— Что, что? — не поняла Нуна.
— А надо, от себя замечу, чтоб убегали, но навстречу! — пуще прежнего расхохотался Николай.
— Это песня?
— Какая песня? — удивился Николай. — «А что? — подумалось вдруг. — Вернусь — и сочиню про тебя и про песцов!»
Нуна расставила капканы, дело было закончено. Николай нес крепко завязанный мешок с песцами.
— Надо, чтоб собачки не почуяли их, — сказала Нуна. — Подожди здесь, я принесу нерпичий мешок, большой, плотный.
Она вернулась с мешком, в него упаковали второй — брезентовый. Собаки ничего не почуяли.
Нарта развернулась и помчалась домой. Галстук бежал сзади. Мела сильная поземка.
Собачки домой всегда бегут быстрее. И хотя пурга набирала силу, след нарты они еще держали.
— Ничего не видно! — обернувшись, крикнула Нуна.
— Как в мешке! — сказал Николай. — Только бы до распадка дойти, до ручья — там тише будет!
Пока еще ориентироваться было просто — слева торосы моря, справа берег. Берег обрывистый, собаки не полезут, они пойдут по косе, а если в торосы угодят, в море — сразу остановятся.
Николай до боли в глазах всматривался в очертания берега, но ничего не видел. Несколько раз нарта останавливалась. Николай обшаривал лучом фонаря берег, выходил вперед, светил на дорогу, возвращался — и они продолжали путь.
Все время пурга была низовой, но вот повалил снег, и в сплошной снежной круговерти, когда и снег казался черным, ничего не стало видно.
Николай с фонарем пошел вперед, нарта медленно тянулась за ним.
— Есть след! — закричал он, вернувшись в очередной раз к нарте. — Поворачивай направо, мы у ручья!
Здесь было относительно тихо. Но люди поняли, что дальше ехать нельзя, на открытом пространстве, выйдя из долины, они заблудятся.
— Переждем, — сказала Нуна.
Собаки сразу же легли в снег, свернулись калачиком, их заносило. Николай поставил нарту боком, заслонясь от ветра, и принялся рядом рыть яму. Ему помогала Нуна. Ножами они вырезали плотные кирпичи наста, обложили ими нарту и края снежной ямы, бросили в яму оленьи шкуры, мешок с песцами, рюкзак, и сами устроились поудобней, тесно прижавшись друг к другу, натянув капюшоны кухлянок спрятав руки в рукава меходежды, как в муфту.
— Давай ночевать! — бодро прокричал Николай успокаивая не столько Нуну, сколько себя.
Галстук зарылся в снег рядом. Бивуак постепенно заносило.
По-прежнему валил снег, дуло, на небе не видно звезд, и сколько еще сидеть в снежной берлоге — неизвестно.
Николай откопал рюкзак, достал термос, сахар, сухари и галеты.
— Ужинать! — толкнул он локтем Нуну.
— А? — очнулась она. — Я немножко спала… тебе не холодно?
— Нет, — сказал Николай. — Нога чуток. Вот попьем чаю, и попрыгаю, согреюсь. А так не холодно.
— Мне тоже не холодно… Много времени?
— Ужинать пора, — ответил Николай. — Долго сидим. На дворе уже вечер.
— А я и не заметила…
— Конечно, если спала, — засмеялся Николай и протянул ей полную кружку чаю. Себе он налил крышку от термоса.
— Есть не очень хочется? — спросил он.
— Нет! — весело ответила она. — Чай есть — хорошо. А поедим дома!
— А вдруг пурга не кончится?
— Когда-нибудь все равно кончится, — заверила Нуна.
— Послушай, — пнул он мешок с песцами. — А зачем мы их везем? Живыми? Все равно ведь убьешь? В капканах-то ты их убиваешь?
— Да, — ответила она. — Но я думала, тебе нужны живые.
— Мне? — удивился Николай.
— Да… — растерянно пробормотала она… — я думала тебе нужны… мне живые не нужны… зачем мне? Ты же их поймал!
— Ну, тогда это… — мялся он — …ты их того… придави… чего с ними возиться?
— Ты их совал в мешок — ты и придави. Ты ловил — они твои.
— Не могу я, — ответил Николай. — Тебе-то все равно, ты привычная…
— Нет, — отказалась она. — Они же у нас в плену, да? Как пленные? Зачем же их убивать… нехорошо это. — Николаю даже показалось, будто она рассердилась.
— Ну, тогда я их отнесу…
— Далеко не ходи… там собаки. Иди в другую сторону. Дай фонарь, я посвечу.
Он взял мешок, прижал его к себе двумя руками и, проваливаясь в глубоком снегу, пошел вдоль длинного луча света.
