Степанов, чтобы не вступать в спор по этому поводу, лишь махнул рукой: пустое!
— Зря, Миша, скромничаешь. Ты в классе был нашей надеждой, как говорил Владимир Николаевич, и приятно, что оправдываешь ее. Хорошо, что твое влияние в городе растет.
Степанов поежился — от неуютности, от холода, от невозможности рассказать Борису о том, что тяготило его, об истории с Ниной, с Леней Калошиным, о завтрашних заботах. Что сейчас Борису его беды, его заботы!.. Справиться бы ему со своими…
— Евдокия Павловна, вам карточки дали? Прописали?
— Да, да, Миша… Наверное, и ты руку приложил? Спасибо тебе!
— За что?.. И ты, Борис, не тяни, оформляй все…
Поговорили о том о сем, а тут подоспел чай. Степанов захватил с собой граммов двести хлеба и несколько кусков сахара. Намеревался отдать сразу, да совсем забыл. Сейчас вспомнил, достал из кармана шинели, положил на стол. За скромным чаем Борис вдруг яростно сжал кулаки:
— Эх вы! Нину чуть не загубили! Она здесь родилась, выросла, хотела работать с вами. А вы!..
И по тому, каким Степанов неожиданно увидел Бориса — ожесточившимся, решительным, с глазами, не предвещавшими ничего хорошего, — он понял, что этот невысокий и не богатырского склада, прекрасно воспитанный Борис, поклонник Блока и Тютчева, способен на решительные поступки.
Евдокия Павловна незаметно для сына дотронулась до колена Степанова рукой, как бы предостерегая его.
— Боря, — как можно осторожнее сказал Степанов, — Нину в комсомоле восстановили… Работает… Ну не в Дебрянске, в другом городе. Разве это так важно? Так ей самой, может быть, легче…
Но Борис словно не слышал:
— Когда я вернулся и увидел Нину, я поразился ее глазам. В них не было жизни. Я пришел к ней в сарайчик. Как она обрадовалась мне! Как будто я сделал для нее невесть что. Какая она была ласковая! Как ловила каждое доброе слово, каждый знак внимания и доверия!.. Больше ей ничего и не нужно было…
Борис отпил глоток чаю, но чай застревал в горле, и Борис отставил чашку.
— Ты говоришь, работает, восстановили. Но такие травмы не проходят для человека даром. И никто не виноват. Вот в чем дело: нет виноватых!
Степанов, который ни одним словом не перебил Бориса, приложил ладони к вискам, сжал голову. В голове звон становился пронзительным, жгучая боль все чаще и чаще быстрой молнией пробегала в затылке.
— Что с тобой, Миша? — первой заметила неладное Евдокия Павловна. — Голова?
— Ничего… Ничего…
— Аспирина бы таблетку… Но аспирина нет. Хотя подожди…
Она поднялась, достала из-под койки маленький фанерный чемоданчик и стала копаться в нем.
От керосинки в землянке заметно потеплело, но это всего на каких-нибудь полчаса. У потолка запах копоти был ощутимей, крепче. Лампадка у черного лика в углу, заметил Степанов, не горела.
— А где же хозяйка? — кивнув на икону, спросил он, лишь бы нарушить молчание.
— В область уехала, — ответила Евдокия Павловна, задвигая чемодан обратно под койку. — Вот, Миша… — Она подала ему порошок в желтоватой провощенной бумаге. Евдокия Павловна явно дожидалась момента, когда можно было вмешаться и притупить остроту разговора, успокоить сына: — Вот я и говорю, Боря, что непросто все. Конечно же!.. И с Ниной непросто.
Степанов всыпал порошок в рот и запил остатками чая.
— Непросто, — подхватил Борис. — Наши предки разбили шедших на Русь половцев, монголо-татар, псов-рыцарей, шведов, поляков, французов… Мы разобьем и этих фашистских недоносков, которые, на свою беду, не знают истории. Но какая будет жизнь на этой трижды испепеленной земле? — спросил Борис, не обращая внимания на старания матери и Степанова успокоить его.
— Такая, какую мы все заслужим своими делами. Не лучше и не хуже.
— Вот я вернулся… Что мне теперь делать? Скажи…
— Хотя я и не директор, говорю: приходи к нам в школу работать и будь непримирим к пошлости, нежеланию думать, мещанству.
— В школу? Я же не кончил вуза!
Борис рос без отца и после окончания школы, вместо того чтобы, как большинство одноклассников, поступить в институт, пошел библиотекарем на прядильную фабрику. Он не мог, как говорил, сесть на шею матери: на одну стипендию не проживешь, а мать бы выбивалась из сил, но обязательно подбрасывала ему деньги. Библиотекарем Борис стал неплохим, кроме того, иногда читал лекции о литературе, и они пользовались успехом у молодежи.
