Слезы упрямо подступали к горлу. Все, чем она жила несколько последних часов: ожидание, музыка Георгия, желание увидеть его, — все окончилось нелепейшим образом — нужно было уезжать обратно. Уезжать ни с чем.
Таня снова пошла к театру и долго еще ходила возле подъезда, не понимая, зачем она это делает, чего еще ждет. Подошел автобус. Она машинально вошла в него. Доехала до цементного завода. Здесь начинался тракт. В двухстах метрах — инспекторский пост, оттуда можно уехать на попутной машине.
Усилившийся ветер гнал мелкий и колючий снег. По дороге, по сугробам на обочине белым дымком ползли шипящие струйки поземки. Поеживаясь от ледяного ветра, Таня прятала лицо в меховой воротник пальто, придерживая его рукою в тонкой шерстяной перчатке. Полчаса она прождала у шлагбаума, прежде чем дежурный старшина остановил грузовую машину и велел шоферу «подбросить по пути девушку» до Северогорского поворота.
Место в кабине было занято. Сжавшись в комочек и подняв воротник, Таня около часа тряслась на каких-то мешках. Снег усиливался. Сильнее дымились поземкой убегающие назад сугробы и снежная целина. Уплыли последние фонари. Шофер гнал «с ветерком», очевидно, поторапливаясь, пока метель не разгулялась по-настоящему. Машину то заносило, то подбрасывало. Свет фар, мотавшийся из стороны в сторону, освещал только мутную белесую пелену. Выхватывал из мглы одинокие деревья возле дороги. Голые ветви их бились на ветру и вздрагивали. Если бы не урчание мотора, слышно было бы, как они стеклянно шумят. Больше ни впереди, ни по краям ничего не было видно, только вдали над городом стоял расплывчатый и неспокойный световой туман. Таня едва сдерживала слезы. Все, что еще недавно бушевало в сердце, теперь превратилось в тяжелый давящий ком. Казалось, этому не будет исхода, как не будет исхода белесой мгле этой ночи, режущему ветру, снегу. «Ехать бы вот так без конца. Все равно куда. Просто так. Ни за чем», — появилась мысль. Она зажгла другую: — «А Георгий? Разве ему легче?» Она хоть видела его, а он, конечно, думает, что Таня попросту не приехала. Нет! Нужно объяснить, дать телеграмму, что пишет обо всем, что ждала… Но куда послать? Может быть, он еще и завтра будет в Новогорске?
Таня старалась припомнить подробности напечатанного в газете объявления о концерте. Но помнилось только одно: шестое февраля. «Знать бы! Завтра с утра отпроситься и поехать снова!»
Машина остановилась.
— Вылезайте, девушка, вам теперь налево, — высунувшись из кабины, сказал шофер и, когда Таня слезла, добавил: — Эх! И неладная же погодка вам в попутчики навязалась!
Таня рассчиталась. Поблагодарив, шофер исчез в темноте кабины. Хлопнула дверца. Взревел мотор, и машина унесла прямо по дороге белый колышащийся сноп света.
7
Северогорский тракт местами сильно перемело. Идти было трудно. Метель разгуливалась, грозя превратиться в пургу. Конечно, в такую непогодь на дороге не встретишь никого. До Северной горы здесь было пять километров, и в хорошую погоду дойти можно бы за час с небольшим. Чтобы согреться, Таня шла быстро, засунув руки в тоненьких перчатках в рукава. Она боялась сбиться с дороги, но мелкие елочки, редко росшие по обочинам, и торчавшие кое-где хвойные вешки снеговой защиты помогали ориентироваться.
Ноги в ботиках деревенели. Тракт повернул, и ветер теперь дул навстречу. Лицо начинало мерзнуть. Таня закрывала то одной, то другой рукою глаза и лоб от стремительных, секущих снежинок, но руки быстро замерзали, и приходилось снова прятать их в рукава. Ветер дул все сильнее. На сугробах по краям дороги вздымались крутящиеся дымные призраки и словно взмахивали руками, шарахаясь на дорогу. Местами ноги глубоко тонули в снегу. Снег набивался в ботики, но Таня не останавливалась, чтобы вытряхнуть его. Она начала уставать и шла тяжело и часто дыша.
Снег залеплял глаза. На ресницах намерзали мелкие капли. Лицо горело. Таня шла, напрягая последние силы. Хоть бы огонек впереди поскорее. И по мере того как все трудней и трудней становился путь, эта мысль: «Огонек бы!» начинала вытеснять остальные, делалась глазной, единственной. Но огонька не было. Казалось, путь этот никогда не кончится. Тело костенело от ветра и усталости.
Наконец впереди появилось расплывчатое пятно неяркого света. Оно медленно приближалось. Поселок был недалеко.
