А сна не было. Перед усталыми глазами белым квадратом стояло заснеженное со двора окно, от него веяло морозной свежестью. Мысли переполняли голову, и от случая с Хворостянкиным Виктор обратился к тому, что его волновало уже много дней и ночей: он замечал в себе странную перемену и никак не мог решить, радоваться этому или огорчаться.
Разумеется, такая перемена не могла явиться из ничего и вдруг; возможно, ее и вовсе не было бы, не случись в станицах таких массовых электротехнических курсов. Виктор Грачев, инженер-монтажник, собирался всю жизнь иметь дело только с машинами и вдруг, как говорят — волею судьбы, сделался инженером-педагогом, и надо сказать правду — педагогом несколько необычным. Более трехсот человек прислушиваются к его словам, им он прививает любовь к технике; и хоть трудные бывают переезды из станицы в станицу в холод и метель, но зато приятно сознавать: он обучает техническим наукам людей, из среды которых вырос сам. Виктор видел, как с каждым новым его приездом в станицу у его земляков все больше и больше просыпались любознательность и та природная пытливость ума, от которой у человека светлячками горят глаза…
Вся эта перемена в людях отражалась, как свет от зеркала, и на нем, оттого и менялся его характер, и Виктор понимал: да, важно, конечно, смонтировать на Кубани гидростанцию; да, важно, конечно, по строгим техническим правилам установить турбину, генератор с возбудителем и распределительный щит; но во много раз важнее — монтировать такое сознание у колхозников, которое порождает новое отношение к жизни…
В субботу Виктор Грачев был в Рощенской, — на этой станице замыкался круг его недельной поездки по району. Занятия курсов, как обычно, затянулись и кончились поздно вечером. Виктор направился на квартиру к Сергею; давно они не виделись, — хотелось и побыть вместе, и поговорить.
Знакомый небольшой дворик был завален сугробами, — ночью они напоминали крохотные утесы и снежные перевалы. В комнатах горел свет, но Сергея дома не оказалось, — он был на заседании бюро. Ирина встретила Виктора улыбкой на лице, заметно пополневшем и потемневшем от беременности; просила остаться и подождать Сергея, обещала напоить чаем, но Виктор отказался и ушел. В другое время он и остался бы и пил чаи, но на этот раз случилось нечто необычное: он смотрел на Ирину, а перед ним почему-то стояла Соня, грустная, с гордым взглядом. И вот тут, неожиданно для самого себя, он решил сейчас же ехать в Усть-Невинскую и во что бы то ни стало повидать Соню. «Все одно — размышлял он, входя в райисполкомовскую конюшню, где стоял его конь, — оттуда в понедельник начнется новый круг моего недельного странствия, так что лучше поохать в Усть-Невинскую не завтра, а сегодня в ночь…»
С твердым намерением непременно повидать в эту ночь Соню и сказать ей что-то такое, чего еще вчера бы он не смог сказать, Виктор вскочил в седло и ускакал в степь, — белая и озябшая, лежала она под холодным лунным светом; морозный ветерок обдувал ее со всех сторон… А часа через полтора, нагревшись сам и хорошенько разогрев коня, он въехал в Усть-Невинскую, — станица давно спала, а над ней, как бы оберегая ее покой, частыми огнями горели фонари.
К Сониной хате коня подвел на поводу, постоял, осмотрелся, — хотелось успокоить дыхание, а сердце билось часто и сильно. Виктору казалось, что вот-вот откроется сенная дверь и на пороге появится Соня… Окна не светились, в затянутых ледком стеклах блестела луна. Всхрапнул конь. Виктор вздрогнул: на носках, крадучись, подошел к двери, постучал рукоятью плетки. Загремел крючок, послышались шаги, — Виктор затаил дыхание и ждал… И вот отворилась дверь, и перед ним, кутаясь в шубчонку, в валенках на босу ногу, стояла не Соня, а ее мать.
— Ой, господи! Виктор Игнатьевич! — воскликнула она слабым, сонным голосом. — Откуда ты явился? А Сони дома нету. В Ставрополь, на учебу, поехала… Разве ты не знаешь? Ну, заходи в хату…
Виктор ничего не сказал, молча потянул повод и повел коня на улицу.
«Уехала… Куда же теперь мне? — думал он. — И кому я расскажу все то, что хотел рассказать только ей одной?..»
Он неторопливо вел коня по улице, — огни на площади Усть-Невинской манили к себе.
Звякнула щеколда, и в сенцах кто-то так затопал смерзшимися валенками, точно выбивал чечетку.
— Хозяева! Встречайте деда-мороза! — послышался простуженный басок.
Сергей открыл дверь и в густых клубах пара увидел Савву Остроухова; голова замотана башлыком — виднелись одни лишь заиндевелые глаза, а бурка, залепленная снегом, казалось, была сделана из ваты.
