По дороге она говорила:
— Это Павел Петрович мне сказал, что ты где-то здесь. Я была на третьем мартене, он там наводил порядки, он мне и сказал, чтобы найти тебя.
— А что на этом мартене случилось? — перебила Оля, вспомнив, как размахивал рукой отец.
— Запороли плавку.
— Флокены?
— Флокены? — переспросила Варя. — А ты откуда знаешь?
Прежде чем отворить дверь с табличкой: «Лаборатория», она удивленно посмотрела на Олю, а введя ее в помещение, заполненное различными приборами для испытания металлов, первым делом взяла с одного из столов обломок стального диска и показала:
— Видишь на изломе светлые пятна, окруженные темным металлом? В таком месте сталь никуда не годится.
Обе смотрели на обломок стали, но думали совсем о другом. Варя отбросила обломок и обняла Олю. Они постояли так, уткнувшись лицами в плечи друг другу, потом утерли мокрые глаза и щеки, сели рядом возле длинного стола, заваленного пробами металлов.
В соседней, комнате зазвонил телефон. Варя пошла послушать, потом сказала, что она на минутку выйдет, ее куда-то зовут. Оля осталась одна среди столов и приборов. Она взяла в руки обломок, брошенный Варей, повертела его, увидела предательские трещины, подумала о Варе — какую странную профессию избрала себе эта маленькая, хорошенькая, сероглазая девушка.
Оля вспомнила, как встретились они с Варей на первом курсе исторического факультета. Варя была первым человеком, который заговорил с Олей в первый день занятий в институте. Они сидели за одним столом на первой лекции. Они вместе провели время первого перерыва, вместе вышли из института после занятий. Оле очень понравилась девушка из деревни Холыньи под Новгородом. Война не дала ей во-время окончить школу: бои шли совсем недалеко от их деревни и школа не работала. Варя на четыре года отстала в учении, она на четыре года была старше Оли. Но это не мешало Варе краснеть, когда к ней обращались с вопросом, и смущаться из-за любого пустяка.
Бывая вдвоем с Олей, Варя очень интересно рассказывала о своей Холынье, где выращивают знаменитые холынские огурцы; Варин отец тоже их выращивает, он — колхозный огородник. Вокруг Холыньи места такие, что одно древнее другого. Озеро Ильмень, реки Волхов и Мета, по которым проходил торговый путь «из варяг в греки». Рукой подать до Рюрикова городища, до Юрьева монастыря, до разбитой гитлеровской артиллерией известной историкам всего мира церкви Спаса Нередицы.
Оля ходила к Варе в институтское общежитие, Варя любила приходить домой к Оле, где ее всегда встречали приветливо. С Еленой Сергеевной и с Павлом Петровичем она со временем стала чувствовать себя так же просто, как и с Олей. Особенно ей нравилось разговаривать с Павлом Петровичем. Павел Петрович расспрашивал ее про огурцы, про то, как их хранят до весны, опуская осенью в бочках на дно озера, об окрестных новгородских древностях, о годах войны. Он в свою очередь рассказывал Варе о металлургии. Он уверял Варю, что история и металлургия — родные сестры, потому что история человечества — это история того, как человек учился и научился добывать и обрабатывать металлы.
Павел Петрович, сам того не подозревая и не желая, оказался виновником переворота во всей Вариной жизни и в ее судьбе.
Оля и Варя перешли на второй курс, и когда уже проучились половину второй институтской зимы, Варя вдруг ушла из педагогического института в индустриальный, на отделение металлургии. Помощь ей в таком трудном переходе вынужден был оказать Павел Петрович. Уступая его и ее просьбам, Варю отпустили из одного института и приняли в другой. Но уже никто не помогал Варе догонять своих однокурсников в новом институте. Это было нелегко, ведь почти ничего нет общего в программах подготовки историков и металлургов. Варе пришлось вновь сдавать все зачеты и экзамены за первый курс и за половину второго, ей пришлось самостоятельно изучать предметы, которыми ее однокурсники полтора года занимались под руководством преподавателей. Трудности были неисчислимые…
— Это Павел Петрович звонил, — сказала Варя, возвращаясь. — Надо сделать несколько сложных анализов и разных испытаний. — Она была озабочена. — Ты извини, пожалуйста, Оленька, сейчас мы займемся. Придется тебя оставить.
— Ты одна будешь их делать, эти анализы? — спросила Оля. — Здесь почему-то никого больше нет.
— Как почему-то? — Варя сбросила свою ватную курточку и осталась в голубом свитере, который плотно обтягивал ее легкую фигуру. — Потому что обед. — Она поправляла прическу. — Целый час. А ты есть не хочешь?
