Я миновал чудо-врата, прошел сад и постучал. На крыльцо выбежала Агнесса с великанской деревянной ложкой. Она торопливо поманила меня, провела на кухню и усадила в уголок.
— А я буду варенье помешивать.
— Где Володя?
— Взяли с ребятами по рюкзаку и ушли в лес.
— За шишками?
— За бутылками.
— За какими бутылками?
— За всякими, которые туристы разбрасывают.
— Они вам нужны… под соки?
— Ну уж, грязные-то. Во-первых, физическая нагрузка для ребят. Во-вторых, очистка леса. В-третьих, сдаем и пополняем наш бюджет.
Варенье булькало. Агнесса помешивала его своей гигантской ложкой с любопытством, склонив голову набок, рассыпав короткие волосы по лбу и вглядываясь в его душистую массу, будто видела там что-то еще, кроме пузырей.
— Колька палец вывихнул на руке. Отец очень доволен.
— Чем? — не понял я, полагая, что она доскажет, чем доволен отец.
— Колька играл в старом окопе и свалился в него. А Володя внушает: «Гордись, свое первое ранение ты получил в окопе».
Проблемы воспитания, такой тяжкой для многих семей, у Пчелинцевых, видимо, не было. Она решалась патриархально — делай, как я; будь как я. Впрочем, не есть ли этот принцип основой педагогики, именуемой личным примером?
— Агнесса, вам детей растить трудно?
— От них столько радости.
— Все-таки заботы, хлопоты, воспитание…
— Трудно растить детей тому, кто их не любит.
В другой бы раз я поговорил, потому что брошенная ею мысль задевала: полно любящих родителей мучились с подростками; в конце концов, мы с женой тоже любили Наташку, которая отходила от нас все дальше и дальше. Но я пришел не за этим.
Момент мне показался весьма удобным. Как же я раньше не смекнул?.. Нужно поговорить с Агнессой, а уж она убедит мужа быть осмотрительным на собрании, и не только на собрании. Может, про засаду рассказать?
— Вы давно в браке? — начал я издалека.
— Одиннадцать лет.
— А где с ним познакомились?
— В заводской библиотеке. Володя все книги о природе брал. И знаете, я сразу поняла, что он хороший человек. Такой хороший, что я подумала: «Господи, не может быть!»
Видимо, понятие «хороший человек» у Агнессы было иное, чем у меня. Я бы не пожалел для характеристики Пчелинцева многих высоких слов, но хорошим был для меня человек мягкий, уступчивый, сочувствующий. Без ружья.
— Ну и не ошиблись? — со смешком спросил я, чтобы как-то смазать неприличие вопроса.
— За одиннадцать лет мы ни разу не поссорились.
— Ну уж, — не поверил я.
— Я так Володе сказала… Как глава семьи и мужчина будешь все серьезные вопросы решать сам. Только у меня просьба: прежде чем принять решение, посоветуйся со мной.
— Агнесса, многие супруги договариваются жить в мире, однако…
— Вы кое-что забыли?
— Что?
— А то не знаете…
— Не знаю, — искренне подтвердил я.
— Про любовь забыли? — удивилась Агнесса и даже перестала мешать варенье.
Мои лекции о семье и браке носили правовой уклон. Разумеется, о любви я тоже говорил. От анализа социологических опросов, да и вообще с возрастом, моя вера в то, что семья держится на любви, убывала. Правовые нормы, мой хлеб, о любви тоже помалкивали. Затеянного разговора пока не выходило — он свернул на красивую и ненужную сейчас дорожку.
Я оглядел кухню, так не походившую на наши, городские.
Кроме широкой чугунной плиты была и другая печка, что-то вроде небольшой русской или камина. По стенам висели затейливые половники, скалки, сковороды, дуршлаки и еще какие-то неизвестные мне приспособления. Одна полка была уставлена только глиняной посудой, вторая — только деревянной. Вышитые рушники, как хвосты петухов, висели в красном углу, надо мной. Связки репчатого лука и чеснока, нанизанные на шпагат, пересекли кухню по диагонали…
Кажется, подобные кухни я видел на картинах старых мастеров — только подвешенной мясной туши не хватало.
— А вы за Володю не беспокоитесь? — наконец-то придумал я вопрос для зачина.
— За этими шишками на такие высоченные сосны забирается…
— Я имею в виду конфликты.
— Вы еще не все их, эти конфликты, знаете, — с неожиданной радостью заговорила она. — На него подавали в суд за самоуправство: он обрезал свет у нашего казначея, тот воровал электричество. Били шоферы самосвалов — они мусор в лесу свалили; а он им дорогу поваленными соснами перекрыл. Привязывали к дереву браконьеры… Да всего и не перечислить.
