— Тебе это так не пройдет! — бросил Волосюк, ринувшись за ней.
Я колченого вылез из-под кустов. И молчал, подбирая слова позлее, похлеще, чтобы расцарапать его деревянную душу. Впрочем, какие тут нужны слова, когда все очевидно.
— А ведь это хулиганство, часть вторая двести шестой статьи Уголовного кодекса.
— И что за это дают?
— Срок.
— Может быть, я семью спас от развала.
— Ружьем?
— Без патронов, — засмеялся он.
Везло мне сегодня на семейные проблемы. В Первомайке я открыл новую причину распада семьи, а Пчелинцев мне показал неизведанный способ ее укрепления. Вот узнали бы студенты, как я в засаде боролся с безнравственностью.
— Брось фырчать. Идем-ка есть пироги с крольчатиной, — предложил Володя как ни в чем не бывало.
Мы пошли по уже темной земле. Мое настроение опять упало, даже пироги с крольчатиной не манили.
— Только не говори Агнешке, — попросил он.
— Неужели ты не признаешь ни личной жизни, ни интимных отношений?..
— Да интимные отношения Волосюка все садоводство честит.
— Но не вмешиваются!
— Ругать поругивай, а пакостить не мешай?
— Это слишком хрупкая сфера отношений.
— А жену его не жалко, шишки-едришки?
— Да ведь ей не поможешь…
— Ты не поможешь, а я вот хочу помочь.
— Ей-богу, у тебя взгляды деревянные, прямые и несгибаемые, как сосна.
Пчелинцев довольно рассмеялся и наподдал меня прикладом.
— А человеку и надо, шишечки-едришечки, стоять как сосна, крепко, прямо, с высоко поднятой головой.
14
Во мне заговорила совесть — три дня не ходил к Пчелинцевым. У них хозяйство, дети, работа, встают до солнца… А я веду беседы, спасаясь от одиночества, да поглощаю пироги.
Моя жизнь в заброшенном доме как-то упорядочилась. Теперь я не только ходил в сосняки, но и читал привезенные книги, починил легшую ограду, сгреб в саду листья, вымыл все комнаты и укрепил дрейфующее крыльцо. После Агнессиных обедов пакетные супы меня удручали, поэтому я купил ведро свежей картошки и стал чаще наведываться в продуктовый ларек; кстати, в нем негаданно приобрел пять банок лечо с моравской колбаской и долго разглядывал наклейку, будто увидел старую приятельницу. И главное, теперь я спал, как все нормальные люди, — то ли уставал за день, то ли после моего отказа ехать в город пришла какая-то определенность.
Не было и одиночества, оно словно развеялось меж сосен. Какое одиночество, когда через полчаса ходьбы я мог увидеть окоемный взгляд Агнессы и услышать пчелинцевские «шишечки-едришечки»? Одиночество, слава богу, ушло, но вечерняя грусть наведывалась. Тихая, идущая рядом с размышлениями, она мне даже нравилась.
На четвертый день, когда в углу сада я рыл яму под мусор, в том числе и для пустых банок лечо, у калитки что-то застучало. Я подошел.
Там стоял пожилой мужчина, которого я бы век не узнал, не будь на нем соломенной мексиканской шляпы. Председатель правления садоводства «Наука». Это с ним препирался Пчелинцев в мой первый приход к садоводам.
— Здравствуйте, — неуверенно сказал председатель. — Мне нужно с вами поговорить..
— Пожалуйста.
Я провел его на крыльцо, к хорошему крепкому стулу, а сам уселся на сосновую чурку. Видимо, на моем лице выписалось недоумение, потому что председатель заговорил скоро:
— Сейчас объясню. Но сначала хотелось бы знать: вы его друг?
Я кивнул не задумываясь. И только в последующие секунды, уже во след кивку, побежало запоздалое удивление: неужели друг?
— Мне известно, что вы тоже ученый. Мы поймем друг друга, — улыбнулся он.
Я улыбнулся ответно и вспомнил, что в той перебранке меж ним и Пчелинцевым моя симпатия была на стороне председателя.
— Сегодня вечером состоится общее собрание садоводов. И боюсь, что они выскажутся за расторжение договора с Пчелинцевым.
— То есть? — не сразу понял я.
— Откажутся от его услуг и попросят освободить дом.
— Он же сам его построил, — вырвалось у меня.
— Это вроде служебного помещения, для сторожей. Стройматериалы были наши, а за постройку мы ему заплатим.
Видимо, на мое лицо пала такая растерянность, что гость торопливо поправился:
— Конечно, многие за Пчелинцева, но дебаты будут жаркие.
