает уверенно:
— Вот лиса говорит: «Пусти, зайчик, на печку погреться». Зайчик говорит: «Лезь на печку». Лисичка греется, а зайчик, зайчиха, зайчатки — все на полу сбились. Сидели-сидели: «Давай ужинать будем». Вот зайчиха поставила бутылку молока, яички сварила, все как следует. Глядь, лисичка с печи лезет. «А я-то как же?» — «И ты садись». Вот лисичка села, яички все съела, молочко выпила, никому ничего не дала, платочком утерлась: «Здорово, — говорит. — Почти что я теперь и сыта… Вот еще одного зайчонка съем и сыта буду». А зайчиха в слезы, а зайчик говорит: «Что ты, лисичка, какой в нем вкус: зайчонок маленький… Лучше я тебе еще молочка принесу». — «Ну, — говорит лисичка, — идите тогда вы все отсюда вон! От вас дух нехороший…» Зайчик просить, а лисичка ногами топает: «Уходите вон, а то съем». Зайчики обулись, оделись, ушки подвязали, пошли с богом по морозцу, согнулись, бедные, посинели… Пла-ачут-плачут…
— Не надо, — говорит Леня.
— Гм… Только было я разошелся, а ты: не надо.
Дядя Черный присмотрелся к Лене: ресницы у него были мокрые.
— Плакса ты, однако. Давай лучше картинки смотреть.
Леня сидит насупясь; болтает ножонками.
Дядя Черный смотрит на Леню и думает, что вот первый раз в жизни на таком маленьком лице он видит: осела тысячелетняя мысль.
В стареньком журнале, истерзанном и желтом, картинки то прожжены папиросами, то закапаны чернилами, но кое-что разобрать можно.
— Вот гулянье… извозчики едут, собачки бегут, — добросовестно объясняет дядя Черный. — А это девочка с книжками, учится… жжы-жук… ммы-коровка… Леня знает, а она нет… вот идет учиться… А это дяди яблоки собирают… сладкие-рассладкие… А вот речка.
— А лодочка? — живо спрашивает Леня.
— А лодочки нет. Вот беда: речка есть, а лодочки нет. Ну, сейчас будет.
Дядя Черный перевертывает несколько страниц и находит лодочку. Только это какая-то большая морская баржа; на палубе борьба: лежит, скорчившись для защиты, какой-то человек, а другой занес над ним ногу в толстом сапоге — вот прихлопнет.
— Вот тебе и лодочка, — видишь: один дядя лежит, а другой его сейчас ногой в живот — хлоп!
— Не надо! — говорит Леня.
Несколько времени он молчит, потом добавляет:
— Еще лодочку.
— Еще лодочек пока нет, а тут, смотри, парус. Видишь, парус! Вот так он надуется, — дядя Черный надувает щеки, — и плывет… как уточка. А тут два матросика… — Дядя Черный косится на Леню, улыбается и добавляет: — И вот один матросик другого повалил и сейчас, значит, ка-ак даст ему ногой в живот!
— Не надо, — укоризненно и удивленно смотрит Леня.
— Ну, хорошо, пойдем дальше… Вот, значит, свечка горит, дядя какой-то сидит, должно быть стихи пишет. Так. А вот шар воздушный… По воздуху летает… там… полетает-полетает и упадет… А вот на собачках едут… Видишь, как здорово. Дяди в салазках сидят.