— Эх, и разгулялась же зима! — сказал Савва, развязывая башлык и сбрасывая с плеч мерзлую бурку. — Это только подумать: у нас на Кубани — и такие холода! По радио слышал — в Архангельске и то зараз теплее, чем у нас!.. Дай мне веничек…
— Ничего веничком не сделаешь, ты ее поставь в угол, пусть оттает, — Сергей взял из рук Саввы тяжелую бурку и поставил ближе к печке. — Ну, что там, в степи? Не заметил, как там наши лесные полосы?
— Э, замело до самых верхушек. — Савва расстегнул полушубок, сиял кубанку. — Как же мы до Ставрополя доберемся?
— Поедем поездом. Из Минеральных Вод идет состав с делегатами, вот он и нас заберет. А на станцию подвезет твой Дорофей… Ну, проходи, еще успеем чаю попить.
Савва снял полушубок, повесил его на гвоздь, кое-как смел веником снег с валенок, поправил под поясом гимнастерку, достал из нагрудного кармана расческу и причесал повлажневший чуб, и только после этого пошел следом за Сергеем в соседнюю комнату. Навстречу ему шла Ирина, улыбаясь той улыбкой, которой обычно улыбаются молодые беременные женщины. Савва именно такой располневшей привык ежегодно видеть свою Анюту, и теперь был даже рад, глядя на жену своего друга, но ему показалось, что Ирина уж очень тяжела. Он посмотрел на мать Ирины Марфу Игнатьевну и понял, почему она находилась не на птичнике, а у зятя.
За чаем Сергей и Савва говорили о том, что в степи буран угнал отару овец и засыпал ее снегом; что Ставрополь весь завален такими заносами, каких ни одни старожил не припомнит; что на горе Стрежамент лежат сугробы величиной с двухэтажный дом…
Позвонил Кондратьев и попросил приехать в райком. Сергей стал одеваться, а Ирина не отходила от него, помогая застегнуть шинель. Савва, накинув на плечи уже успевшую оттаять бурку, нырнул в белое облако и закрыл за собой дверь. Сергей задержался с Ириной. Обнимая ее полные плечи и целуя в щеку, он сказал:
— Главное, Ирина, не волнуйся… Поговори с Натальей Павловной — и она то же скажет.
— Она-то, может быть, и скажет, а откуда ты все это знаешь? — спросила Ирина.
— Знаю и я, потому что спокойствие…
— Хорошо, хорошо! — перебила Ирина. — До твоего приезда ничего со мной не случится.
— А если что случится, пусть дадут мне телеграмму.
— Езжай, езжай и ничего плохого не думай.
Сани, подымая снежную пыль, подлетели к занесенному сугробами зданию райкома и остановились. Дорофей, с головой укрытый тулупом, что-то бурчал, обращаясь к лошадям, которые поворачивали крупы против ветра и пригибали заснеженные по живот ноги. Савва и Сергей прошли по расчищенной дорожке, как по траншее, и очутились в теплом помещении.
Три печи, обогревавшие все здание, топились из коридора. Возле одной из них, подставив скамейку поближе к горячей печной дверке, грелись Глаша Несмашная и Варвара Сергеевна Аршинцева, одетые по-дорожному — в шубах с воротниками и в валенках, в шалях, лежащих у них на плечах. Тут же находилась Наталья Павловна — пришла проводить мужа.
— Привет делегаткам! — сказал Сергей, здороваясь с женщинами за руку. — Привет и вам, Наталья Павловна! Пришли нас проводить?
— Мое дело — провожать да встречать.
— В такой холод лучше дома сидеть, — заговорил Савва. — Вот у Варвары Сергеевны тулуп подходящий, в нем можно ехать хоть на Северный полюс.
— В Ставрополе тоже, говорят, не теплее.
— Ну как там Николай Петрович? — спросил Сергей, обращаясь к Наталье Павловне. — Пора бы уже ехать.
— У него сейчас Алдахин и Стегачев, — ответила Наталья Павловна. — Пойди поторопи.
Сергей не успел отойти от женщин, как из кабинета Кондратьева деловым шагом вышел Алеша, на ходу заглядывая в раскрытую папку, а за ним Алдахин, в галифе и в черной суконной гимнастерке, поверх которой надета меховая безрукавка.
— Ты меня учить еще молодой! Во всякой бумажке прежде всего надо видеть документ! — сердито проговорил Алдахин и, покосившись в сторону Алеши, вошел в соседнюю дверь, снаружи обитую черным коленкором, со стеклянной табличкой: «2-й секретарь РК С. П. Алдахин».
Сергей прошел по коридору и рядом с кабинетом Алдахина увидел на дверях свежую табличку: «Секретарь РК Т. Н. Нецветова».