Привычный инстинкт сработал: мне захотелось спросить, при чем здесь я, почему он пришел ко мне, разве тут поможешь, и еще, и еще… Этот инстинкт, срабатывающий вовремя, как мышеловка, охранял меня там, за сосняками, от стихийных напастей, от ненужных людей; он охранял от подобного и моих друзей. Но этот инстинкт как бы проложил путь новой мысли: не потому ли приятели оставили меня, упасенные этим инстинктом?
— Чем же он нехорош? — чуть резковато спросил я, отгоняя всякие инстинкты.
— О-о, — вздохнул председатель. — Всего и не перечислить.
Конечно, вопрос мой был праздным — будто я не знал характера, будто не знал его прегрешений. Одна история с Волосюком чего стоила.
— На каждом собрании Пчелинцев ставит неразрешаемые вопросы. Об охране муравейников, об убывающем в мире кислороде, о каких-то землеройках…
— Им из бутылок не вылезти, — мрачно объяснил я.
— Не нам же их вытаскивать? Все это не входит в его прямые обязанности. Скажите ради бога, ну какое ему дело, есть пожарный водоем или нет? Мы же сгорим!
— И он сгорит, — уравнял я шансы.
Председатель вытащил платок и отер белое, какое-то мучнистое лицо. Он переживал, он и в том разговоре с Пчелинцевым волновался.
— Представьте такую картину… Садовод дал ключ приятелю, чтобы тот съездил за фруктами. Приятель спокойно рвет плоды. И вдруг: «Руки вверх!» Пчелинцев с ружьем. Приятель объясняется. И все-таки сторож ведет его к себе и учиняет допрос: назови ему фамилию хозяина, адрес и даже приметы…
— Отобрать у него ружье, — искренне посоветовал я.
— В прошлом году отобрали. Так он разгуливал по садоводству со здоровенной рогатиной, будто на медведя шел.
Я раздвоился. Мое сознание принимало информацию и перерабатывало. А подсознание вело свою подспудную работу, занявшись тем самым обнаруженным инстинктом. Подсознание вдруг догадалось, поделившись с сознанием, что этот инстинкт носит иное название — здравый смысл. И он, инстинкт, присущ только людям. Человеческий инстинкт. У зверей нет здравого смысла — у них страх или осторожность. Нет здравого смысла и у Пчелинцева; правда, у него нет ни страха, ни осторожности.
— Но это еще не главное, — вздохнул председатель.
Я насторожился: неужели есть и главное?
— Пчелинцев не нас охраняет, а от нас.
— Что охраняет от вас?
— Допустим, купил садовод машину дров, а он звонит в милицию…
— Дрова-то ворованные?
— Мы не спрашиваем, — смутился председатель.
— Тут я вас не поддержу как юрист. Знаете ли, скупка краденого…
Его лицо порозовело. Он снял мексиканскую шляпу и обмахнулся. Видимо, я не оправдал его надежд. Мы помолчали. В саду с мышиным шорохом опадали последние листья. Где-то в лесах, как недовольный лев, рыкнула электричка.
— Еще скажу, — уже с некоторым сомнением начал председатель. — Он ведет себя так, как и мы.
— Не совсем понял, — сказал я, хотя совсем не понял.
— Равенство он трактует буквально.
— То есть?
— Профессора может назвать Мишкой…
— А профессор зовет его Володькой?
— Все мы за равенство, но есть же разумные пределы. Вы, я слышал, кандидат наук. Не будете же требовать к себе уважения, как к академику?
— Как к человеку, — тихо уточнил я.
Видимо, в моих тихих словах была какая-то сила, остановившая его. Он помолчал, надел шляпу и очень искренне сказал:
— Конечно, лучшего сторожа нам не найти. Мастер на все руки, не пьющий, за дачи мы спокойны, ни одной кражи… И все-таки повлияйте. Пусть он сдержится на собрании…
Я проводил, его до калитки. Инстинкт, названный мною здравым смыслом, уже заглох. С Володей обязательно поговорю. Да и что мне грозило, кроме лишних хлопот?
Каким-то неведомым образом в моем сознании, как в испорченном телевизоре, загорелось яркое, все светлевшее пятно, в которое сбежалось несколько расплывчатых кадров — натруженные Володины руки в синих, почти конских жилах, веселая чернота Агнессиных глаз, выгоревшая головка Оли, мужской взгляд Коли… И я знал, что сейчас припущу в садоводство и буду нестись туда, пока всех их не увижу.
Председатель вышел за калитку. Уже из-за ограды он спросил меня все-таки как своего, как единомышленника:
— Вообразите, что стало бы, будь все как Пчелинцев?
Я глянул на молчавшие сосняки… И верно, что бы стало с миром, будь все, как Пчелинцев?
15
Садоводство встретило меня жизнью. Почти у каждого дома копошились. По улочкам ходил народ с корзинами, тачками, ведрами, ракетками… Неужели из-за собрания? И тогда мне вспомнилось, что сегодня суббота.
