— Ну что же, Миша, надо идти. — Вера поднялась.
— Проводить тебя?
— Не надо, Миша…
Степанов долго с грустью смотрел вслед Вере. Помогать ближнему, делать ему добро, приходить в тяжелую минуту на помощь — как умела это делать Вера! Не каждый так умеет и готов к тому. Ой, не каждый. Хотя считается, что доброта и отзывчивость в природе человека.
И Степанов, в какой уже раз, вспоминал своего фронтового командира. Ведь он был так еще молод! Сколько душевной щедрости, внимания к людям таил он в себе! Каким был справедливым и добрым! Вспомнилось, как однажды, после долгого ночного марш-броска, вышли они на какое-то заброшенное кладбище: могилы заросли травой, кресты почти все повалились, березы глушили его.
Едва лейтенант Юрченко скомандовал привал, Степанов, скрывая предельную усталость, опустился на первый попавшийся холмик.
— Подкрепись. — Командир уже протягивал ему ломоть хлеба и кусок сала.
Откуда он узнал, что силы бойца иссякают? Степанов старательно скрывал свое состояние, но это было так. Откуда же узнал? Значит, был внимателен и видел то, что незаметно другим… Внимательность и желание помочь… Мелочь? Как сказать… И что считать мелочью?.. И все же, почему он мог больше остальных? Да потому, прежде всего, что был богат совестью и состраданием, не пытался Иван Федорович Юрченко облегчить себе жизнь. И еще потому, что никогда не боялся признаться в ошибке или незнании…
6
Утро у Степанова началось с неудач.
В стройтресте он узнал, что Троицын все еще болен, сильно простудился.
В райисполкоме застал одного Мамина, да и то, как говорится, за хвост поймал — его вызывали в область. О платформах Мамин уже знал, но сказал, что помочь ничем не может, так как две машины у него есть, а вот шоферов нету — обоих на днях призвали в армию, новых еще не нашли. Не было надежды и на Соловейчика (ох, как бы он пригодился сейчас!), его накануне увезли в больницу — тиф. Соловейчик — и тиф! Эти два слова так не вязались друг с другом в сознании Степанова, что он готов был не поверить. Но факт оставался фактом!
Райком комсомола был закрыт. Никого!.. С тех пор как он перестал быть местом жительства сначала для него, потом для Турина, не раз случалось, что на дверях висел амбарный замок, наверное, еще из имущества бывшего владельца дома. Все в разгоне: сельские организации требовали к себе внимания значительно большего, чем городские. Разъехались райкомовцы… Всех пораскидал Ваня Турин…
Степанов стоял в растерянности.
— Товарищ Степанов! Михаил Николаевич!
Степанов оглянулся. Игнат Гашкин прыгал к нему на своих костылях. Всегда, видя вот так скачущего Гашкина, Степанов испытывал чувство страха: упадет, черт! Он поспешил навстречу Гашкину.
— Как дела, Михаил Николаевич? Удалось что-нибудь сделать?
— Пока неважно, Игнат. Машины есть, шоферов нет.
Гашкин на минуту задумался, потом решительно сказал:
— Надо к дяде Мите идти. Он что-нибудь придумает! — И, кивнув на закрытую дверь райкома, спросил: — А вы небось к Ивану Петровичу. Он уехал. Позавчера еще…
— Послушай, Игнат, ты Нефеденкова не встречал? Говорят, он вернулся.
— Нефеденков-то? Вернулся. — И воскликнул с осуждением: — Ну и типчик этот ваш сумасшедший приятель! Не желает Нефеденков с товарищем Туриным даже здороваться!
— Как?.. А где это было? Он приходил в райком?
— Будет он приходить в райком!..
Игнат Гашкин, уверенный, что наверняка знает, кто безусловно прав, кто безусловно виноват, рассказал о возмутившем его случае.
…Два дня назад Гашкин убедил Ивана Петровича неприменим пойти и посмотреть, как вселяются в барак семьи фронтовиков. Окончание строительства барака Игнат считал и личным достижением, чем немало гордился и что отнюдь не думал скрывать. Иван Петрович пришел, пришел Троицын, кто-то еще из начальства. Пришли соседи и знакомые новоселов — посмотреть и поздравить, а если нужно, и помочь. Можно сказать, только музыки не хватало… И вот в торжественную минуту, при стечении народа это все и произошло…
Откуда-то вдруг появился Нефеденков. Ваня Турин радостно бросился ему навстречу:
— Борис! Здравствуй!
Борис Нефеденков на глазах у всех прошел мимо Турина, словно его и не было. Ваня ничего не понял и опять:
— Борис! Здравствуй!