«Вот они, считанные метры! — выбиваясь из сил, вспомнила Таня давние слова Ивана Филипповича. — Хорошо еще, если идешь к чему-то, а не от чего-то, как я…»
И сейчас, когда уже рядом был поселок, когда появились впереди темные пятна строений и полосы рассеянного света из окон, природа, казалось, совершенно сошла с ума. Уже в самой Северной горе разгулялась такая пурга, что невозможно было открыть лицо.
Собрав остатки сил, утопая в снегу, Таня едва дотащилась до крыльца. Дверь оказалась не запертой.
Заслышав шаги, навстречу выбежала Варвара Степановна.
— Танечка! — вскрикнула она с такой радостью, что можно было подумать, будто встречала она через много лет собственную дочь. — Голубушка вы моя! Да где же это вы запропастились? — громко заговорила она, прижимая руки к груди от удивления и страха — такой необыкновенный вид был у Тани.
Таня прислонилась к косяку и откинула голову. Она стояла, вся запорошенная снегом, с иссеченным ветром лицом, с облепленными льдом ресницами и потрескавшимися на ветру губами. Руки ее повисли. Это длилось секунды.
Таня вдруг почувствовала, как ее тело стало свинцовым и поползло вниз. Все закачалось и поплыло перед глазами. Она увидела, как бросилась к ней Варвара Степановна, и потом пока исчезало сознание, наверно, тут же начался сон, потому что навстречу Тане быстро шел Георгий. Она увидела его встревоженное лицо, услышала испуганный, но долгожданный возглас «Татьянка!» Это было последним перед внезапно нахлынувшей темнотой… Таня очнулась в своей постели. Пока она еще не открыла глаза, первым ощущением было тепло чьей-то горячей руки, державшей ее пальцы. Она подняла веки. Сон, очевидно, продолжался: рядом сидел Георгий. Это он держал ее пальцы. Но позади него со сжатыми у подбородка руками стояла совсем реальная, настоящая Варвара Степановна с перепуганным, все еще тревожным лицом. Она произнесла самые обыкновенные слова:
— Слава богу! А я-то переполошилась. Ну все теперь. Все! — она осторожными шагами и почему-то на цыпочках вышла из комнаты.
Во сне двери, обычно, не скрипят, а эта скрипнула.
— Георгий! — вскрикнула Таня и рванулась с подушки, но слабость не пустила ее.
И тогда руки Георгия подхватили ее, приподняли. Она обвила его плечи, прижалась щекою к его груди и… расплакалась беззвучными и радостными слезами.
Георгий молча гладил ее волосы, другой рукою продолжая держать за плечи. Наконец, Таня успокоилась.
— Милый ты мой!.. Наконец-то… — радостно выдохнула она и раздельно, как будто впервые произносила это имя, проговорила: — Георгий!
От слабости кружилась голова. Лицо горело, как обожженное, ныли ноги. Но все самое страшное осталось теперь позади. Таня села на кровати, опустив ноги на половичок, и положила голову на плечо Георгия.
— Я так ждал тебя в Новогорске, Татьянка! — сказал он, притягивая ее к себе.
И Таня заговорила, глядя прямо перед собой, как будто снова вставало перед ней все сегодняшнее, похожее в одно и то же время на радостный и страшный сон. Она рассказала и о том, как неожиданно узнала о концерте, и о потерянной и отыскавшейся позже телеграмме.
— Я заслушалась «Песни без слов». Потом долго хлопала тебе. В гардеробе было множество народа… Ты уехал раньше. Я искала тебя. В гостинице была… Опоздала на поезд… Пешком вот от поворота шла. Это было как смерть, Георгий! А как обернулось все! Шла с распухшим сердцем, думала: от тебя… а на самом деле: к тебе! Потому и дошла… — и только сейчас удивленно спросила: — Но как ты попал сюда, милый?
— Значит, ты была там, — вместо ответа задумчиво сказал Георгий и, все еще не отвечая на вопрос прямо, продолжал: — Я недавно получил твое письмо, Татьянка; ты писала в сентябре. Видишь, как долго оно ждало меня. Это длинная история, о ней позже. Ты понимаешь, я прочел его, и… что-то словно оборвалось во мне. Это назревало долго. Я увидел, понял… Не знаю, можно ли простить такое. Как виноват я перед тобой, Татьянка. Это такая обида… прощается ли она?
Ответом ему было молчание и улыбка, особенная, с какой начинается большое счастье и с какою весной, впервые отворяя окно, смотрят на небо.
8
За стеной, в комнате Ивана Филипповича, часы пробили три раза.
— Георгий! Что же это я? — вдруг переполошилась Таня. — Что же я сижу? Мне надо на смену! Меня заменили временно. Боже мой! Я же подвожу человека! — Таня поднялась, но ослабевшие ноги отказывались держать ее тело, они дрожали и болели.
