«На днях из Константинополя в Советскую Россию прибыли тайно от барона Врангеля и агентов Антанты бывший командующий Крымского корпуса и начальник обороны Крыма генерал-лейтенант Слащов… (далее перечислены другие прибывшие лица. — В. Л.). С именем генерала Слащова связано много тяжелых для Советской России моментов. С другой стороны, с его именем связано много надежд и планов русской и иностранной контрреволюции… Слащов и его сослуживцы являются больше солдатами, чем самостоятельными политическими деятелями. Долгие годы они с оружием в руках боролись против нас… Борьба оказалась проигранной. Не только рядовые бойцы, но и многие офицеры белых армий убедились, что они играли роль механического оружия в руках иностранных хищников. Меж тем новая и подлинная Россия возрождалась и крепла… „Великая Россия“… находится там, где трудящийся народ с неимоверными усилиями строит новое общество… а не там, где оборванные кучки беглецов и политических шантажистов создают комедию государственности…
Советская власть простила прибывающей группе ее прошлые противонародные действия. Всем искренно отрекшимся от контрреволюционного прошлого будет дана возможность принять участие в общей работе по возрождению страны…
Сведения, доставленные Слащовым и другими, с полной основательностью доказывают, что влиятельнейшие круги во Франции, Англии и других странах отнюдь не отказались от новых покушений на Россию. Советская республика должна сохранять всю свою бдительность. Но в то же время самый факт добровольного прибытия в Советскую республику виднейших участников армии Врангеля свидетельствует о далеко и глубоко зашедшем кризисе разложения русской белогвардейщины. Чем дальше, тем меньше возможности остается у иностранных империалистов пользоваться для своих хищнических замыслов пушечным мясом русских белых армий».
На следующий день в той же газете генерал Слащов Я. А. выступил с обращением к офицерам и солдатам армии Врангеля и беженцам, в котором говорилось:
«С 1918 года льется русская кровь в междусоюзной войне. Все называли себя борцами за народ. Правительство белых оказалось несостоятельным и неподдержанным народом: белые были побеждены и бежали в Константинополь.
Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и ее народ.
Я, Слащов-Крымский, зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться Советской власти и вернуться на родину, в противном случае вы окажетесь наемниками иностранного капитала и, что еще хуже, наемниками против своей родины, своего родного народа… Требую подчиниться Советской власти для защиты родины и своего народа».
Многие тысячи солдат и офицеров вернулись на родину. Солдат и казаков отправляли в родные места, а офицеров — в северные лагеря особого назначения, в том числе и на Соловки. Ужасная участь постигла их.
Булгаков несомненно знал (или хотя бы слышал) о несчастных белых офицерах, возвратившихся в Россию, и потому с таким трепетом создавал пьесу «Бег». Финал же пьесы (возвращаться ли Хлудову на родину или нет) переписывал многократно. И в конце концов твердо решил: Хлудов не должен возвращаться на родину и ему следует покончить жизнь самоубийством. Застрелиться в Константинополе предпочтительнее русскому офицеру, нежели возвратиться в якобы родную страну — для унижения, позора и мучительной гибели…
В конце седьмого предполагалась экспедиция на остров с целью вселения арапов… — Эмигрантские газеты были переполнены в 1923–1924 гг. материалами о предстоящей «экспедиции» в Россию. Но, увы, по крайней мере добрая половина из них выступала категорически против новой интервенции в Россию. Причина была одна: милюковы, керенские, черновы, кусковы и прочие боялись реставрации монархии. По их мнению, с реставрацией самодержавия российские либерал-демократы навсегда утрачивали родину. Большевистскую же власть, по их мысли, можно трансформировать в социал-демократическую. Так что, несмотря на большой шум об интервенции, эмиграция к ней не была готова.
…баркас немецкий!.. — Булгаков указывает на советско-германские связи, которые были установлены после Рапалльского договора (апрель 1922 г.), предусматривавшего восстановление дипломатических отношений между Германией и советской Россией, налаживание торгово-экономических связей. Договор этот разрывал установившуюся экономическую и политическую блокаду советской России.