— Не кончил вуза. Неважно. Есть такие, кто кончил два, а толку от них — грош. Преподавай черчение, труд, физкультуру, пение… Хочешь — немецкий, ты хорошо его знаешь…
— Да ну его к черту! Теперь его учить и силой не заставишь. А вот черчение… — Борис задумался. — Черчение, пожалуй, смог бы с грехом пополам… До прихода дипломированного… Эх, библиотеку бы мне… Собрать из ничего, выбить из области и работать… Очень даже привлекательно!
— Так приходи, Борис, в понедельник… Чего откладывать? Вера тебя знает. С Галкиной мы поговорим. Впрочем, прийти можешь уже завтра — на станцию, на воскресник…
— А что? Вот возьму и приду.
— Ждем.
8
Когда Степанов возвращался от Бориса, по дороге на Ружное проехала зеленая новенькая трехтонка, полная молодых солдат в полушубках и шапках.
Степанов увидел их, и его словно что-то толкнуло: «Действуй! Не упускай момент!» Но что именно нужно было делать? Остановить машину и просить помощи?..
Трехтонка скрылась за пригорком… И хотя Степанов сам не знал, как он должен был поступить, но вид этих здоровых ребят, машины, без всякого усилия преодолевшей крутой подъем, не мог не оставить ощущения, что он упустил то, что должен найти: рабочую силу, машины и шоферов. Ему даже представилась картина, как эти ребята без особого труда и наверняка с шутками и прибаутками разгружают платформу за платформой, перевозят доски и бревна на уже приготовленные площадки для строительства бараков.
Степанов даже остановился, словно можно было вернуть машину с гвардейцами, которая была поистине чудесной силой. Но шум мотора затихал, затихал и наконец перестал быть различимым…
Минут через двадцать Степанов был уже возле сарайчика, в котором жил дядя Митя. Постучал в дощатую, обитую клоками лохматого войлока дверь и вошел в сумрак человеческого жилья с запахами копоти и керосина. Степанов поспешил захлопнуть за собой дверь, и неяркий день словно померк. Окошечко было маленьким, перед ним сидел дядя Митя и крутил ножную мельницу. Увидев вошедшего, оторвался от работы, поднял голову, пытаясь распознать, что это за посетитель.
— Дмитрий Иванович, это я, Степанов…
Но дядя Митя не слышал, а понять сказанное по движению губ не мог: темно. Он поднялся и наконец-то узнал вошедшего:
— А-а, Степанов! Проходи, садись.
— Ты не очень спешишь? — осведомился хозяин. — А то я закончу, и тогда спокойно поговорим.
Степанов удивился: дядя Митя словно угадал, что к нему пришли по серьезному делу…
— Конечно, подожду, Дмитрий Иванович…
Хозяин вернулся к прерванной работе и, казалось, забыл о присутствии Степанова. Ножная мельница, пожалуй одна из немногих в городе, сооружение капризное. Принцип работы ее такой же, как и у ручной, которую Степанов уже видел в сарайчике учителя, только здесь был прилажен ножной привод, поэтому мельница была более мощной.
Рассеянно разглядывая жилище, Степанов обратил внимание на два топчана, стоящие в противоположных углах, и вспомнил, как Таня Красницкая рассказывала, что дядя Митя приютил у себя совершенно незнакомую больную старуху, три сына которой на фронте…
Вошла женщина, закутанная в платок, и спросила:
— Готово, Иваныч?
Очевидно уже зная, кто и зачем пришел, дядя Митя посмотрел на часы и сказал:
— Я же тебе велел в двенадцать…
— Есть хотят… — ответила, оправдываясь, женщина. — Им не объяснишь…
— Посиди. — Дядя Митя кивнул на топчан, на котором сидел и Степанов.
Женщина хотела сесть рядом, но, рассмотрев, кто это, устроилась на краешке.
Минут через десять зерно было смолото, и дядя Митя отдал муку женщине. Та поблагодарила и быстро ушла.
— Ну что, Михаил Николаевич?.. — обратился к Степанову дядя Митя. — Дел невпроворот, а? Зачем тебе понадобился старый инвалид? Ответствуй. — Он подсел к нему поближе.
Не мешкая, Степанов выложил ему все свои заботы и закончил, как бы подводя итог:
— Людей, думаю, найдем, а вот шоферов!
— Хм, хорошо… Один шофер, считай, у тебя уже есть. — Дядя Митя ткнул пальцем себя в грудь. — Прав, конечно, не имею, но приходилось всякую технику водить. Справлялся. А вот другого!.. За другим нужно в Девять Дубов идти, раз такое дело. Командир у меня там, младший лейтенант… Тоже раненный, но с машиной справится. Вот только не свалился бы, не дай бог.
— Сходите, Дмитрий Иванович! Другого, наверное, ничего не придумаем…
