Впереди скакал старик, голова его была повязана башлыком. Двое молодых гнали взмыленных коней, но опередить старика не хотели.
Когда они приблизились, я заметил, что молодые обросли густой бородой.
На них были старые, поношенные чохи, очевидно, с чужого плеча. Головы повязаны башлыками. Сапоги до колен покрыты грязью; полы одежды облеплены репейником.
Их добрые сванские кони неслись во весь опор, тяжело дыша. Меня тоже подмывало пустить коня карьером по этой новой дороге, но здесь было опасно ехать даже рысью.
Обломки взорванных динамитом скал валялись вдоль шоссе, по которому, пыхтя, двигались почерневшие роллеры.
Грохот взрывов сливался с ревом Ингура. Если на такой дороге лошадь испугается и понесет, — тогда прощай жизнь!
Старик, точно не замечая меня, проехал вперед, прикрикнул на молодых, чтобы они не держались края. Он казался озабоченным.
Так, в молчанье, продвигались мы некоторое время. Джокиа, запыхавшись, едва поспевал за вами, порой спускался по тропинкам и шел напрямик, оставляя нас далеко позади себя, потом мы снова настигали его, и он опять плелся за нами понуро, словно усталая дворняжка.
У поворота дороги около сотни рабочих возились со свалившейся сверху каменной глыбой, стараясь столкнуть ее в Иигур.
Остановив здесь коня, Кац Звамбая нагайкой подал нам знак спешиться. Осколки сорвавшейся глыбы разнесли деревянный мостик, и нам ничего не оставалось, как переправиться через Ингур верхами.
Насколько спокоен Ингур в Мегрелии, где его волны свободно катятся к морю, настолько же буен он в Сванетии, стесненный в своем узком, извилистом ложе.
Какой чудовищной силой должна обладать эта река, сумевшая пробить гранитную породу на глубине в несколько километров и все еще кидающаяся на разбитые ею твердыни!
Не раз приходилась мне переправляться верхом через наши реки, но взглянув на Ингур, я остолбенел.
Я и Арзакан были против того, чтобы переправляться верхом. Производитель работ тоже советовал нам переждать, говоря, что за три дня мост будет восстановлен, а до тех пор предлагал нам отдохнуть в бараке для рабочих.
Вначале и Кац Звамбая был не прочь подождать, но его раззадорил Джокиа, уверявший, что тут даже баба не испугается переправы. Заладил: «Опозоримся на весь мир!»
Кац перешел на его сторону и уже не слушал наших увещеваний. «Молодо-зелено, что вы понимаете в этом!» — таков был смысл его слов.
Тараш Эмхвари присоединился к решению Кац Звамбая.
По абхазскому обычаю, в пути впереди всадников едет старший, при переправе же через реку молодежь должна выказать свою удаль.
Дело обернулось уже вопросом чести и мужского достоинства. Поэтому Арзакан, спешившись, стал медленно спускаться по тропинке, ведя лошадь на поводу.
Долгий час спускались мы таким порядком. Приблизившись к берегу, Арзакан снова вскочил в седло и вытянул лошадь плетью. Дважды кидал он коня к скалистому обрыву, дважды отступал, и наконец оба исчезли во вспененных водах Ингура.
Затем в нескольких метрах показалась голова всадника. Кац Звамбая стоял на берегу. Сложив руки рупором у рта, он кричал Арзакану, чтобы тот держался по течению реки.
За Арзаканом вошел в воду Эмхвари. Кац Звамбая подсадил Джокиа на круп своей лошади и подал мне знак.
Я взмахнул нагайкой. Мурашки побежали у меня по телу, когда я бросил коня в Ингур.
Ледяная пучина сразу поглотила меня. Но конь был опытный, и я, оглушенный, мокрый до нитки, всплыл над водой.
Ничего подобного не приходилось мне переживать в жизни.
Ингур швырял моего коня, точно мяч. От блеска стремительно мчавшейся реки закружилась голова, и я не различал, куда нас несет. Волна вырвала у меня из рук поводья; вцепившись в гриву лошади, я отдался течению.
Кац Звамбая раньше всех очутился на том берегу реки. Пронзительно гикнув, он кинулся в мою сторону. Уж не знаю, лошадь ли моя изловчилась или случилось что-либо другое, но меня вынесло к берегу. Кац повернул назад.
Я был в безопасности и протирал глаза, отуманенные брызгами. Только успел заметить сведенное судорогой лицо Джокиа, примостившегося за спиной Кац Звамбая.
Рыжий, носатый, он походил на дьявола, впившегося в человеческое тело. И я подумал: «Живи Джокиа в средние века, его объявили бы сотрапезником сатаны и, конечно, сожгли бы на костре!»