Туго стянутый мешок не развязывался. Николай вытащил нож, разрезал веревки, вытащил брезентовый мешок из нерпичьего, вытряхнул его.
Два белых пушистых комка вывалились в снег, на какое-то мгновение замерли, а затем белой молнией сверкнули в разные стороны.
— Приходите в капканы! — кричала им вслед Нуна. — Приходите в капканы, тогда не обижайтесь!
Николай вернулся, снова начал устраиваться поудобней. Ему хотелось спать. Он знал, что в меховой одежде в снегу не замерзнешь, даже если заснешь. Вон пастухи по нескольку суток проводят в снегу, никто еще не окоченел и не умер, ничего лучше оленьей меховой одежды человечество еще не придумало.
— Я подремлю немного, через час разбудишь, ладно? — прижался он к ней.
— Спи, я покараулю.
Николай потуже затянул капюшон и закрыл глаза. Он думал о странностях последних двух дней. Ему было хорошо с Нуной. Он благодарил судьбу за чудо-сияние, за пургу, за этих песцов, будь они неладны!
«А не жениться ли мне на ней? — вдруг пришла ему в голову отчаянная мысль, — все равно ведь жениться на ком-то надо. Жизнь проходит, пора и углом обзаводиться. Вот приедем на базу — поеду к ее отчиму знакомиться… Это все от погоды, — тут же передумывает он. — Все быть может в такую погоду».
С этим Николай и засыпает. А просыпается от холода. Обнаруживает, что в термосе чаю осталось на донышке, делится по-братски каплями с Нуной, но зато галет, сахару и сухарей полно, хватит надолго, можно не экономить.
Если верить часам — уже давно ночь, скоро и утро следующего дня. Нуна показывает пальцем над головой:
— Во-он!
Николай долго всматривается, но ничего не видит. Оказывается, в просвете туч и снега Нуна обнаружила одну-единственную звездочку. От этого не легче. Они прижимаются теснее друг к другу и пытаются спать.
…Пурга еще продолжалась, но низовая, и ориентироваться по звездам можно было. Усталые, голодные люди и собаки медленно шли по распадку в верховья ручья, потом поднялись на небольшое плато и пошли строго на север.
На базу пришли в обеденное время, и страшная картина предстала перед людьми.
Парусина, которой был обтянут трактор ДТ, висела клочьями, дверь в дом сорвана, в коридоре — настоящий погром, сарай разрушен, пристройка сломана, куски китового мяса и сала разбросаны повсюду. Хорошо еще, уцелела продуктовая палатка — очевидно, медведь раньше наткнулся на китятину и успокоился, хорошо еще балок с инструментами и приборами цел. Наверное, только потому, что рядом бочки с бензином и соляром, они-то и отпугивали зверя своим запахом.
Николай наладил движок, растопил печь, и, пока Нуна готовила обед, тоскливо переживал происшедшее.
«Все верно, — корил он себя. — По инструкции я не должен покидать базу. Все правильно. Мне и отвечать».
Вот и вся история. Не знаю, осуществил ли Николай свое намерение жениться на прекрасной эскимоске, не знаю, где сейчас Нуна, но мне доподлинно известно, что Николай Зингер после плотного обеда и обильного чая сел за машинку и написал «Приказ №2», в котором объявлял себе выговор за допущенную халатность и наказывал себя начетом в размере месячного оклада за порчу медведем казенного имущества.
Вот только не знаю, передал, ли этот приказ Степаныч в райцентр. Хотя… хотя все быть может, в такую погоду.
Египетские ночи Ванкарема
Сухие руки Кергитваль гладят меня по голове. Я засыпаю, и мне чудится, будто я дома и рядом со мной мама. Я уже давно не был дома. Кергитваль гладит меня по голове, а ее муж, старик Утоюк, лежит в углу на шкурах и слушает по «Спидоле» джазовую музыку. Слушав он сосредоточенно. Вот так же он вяжет сети на нерпу или чинит нарту.
Кергитваль год уже не видела своего сына Куны, она говорит, что я похож на него, и просит рассказать о нем, ведь он мой друг и месяц назад мы вместе пурговали за Островами Серых Гусей.
А я вспоминаю, как в последний мой приезд на материк мама так же гладила меня по голове и просила рассказать о моих чукотских друзьях, а отец сидел за пианино и наигрывал старые джазовые мелодии. Мама жаловалась, что все дети как дети, а я вот болтаюсь по свету, и нет у меня своего угла.
Кергитваль вздыхает, говорит, что пора бы и Куны приехать, у всех дети как дети, а ее беспутный ищет счастья в другой стороне…
Дочь Кергитваль Машенька приносит чай, мясо на деревянном подносе и приглашает ужинать. Машеньке пятнадцать лет; она всю жизнь провела на ванкаремском побережье и только этой осенью пойдет в пятый класс.