Нефеденков, не оборачиваясь, дальше, дальше своей дорогой. Все видят: секретарь райкома комсомола стоит и ждет, когда его изволят заметить, когда к нему повернутся, поздороваются… Но его не замечают, к нему не поворачиваются, с ним не здороваются…
— Так, — наконец вымолвил Ваня Турин. — Обиделся…
А кругом народ, все смотрят. Турин был и уязвлен, и растерян… Троицын сделал вид, что ничего не заметил, некоторые последовали его мудрому примеру.
— Скажи ты!.. — все же проговорил кто-то из новеньких в городе, провожая Нефеденкова неприязненным взглядом, в котором сквозило твердое убеждение, что, во всяком случае, с секретарем райкома следует обходиться по-иному. — Скажи ты!..
Слава богу, что в радостной суматохе и хлопотах вскоре забыли об инциденте.
— А где Нефеденков? — спросил Степанов Игната. — Живет где?
— Михаил Николаевич, про это ты у кого-нибудь другого спрашивай! — отмахнулся Гашкин и стал упрашивать: — Написал бы ты, Михаил Николаевич, в какую-нибудь центральную газету о нашем бараке, как в него семьи фронтовиков въезжали… Такой материал газеты охотно помещают… Я бы тебе все рассказал, а ты бы — заметочку!
— Ты и сам можешь не хуже других, Игнат. Карандаш в руку — и по бумаге… — Потом с улыбкой добавил: — А чтобы не запутаться в придаточных предложениях, пиши короткими фразами.
— Чего, чего?
— Пиши, говорю, короткими фразами. Это так называемый газетный стиль.
— Ты не шутишь? — подумав, спросил Игнат.
— Если и шучу, то все равно говорю истину. В газете любят лаконизм. Это сущая правда. И что писать короткими фразами легче — тоже правда.
Гашкин радостно хлопнул Степанова по плечу:
— Умнейший ты человек, Степанов! Ведь я же и спотыкаюсь всегда именно на этих длинных предложениях, черт бы их драл! А если короткие… Короткими я напишу. Короткими я смогу… Спасибо, Михаил Николаевич! Так до завтра, я побегу. Мне еще одну улицу обойти надо! А вы к дяде Мите все-таки сходите.
7
Степанов подошел к землянке-пещере в горе, где жила Евдокия Павловна. У двери он остановился, постучал. Ему не ответили. Но вот послышались шаги, что-то нащупывая, пальцы поскребли по тесине, щелкнула задвижка, и наконец дверь открылась.
Ничего не видно!
— Проходите, проходите… — прозвучал приветливый и словно помолодевший голос Евдокии Павловны.
В сторону отодвинулась занавеска, сберегавшая драгоценное тепло, Степанов пригнулся и нырнул головой вперед…
На столе — коптилка, за столом — Борис. Он напряженно смотрел в сторону двери: кого это бог принес? Степанова вскоре узнал, однако выражение напряженного внимания не исчезло…
— Здравствуй, Борис!
— Здравствуй… — Нефеденков встал и пожал протянутую товарищем руку. — Садись.
— Я рад тебя видеть, Борис. Ни секунды не сомневался в тебе. — Степанов нащупал ногой табуретку, сел.
— Спасибо.
— Я тоже сомневалась не в своем сыне, а в сыновьях других матерей, — сухо сказала Евдокия Павловна. — Что же будет, если мы начнем жить не разумением своей совести, а упованием на мудрость другого? Ведь Турин спал с Борисом в одной землянке! Однако своей совести не доверился… Впрочем, хватит об этом: у кого что болит, тот о том и говорит. Я сейчас угощу тебя чайком, Миша.
— Что вы! Что вы! Не надо чаю, я завтракал, Евдокия Павловна, — запротестовал Степанов.
— Надо, Миша, надо.
Нефеденкова чиркнула спичкой, щелкнул замок керосинки, на потолок вскинулся и встал на свое место неясный желтый кружок. Сильнее запахло копотью.
— Я разденусь… — сказал Степанов, снимая шинель.
— А не замерзнешь? — спросила Евдокия Павловна. — Впрочем, сейчас станет теплее.
Только теперь Степанов обратил внимание на то, что Борис сидит в ватнике, Евдокия Павловна — в пальто.
Холод! И это сейчас, когда еще не ударили настоящие морозы!
— Где думаешь работать? — спросил Бориса Степанов.
— До лета где угодно. А потом подготовлюсь — и в духовную семинарию. — Борис смотрел с вызовом: «А что?! Запрещено, что ли?..» — Не бойся, поступлю в юридический, если пройду. Буду стоять на страже законности… Порадовался за тебя: работаешь с большой отдачей. Хвалят.
Степанов покосился на Бориса: не знаешь, как я провинился, как мучает меня совесть, а то бы так не говорил!
— Да, да, — подтвердил Борис. — Хвалят!
Степанов, чтобы не вступать в спор по этому поводу, лишь махнул рукой: пустое!