Тараш Эмхвари иногда опережал меня, время от времени хмуро перекидываясь со мной словом. Арзакан — тот больше держался в стороне и скупо отвечал на вопросы.
Он исподволь окидывал взглядом мой необычный костюм, потом переводил задумчивый взор на развороченные скалы, все время держась тропы, усеянной осколками взорванной породы.
Недолгие минуты удавалось нам ехать по ровному месту; то и дело рабочие разбегались в стороны, и мы тоже вынуждены были укрываться где-нибудь в расщелине скалы. Гремел взрыв. С грохотом низвергались утесы, стонало и содрогалось все огромное ущелье.
Как тур, прыгал по камням разъяренный Ингур и бился о скалы, словно радовался близкой гибели этих исполинских громад.
На протяжении десяти километров мы видели десятки тысяч деревьев, сброшенных вниз с громадной высоты. Стволы сосен, елей, карагача, цепляясь друг за друга, запрудили Ингур.
И еще много тысяч их гнило, сваленных на берегу.
Мы въехали в маленькую деревню. Нас обступили зобатые дети с живыми, блестящими глазенками. Пожилая женщина с большим зобом сидела на балконе за ткацким станком.
Ехать становилось все труднее. Вновь проложенная дорога местами обрывалась. Чтобы сократить путь, мы переезжали на тропинки, узкие, как спина козы.
Порой мы с Кац Звамбая спешивались, так как дощатые мостики разнесло скатившимися сверху глыбами. Молодые хорохорились, не сходили с коней; они заставляли их перескакивать через провалившиеся мосты и обрывавшиеся тропинки, буквально на волоске от смерти.
— Почему вы так спешите? — спрашиваю я Эмхвари.
— Вам, без сомнения, известна наша история: не такой фрукт Джокиа, чтобы не проболтаться. Мы должны до наступления темноты проехать зунтарские теснины, иначе наши преследователи настигнут нас, а в этих стремнинах даже ребенок может перебить мужчин, швыряя сверху камни.
— Ничего, нас четверо; я думаю, они не решатся, — заметил я.
— А я вообще советую вам отстать немного или опередить нас, — вставил свое слово Арзакан. — А то, неровен час, случится что-нибудь. Этот Джокиа — грязная личность. Возможно, он уже дал знать Тарба, где мы находимся.
— Во всяком случае не следует горячить коней, когда едешь над такими пропастями, — говорю я.
— Знаете, уважаемый Константинэ, ничто не волнует меня так, как горы, — сказал Эмхвари. — Техника лишила море его былой грозности и величия. Это уже не всевластная стихия времени Одиссея. На комфортабельном океанском пароходе чувствуешь себя как дома.
Вид степей наводит на меня сон.
А горы — они непреодолимо влекут к себе. Когда я вижу гору, мне хочется непременно перевалить через нее. А перевалишь, — покажется другая, еще выше, чем эта, потом третья…
Опять загудело ущелье. Взревели утесы, поросшие елью, взлохмаченные, как щетина вепря. Мы увидели, как огромная глыба отделилась, от скалы и ринулась в Ингур.
Кони вздрогнули. Лошадь скакавшего впереди меня Эмхвари еле удержалась на тропе.
— Это салютует наступающая цивилизация, и горы отвечают ей, — крикнул сквозь грохот Тараш Эмхвари. — Проведут дорогу, и тогда прощай первозданность Сванетии!
Арзакан придержал коня и обернулся к нам.
— Может, ты хочешь, чтобы зоб доканал сванов? — иронически спросил он.
— Ну, какой там зоб! — возразил Эмхвари.
— Но вы же видели зобатых на дороге… Кто сочтет, сколько их в этой стране! — заметил я.
— Тебе и моему отцу не нравятся взрывы, — сказал Арзакан. — Еще вот Джокиа тоже — конскому маклеру.
— Прокладка этой дороги не нравится сванам, — ответил Эмхвари.
— Смотря, каким сванам! Кулакам и конским маклерам, конечно, не нравится, — отрезал Арзакан и уехал вперед.
— Знаете, — говорит Тараш Эмхвари, перегнувшись ко мне, — каждый народ должен сохранять в себе запас первобытной энергии, иначе мы все сделаемся такими же субтильными, как французы.
— Разговоры о субтильности французов — это выдумка журналистов, которые не высовывали своего носа дальше Парижа. А вот поездите по западной или северной Франции!
— А я думаю, что развитая индустрия уничтожит своеобразие малых народов. Авиация упразднит горы как препятствие, и тогда…
— Авиация и вообще техника сводит на нет пространство и тем самым устраняет разобщенность народов.
Но Эмхвари отстаивал свое, и на этой почве мы поспорили. Под конец он рассердил меня резкостью своих суждений.
