зеленые сигнальные огни. Она поежилась, было холодно. Раскатала брюки до самых башмаков, поглядела вправо, во тьму, направляя туда свет фонаря. Кругом была тишина ожиданья, тихо-тихо. Даже слышалось, как у депо пыхтит ночной маневровый, как Зюзина что-то тараторит в будке по телефону.
Но вот рельсы тихонько запели, точно ожили. Где-то во мраке, меж сопок, полз по ущелью состав, все ближе, ближе.
Вот родился гудок, долгий, протяжный! Поплыл над черными гребнями сопок, перекатываясь и повторяясь.
«Как марал трубит», — отчего-то радостно подумала Валька и выше подняла фонарь — навстречу трем надвигающимся огням. И вот он налетел. Ветер из-под колес гудел, наотмашь бил по лицу и плечам, трепал волосы, брюки. Валька с трудом вдыхала ветер и задерживала в груди. Ей стало весело и отчаянно. Громыхая, пролетели пульманы, платформы, цистерны с нефтью. Пахнуло бензином. Рельсы дышали, стучали стыками. И Валька наполнялась, как парус, силой и ветром, могла уже улететь. Но вдруг… все оборвалось, смолкло. Состав красной точкой поплыл вдаль, и ее опять окутала тишина. Будто крылья опали. Но тишина другая — пустая и грустная. Она опять была совсем одна среди черных сопок. Опустила фонарь, этот маленький теплый огонь в руках, и тут услышала:
— Здравствуйте.
По ту сторону пути, в полутьме, разглядела человека с чемоданчиком, невысокого такого, чудного, наверно, оттого, что в обнимку с огромной дыней.
— Здравствуйте, — вежливо повторил он, подходя.
— Здрасьте, — сказала она небрежно и подумала: «Вот чудик-то. С поезда, что ли, прыгнул с дыней-то?» — и пошла к будке, покачивая фонарем.
И вдруг оглянулась: «Не солдат ли? Или почудилось?» Он шел следом и был действительно в солдатской выгоревшей форме, в пилотке, и голос был мягкий:
— Встречаете или провожаете?
Валька пожала голыми плечами:
— А у нас профессия такая, встречать-провожать.
Подошли к будке, и здесь, при свете, поставив фонарь на ступеньку, она мельком оглядела его: кирзовые пыльные сапоги с широкими голенищами, светлая, выношенная пилотка на глаза. Усмехнулась: «Хоть для порядку бы набочок сдвинул». А лицо его в темноте было бледное и какое-то мило-вежливое, совсем не подходящее к этой форме.
Они еще ничего не успели сказать, как вышла Зюзина:
— Ой, ба-а-тюшки! Это что ж, демобилизованный? С товарняка, что ли?
— Да что вы! — он смутился даже. — Я вон там, на взгорье, сидел, — кивнул в темноту. — Вашу песню слушал. Красивая песня.
— А это что ж за фрукт такой? — перебила Зюзина. — Совсем зеленый, однако.
— Нет, это сорт такой. Знаете, я у вас спросить хотел…
— А за спрос деньги берут, — засмеялась Зюзина и понесла фонарь в будку.
Он поставил чемоданчик, перехватив дыню, полез в карман.
Валька испугалась даже:
— Да она шутит, какие тут деньги.
Он улыбнулся, достав платок, вытер усталое лицо:
— Да я понимаю, что́ вы.
А она устыдилась и рассердилась на себя, уселась на ступеньку «Чешскую кухню» читать. Сверкнула яркая глянцевая обложка.
— Я только спросить хотел, когда поезд на Абакан?
Зюзина сказала из будки:
— Уже был, милок. В двенадцать десять. Стоянка была две минуты. Опоздал, что ль?
— Да нет, я о товарном спрашиваю, — он перехватил тяжелую, неловкую дыню из руки в руку. — Возможно, вскоре пойдет какой-то?
Зюзина вышла на крыльцо и уже с любопытством разглядывала его.
