— …и кто в тундре, — сказала девочка.
— Да.
— А завтра я и тебя буду ждать, ладно?
— Но я не прилечу завтра.
— Ну и что? Ты прилетай когда-нибудь. А ждать я начну завтра…
Я молчал.
Я знал — что это такое, когда на свете есть женщина, которая тебя ждет…
Я хотел его выпустить, но он был смертельно ранен. Его убил Виктор, мой друг, парень, который всегда боялся обижать женщин, но из-за его неуклюжести они всегда обижались. Зря, конечно, ведь он просто никогда не говорил неправды.
Но он хорошо стрелял на сто и триста метров, и я отдал ему карабин, пока вытаскивал лодку на галечную косу. Резиновая лодка еще не успела умереть, она была только сморщенной, когда он принес гуся. Белый гусь уже не глядел, но лодка еще дышала, — казалось, будто это последнее дыхание птицы.
Гусь был большой, но тощий и его новые белые перья украсили бы любой туалетный столик любой красивой женщины. Я стриг купоны собственной безнаказанности: я вырвал два пера, чтобы подарить.
— Через день перья умрут, — сказал Виктор, — и они не будут нужны никому.
Перья умерли к вечеру, они уже ни на что не годились, я вытащил их из целлофана, где было наше НЗ — спички и шоколад. Перья были мягкими, некрасивыми, синими у основания. Виктор знал о гусях все.
— Ты был хорошим летчиком? — спросил я Виктора.
— Да.
— Почему же ты не летаешь? Почему же ты ходишь?
— Тундра как небо, — непонятно сказал он.
Он снова надувал лодку. Я смотрел, как льды идут на стойбище Нотакытрылыт. Я рассказывал Виктору о том, как каждую весну и каждую осень девочка идет к бело-красному самолету с букетом неярких полярных цветов.
Виктор все понял и испугался:
— А вдруг ему не хватает именно этих двух перьев, чтобы взлететь?
— Как ты мнителен, — сказал я. — Без этой девочки он все равно не взлетит.
— Это она сказала?
— Нет. Она сказала, чтобы я ему помог. Все птицы ему помогают. Каждая сбрасывает здесь одно перо. Скоро у него будут крепкие крылья. Она сказала, чтобы я ему помог, ведь может случиться, что и он мне поможет…
— Ты летаешь. А я нет, — непонятно сказал Виктор.
Я спросил:
— А тебя ждут?
— Не знаю.
— А что делать, ты знаешь?
— Знаю, — сказал Виктор. — Мне надо летать. Тогда у меня будет право возвращаться.
Вчера…
Вчера у этого самолета пастухи разжигали костер. Кострище я увидел сегодня, и я знаю, какой им предстоял путь, чем они чаевали, сколько их было, и сколько у них было собак, и даже то, что одно из копыльев нарты они заменили на дюралевую часть крыла.
Я приехал зимой к самолету, а там было все так же, как весной и осенью. Цветы в кабине были совсем сухими, но их никто не трогал.
У этого самолета всегда останавливаются тундровики. Никто, кроме погибшего экипажа, не знает, что предстоит каюрам после чаевки и что у них было уже.
У них путь, снега и сказки, в которые они верят. У них хорошие собаки. В пути нельзя болеть, нельзя отставать, никогда нельзя мешать человеку, если у него большая скорость.
Я надеялся найти записку, или расспросить о девочке, или с кем-нибудь из каюров выпить из походной фляги, но чукчи ушли вчера, и я знаю по кострищу, сколько их было, чем они чаевали, какие у них собаки и какой им предстоял путь…
Я бы им рассказал о девочке с цветами. И о Викторе, который все же полетел и не вернулся, о Викторе, чьи крылья на мысе Эрри, на берегу Ледовитого океана, о Викторе, который забыл, что никогда нельзя улетать, если тебе не к кому возвращаться.
Но пока ты ходишь по земле, пока в тундре разжигают костры, пока ты веришь в добрые сказки, я знаю, взлетит и Виктор, и тот отличный парень, что погиб тогда, в сорок четвертом, где-то в Средиземном море… Им помогают все птицы.
Каждую весну и каждую осень белые быстрые птицы сбрасывают над светлой галечной косой по одному перу. Там уже много перьев, но еще мало.
Александр I. А бывают ли и там красные дни?
Фердинанд Врангель. Я, ваше величество, провел там, может быть, самые красные дни моей жизни,
Ф. Врангель. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю.