Я смотрел в ее просветленное лицо, слышал гордецу в голосе и ничего не понимал. Все мои знакомые женщины стремились оградить мужей от мало-мальской неприятности.
Здоровый инстинкт, то бишь здравый смысл. Вот и моя жена звонила, побуждаемая этим инстинктом, чтобы, в свою очередь, побудить меня взяться за диссертацию.
— Агнесса, и вы его не удерживаете?
— Зачем? Он же мужчина.
Я умолк. Видимо, недоумение, а может, и тихий страх, тронули мое лицо. Агнесса перестала мешать варенье и смотрела на меня так, будто глупость про мужчин сказал я.
— Вы его… поощряете?
— Не поощряю, но и не попрекаю.
— Агнесса, а если человек нормален и спокоен, то он не мужчина?
— Спокойный мужчина… Это какой же? — невероятно удивилась она.
— Который работает, живет с семьей и…
Я споткнулся, отыскивая, что еще делает спокойный мужчина. Она помогла:
— И смотрит телевизор, и болеет за хоккей с футболом, и ездит на рыбалку…
— Да, и все это.
— Я только удивляюсь.
— Чему же?
— Женщинам, которые живут с такими немужчинистыми мужчинами. Я бы не смогла.
— Да я и сам спокойный, — спокойно заявил я.
Она не ответила, но стрельнула взглядом и хитренько усмехнулась, откровенно показывая, что на этот счет у нее свое мнение.
— Говорите-говорите! — поощрил я.
— Уверены, что вы мужчина?
Разговор нужно было бы перевести в легкое русло. Выдать что-нибудь остроумное, что-нибудь шутливое, даже глуповатое, что-нибудь во французском духе с обращением «мадам». Но я серьезно выпалил:
— Уверен!
— Почему же вы сбежали от борьбы? Разве Володя хоть раз в жизни струсил?
Казалось бы, я и сам знал, что уклонился от борьбы и уехал в эти сосновые чащи. Но почему-то Агнессины слова хлестнули первозданно. Потому что их бросила женщина? Или потому, что сравнила с мужем? Или потому, что она их странным образом увязала с личностью и не посчитала меня мужчиной?
Я не очень верю в такую эфемерную субстанцию, как совесть. Совесть жила, когда человечество обходилось чувствами, впечатлениями, ассоциациями… В наш век ее заменил разум, более надежный источник человеческого поведения. В конце концов, в моей юриспруденции было понятие вины, умысла, мотива, чистосердечного признания… Но не совести.
А тут, уж не знаю чем побуждаемый, но только не разумом, я почти крикнул:
— Не испугался! Убежал, потому что никудышная и диссертация, и монография!
Агнесса глянула как-то отстраненно, словно увидела не меня, а кого-то другого, более интересного. И смотрела, вроде бы не зная, как и о чем говорить с этим другим, более интересным.
— Тогда вы молодец, — сделала она неожиданное заключение.
— Почему же?
— Увидеть суровую правду и признать ее… Это по-мужски.
Ее судейство злило. Современный человек, оплетенный путами мыслей, нитями подсознания, социальными отношениями, проводами прогресса… И вдруг это примитивное деление на мужчин и женщин.
— Мужчины? — уже взбеленился я. — Но ведь тогда должны быть и женщины.
— Как ни странно, Антон, но женщин больше, чем мужчин.
— А вы женщина?
— Надеюсь.
— Ха-ха! — Все-таки я взбеленился. — Женщина суть жалость. А вы мужа не жалеете и не бережете.
Небольшая фигурка Агнессы стала еще меньше, будто мгновенно усохла от опаляющего жара плиты. В ситцевом платьице, согбенная над широченным тазом, с метровой ложкой в тонкой руке, на фоне второй печки-очага Агнесса показалась мне Золушкой, которую не взяли на бал, и уже никакая фея не превратит для нее тыкву в карету, мышей в лошадок и крота в кучера.
Но Агнесса распрямилась. Она подходила медленно и тихо, словно боялась меня спугнуть. Ее темные глаза делались все крупнее и крупнее — кажется, в кино это зовется наплывом, — пока не закрыли мне кухню, оказавшись перед моим лицом. Я ничего не видел, кроме этих глаз да почему-то ложки, густо испачканной вареньем, и в моей голове шмыгнула дурацкая мысль: если Агнесса хлопнет этой ложкой мне по лбу, то ложка прилипнет.
— Когда Володя задерживается в лесу… я губы кусаю, стоны слышу, вою беззвучно… А укроти его характер, он перестанет быть мужчиной и Пчелинцевым…
Она еще хотела что-то сказать. И я хотел. Но за окнами шумно и со звоном ухнуло — это сбросили на землю рюкзак с бутылками.