— Поизжился, что ль? Ты чей будешь-то? Или в гости к кому приезжал?
Валька замерла над книгой.
Он посмотрел в темноту:
— В гости. — И сразу: — Так вы не знаете?
У Зюзиной заварка на плите побежала, она кинулась в будку.
Валька буркнула в книжку:
— Да будет. Утром будет. В пять ноль-ноль. Вон на седьмом пути, с лесом.
Он за чемоданом нагнулся:
— Ну, спасибо.
Но выглянула Зюзина, всполошилась:
— Да господи! Погоди ты, посиди! Чего ты в темень-то? Сколько часов еще ждать, — уж больно разбирало ее любопытство.
А он вроде даже обрадовался. Сразу чемоданчик на попа поставил, довольный уселся в квадрате света, напротив женщин, с дыней в руках, как с младенцем:
— Спойте еще что-нибудь. Я люблю слушать.
Зюзина головой мотнула:
— Да вон она все не тянет.
А Валька спросила, не подняв головы:
— Чай-то пить будем?
— Заварка готова. За водой бы на водокачку надо.
Но Валька не двинулась. А Зюзина, скрестив руки на груди, спросила его:
— Так ты к кому все ж таки? Я ведь, мил, всех тут знаю. Всех до единого.
Он подумал и вдруг с надеждой поднял глаза:
— И учителей в школе знаете?
Она обрадовалась:
— Да как же, мил! У меня даже квартирует одна новенькая. Я их всех наперечет знаю. Всем крою́. Все ко мне бегают.
Он смотрел напряженно:
— Какая новенькая?
Она смекнула, досказала быстро:
— Молоденькая такая, по химии, Вер Пална. А что?
Взгляд его сразу потух:
— Не она, — помолчал невесело. — Вообще-то, я уже был в школе. Уезжать уж пора.
Зюзина головой закачала:
— Ай-яй-яй. Значит, адресок неверный дала? Ну, и де-е-е-вка.
Он молчал.
— Ты гляди-ка, — обернулась Зюзина к Вальке. — Обманула. А он прикатил. Ну что за девки пошли? А сейчас-то ты издалека? Где служил-то?
— В Чимкенте, в Средней Азии, — он опять достал платок, вытер лицо — волновался, что ли.
А Зюзина все головой качала, обдумывала этакий факт:
— Ай-яй-яй. — Потом спохватилась: — Чай-то, чай поставить? Сейчас я водички налью мигом. — На Вальку глянула: — Молодых-то не заставишь, — и, прихватив чайник, поплыла куда-то во тьму, к водокачке, в черной своей шинели.
Они остались вдвоем. Валька сидела, уткнувшись в книгу, — читала. Видно, очень занятная была эта книга, и вовсе ее не интересовали его дела и его присутствие. Но ему молчать уже было невмочь, и потому он, похлопав дыню по тугому боку, тихо сказал то ли ей, то ли вообще:
— Она раньше в Канске работала, педагогом. Пенье преподавала (у Вальки руки застыли над страницей). Мы с ней год переписывались. Даже больше. Год и два месяца.
Валька замерла вся, застыла.
Слышалось, как где-то поодаль льется поток воды. Он поглядел на Вальку внимательней, пожалел ее — в светлой майке, маленькую, сухую, с твердыми ключицами:
— Вам, должно быть, холодно в майке?
Она промолчала. Он сам ответил:
— Вообще-то, я слышал, здесь климат такой, дни жаркие, ночи холодные, как у нас в Чимкенте. Это она мне писала.
Валька резко захлопнула книгу, встала:
— Ты что, так и будешь сидеть тут до пяти?
Он чуть растерялся от ее низкого, грубого голоса:
— Да я… собственно…
— Пойдем, — твердо велела она. — Вставай и пойдем, — тряхнула своими кудрями и зашагала по шлаку, в сторону товарняков на запасных путях.
Он помедлил,