Под знаком Полярного круга
Все удивляло здесь — и природа, и люди. Над темно-вишневой сопкой висело желтое солнце, холодное, как луна, и отражалось в темной глади океана, в его спокойной воде, такой тихой, будто это и не океан вовсе, а тундровое озеро.
Первые льдины, пригнанные с севера, яркими пятнами искрились на черной воде, льдины не двигались, будто каждая на якоре, и это было странно.
Тишина. Даже ветра нет. И не слышно птичьего разноголосья. Не хочется вставать с камня и тревожить тишину шорохом шагов по прибрежной гальке.
Странное умиротворение сменило недавнюю тревогу, волнение за ушедших в маршрут товарищей, которые должны были вернуться еще вчера.
До самого горизонта в белых крапинах льдин черный океан — и чувствуешь не одиночество, а свое единение с водой и берегом, с птицами, чьих голосов пока что не слышно.
В такие минуты можешь оглянуться на свою жизнь, что-то неспешно подытожить и легко принять решение, которое так долго и трудно не приходило там, в суете многолюдного города…
Но вот послышался стук руль-мотора, издалека с востока. Поднимаюсь на соседний мысок, отсюда в бинокль хорошо видно, как лавирует между льдин вельбот, как от волны, поднятой им, качаются льдины.
Через полчаса вельбот огибает мыс, входит в лагуну, скорость его замедляется, и он тихо швартуется у врытых в землю двух столбов, заменяющих здесь причальную стенку.
— Здравствуй, Кием! Привет, ребята!
Дружно разгружаем вельбот от немудреного экспедиционного скарба. Узнаю, что вернуться на базу ребята вовремя не смогли из-за разлившейся реки, вышли к соседнему селению, а там старый приятель Кием — рыбак и зверобой — на совхозном вельботе охотно согласился подбросить их сюда, в пустующее селение Чегитунь, где мы оборудовали базу.
Сегодня надо сделать последнее в списке наших неотложных дел, и хлопоты эти, пожалуй, самые приятные, Мы должны подняться по восточному склону высокого холма, что на правом берегу реки Чегитунь, и подновить знак «Граница Полярного Круга». За полевой сезон мы часто бывали там, знак стоит крепко, только надо покрасить его как пограничный столб и добавить к подножию немного китовых костей.
Погода хорошая, работа идет споро. Закончив дело, разжигаем костер, ставим чай. На китовых позвонках удобно сидеть, как на табуретках. Дед Кием закуривает трубку, ребята открывают банки, а я вспоминаю, как все начиналось, и рассказываю Киему — он любит слушать истории, и сам хороший рассказчик, и вечером я его буду донимать просьбами рассказать о прошлом этих берегов…
Каждое лето перед открытием навигации провиденские гидрографы совершают свой первый рейс на север с целью ввести в строй радиомаяки на восточном участке Северного морского пути. Если это не будет сделано в срок, то суда-снабженцы останутся в океане, образно говоря, без глаз и ушей, без заботливой руки автоматических лоцманов.
В то лето, несколько лет назад, перед самым выходом в рейс состоялось заседание Провиденского отделения Географического общества СССР. На этом заседании было принято решение установить знак «Граница Полярного Круга» в точке, где условная линия круга начинается на чукотской земле. Поручено было сделать это начальнику лоцмейстерского отряда Геннадию Воскресенскому, электро-радионавигатору Игорю Соскову и мне, действительным членам общества.
Дело в том, что подобный знак установлен на западе нашей страны. На востоке его не было. И если мы установим знак тут, на востоке, то линия Северного Полярного круга, проходящая по территории нашей страны, будет условно соединена от знака до знака.
До Чегитуня предстояло обследовать все маяки восточного побережья Берингова моря, а затем через пролив выйти в Чукотское море к маякам побережья Ледовитого океана.
Я рассказываю деду Киему, стараясь вспоминать в подробностях и первую высадку, и историю тех мест.
…Мыс Крийгугун — это древнее стойбище Яндогай. Здесь много ям, покрытых китовыми ребрами и лопатками. В этих ямах когда-то хранилось мясо морзверя, — запасы на зиму. Есть несколько разрушенных землянок — кости китов использовались как строительный материал.
Маяк и будочка, где хранились батареи к нему, в целости, фонарь не разбит, мачты стоят крепко, вот только обвисли растяжки и за зиму обветшали антенны.
В будке радиомаяка мы обнаружили пачку чая, свечи, брезент. Значит, тут зимой часто останавливались каюры, наш маяк служит им ориентиром. Возможно, чукчи тут пережидали пургу, и нам приятно, что маяк и зимой приносит пользу людям.