Оля вспомнила утро, свои тарелочки, оставленные на столе, яичницу, в которую она на кухне роняла слезы и которую не захотел есть папа, — и на обломок стали с флокенами вновь капнула слеза. Оля наверно бы расплакалась, но удержалась: она знала, что и у Вари — правда, когда Варя была еще совсем маленькая, — тоже умерла мама.
4
Это был длинный и трудный день. Оля долго сидела в Вариной лаборатории, следила за тем, как в специальных станках, автоматически регистрирующих степень сопротивления проб, разрывали, гнули, скручивали, ломали стальные кусочки, как, отшлифовав некоторые из них до зеркального блеска, рассматривали в микроскоп и фотографировали структуру испытываемого металла, как травили металл кислотами и растворяли его в различных реактивах.
Все сотрудники лаборатории, за исключением тихого старичка с острой белой бородкой, который производил фотографирование под микроскопом, были Вариного возраста, но обращались они к Варе, как к старшей. Варя отвечала серьезно, две складки возникали у нее меж бровей. Оле было странно видеть это. Только прошлой весной Варя окончила свой институт, тогда же, когда окончила свой и она, Оля, но вот Варя уже самостоятельный человек, ее называют Варварой Игнатьевной, она что-то творит, от нее что-то зависит. А что же Оля? Все еще в девочках, при папе и ма…
Вот и снова мокро подбородку и в сердце душно.
Оля ушла из лаборатории, побродила по заводским дворам и потом в длинных коридорах заводоуправления не без труда отыскала дверь с табличкой: «Главный металлург». Дверь была заперта. Оля села напротив нее на деревянную скамейку и сидела неизвестно сколько. Кабинеты, соседние с отцовским, постепенно пустели, в них гасли огни, их хозяева расходились по домам, все реже пробегал кто-либо мимо Оли. Только упорно и монотонно, подобно сверчку, в дальнем конце коридора все еще стрекотала пишущая машинка.
— Вам кого, девушка? — услышала Оля над собой голос. Перед нею стоял человек в брезентовой куртке, в брезентовых штанах, с широким поясом, на котором были начищенные медные кольца, цепи и крючки. В руках он держал громадную связку ключей. Оля догадалась, что это пожарный, который осматривает комнаты и проверяет, не оставил ли кто по рассеянности непогашенный окурок или включенный электрический чайник. — Дело такое, никого нет, — говорил он.
— Я жду Павла Петровича Колосова, — ответила Оля.
— Поди, у директора он, — сказал пожарный. — Заседают.
— Почему вы так думаете?
— А у нас примета. Если вот на столе, допустим, у директора лампа горит, значит он у себя один… ну или еще кто, двое-трое. А если люстра зажжена, точно: заседают. Сейчас по двору иду, вижу — люстра.
— А туда пройти можно?
— Чего же не пройти? До конца коридора, потом на второй этаж по лестнице, а там сами увидите — кожаная дверь. Только зря вы к нему сегодня, к товарищу Колосову. Беда у него большая.
— Я знаю, — ответила Оля, быстро вставая со скамейки. — Спасибо вам.
Она поднялась на второй этаж, нашла кожаную дверь. Но за этой дверью была еще одна дверь, и тоже кожаная; ее охраняла строгая седая дама в пенсне.
— Да-а… — говорила она в телефон тягучим голосом. — А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет, товарищ… Неизвестно. — Она положила трубку и взглянула на стоявшую у дверей Олю.
— Я ищу Павла Петровича Колосова, — поспешила объяснить Оля. — Мне сказали, что он…
— Вам правильно сказали, — перебила седая дама, — он действительно здесь, у директора. Но рабочий день окончен, приема нет. Кто вам так поздно выдал пропуск?
— Мне его выдали утром. Если можно, я подожду Павла Петровича у вас?
— Пожалуйста.
Оля села. Седая дама читала толстую книжку, выдвинув ее вместе с ящиком стола. По временам звонили телефоны, седая дама слово в слово повторяла всю эту формулу: «Да-а… А кто спрашивает? Вы откуда? Его нет, товарищ… Неизвестно», — и опускала трубку.
Круглые часы на стене показывали десятый, когда в приемную вошла молодящаяся женщина лет сорока пяти; волосы огненные, на шее такого же цвета лиса; на ногах белые резиновые боты; пышная, бодрая.
— Я закончила, Галочка! — воскликнула она. — Перепечатала все. Будь здорова.
Но вместо того чтобы, сказав слова прощания, уйти, она уселась на стул возле седой Галочки, раскрыла свою громадную пятнистую сумку из шкуры нерпы и принялась перед зеркальцем красить губы, потом загибать ресницы.