Рики-Тики-Тави был интереснее всего… Он… говорил только одно: «…Ужо таперя, голубчики, вы у меня попрыгаете». — С воинственными заявлениями выступали и великий князь Николай Николаевич, и генералы П. Н. Врангель, П. Н. Краснов, А. П. Кутепов, — атаманы донских, кубанских и терских казаков. Белые воинские соединения стали приводиться в боевую готовность…
Но далее Булгаков уже описывает не минувшее и настоящее, а будущее, выдавая желаемое за действительное.
…фигурка с головой, стриженной ежиком… арапы… узнали… Кири-Куки… Рики мастерским ударом перехватил ему глотку от уха до уха. — Это воплотившаяся в литературной форме мечта Булгакова — поквитаться с предателями, от которых проистекают великие беды… Но как бы в насмешку над Булгаковым, Керенский прожил до глубокой старости.
На соединенном празднике посылаем вас к… — Главная, пожалуй, мечта Булгакова — увидеть «соединенный праздник» двух расколовшихся частей России.
Роковые яйца*
Повесть написана в октябре 1924 г. Впервые опубликована с сокращениями в журнале «Красная панорама» (1925. № 19–22, 24); № 19–21 — под названием «Луч жизни», № 22, 24 — «Роковые яйца»; полностью — в альманахе «Недра» (1925. Кн. 6), затем — в сб.: Булгаков М. Дьяволиада. М.: Недра, 1925; то же, 1926.
Печатается по сб.: Булгаков М. Дьяволиада. М., 1926.
О повести «Роковые яйца» чаще всего пишут, приводя восторженные отзывы о ней М. Горького, В. Вересаева, М. Волошина, А. Белого и других современников Булгакова. Действительно, повесть произвела сильнейшее впечатление как художественно-политическое произведение не только в российских, но и зарубежных литературных кругах. Но мало кто знает, что в 60-е гг. о повести «Роковые яйца» с восторгом отзывался А. И. Солженицын. Вот отрывок из его письма Е. С. Булгаковой от 16 марта 1966 г.:
«Самое крутое время было, пожалуй, до последнего нашего визита к Вам, но веселого не много было и с тех пор.
А вот еще и Анну Андреевну потеряли (речь идет о смерти А. А. Ахматовой. — В. Л.). Вы помните, что она нас первая познакомила?
Большое спасибо за журнал. Сперва мне показалось — избыток Гоголя, но в последней главке Михаил Афанасьевич взял реванш за все! Изумительная главка, где весь дух эпохи и история целого периода. И с какой легкостью!»
И далее А. И. Солженицын приступил к конкретному разбору повести. Приводим только некоторые его записи:
«Общие черты булгаковской прозы, которые хорошо здесь видны:
1. Легкость, свобода.
2. Динамизм.
3. Доза юмора, свободно даваемая там и здесь.
4. Неудержимая фантазия, богатство теснящихся образов.
Блестяще дан корреспондент Альфред Бронский („вечно поднятые, словно у китайца, брови“ — „ни секунду не глядящие в глаза собеседнику агатовые глазки“, ботинки, похожие на копыта (!)… Другой репортер — в штанах и блузе из одеяльного драпа…
Какая сила и краткость характеристики…»
(НИОР РГБ, ф. 562, к. 37).
Об истории написания повести более или менее подробно сказано во втором томе собрания сочинений писателя (М., 1989. С. 670–677). Мы приведем лишь новые факты, выявленные в последнее десятилетие, и прежде всего дневниковые записи Булгакова о повести.
18 октября 1924 г. писатель делает очень важную запись в дневнике о том, что большие затруднения возникли с его повестью-гротеском «Роковые яйца» по цензурным соображениям и что «в повести испорчен конец».
Напомним, что М. Горький, дав блестящий отзыв повести, сокрушался по поводу ее «плохого конца». Автор, мол, не использовал поход пресмыкающихся на Москву, а это могла быть «чудовищно интересная картина». Из дневника Булгакова видно, что он и сам расстраивался по этому поводу.
Много было споров о цензурных поправках в тексте. Но из записей самого автора становится очевидным, что такие поправки им были сделаны.
И еще две важные записи Булгакова — в ночь на 27-е и затем в ночь на 28 декабря 1924 г.:
«Ангарский (он только на днях вернулся из-за границы) в Берлине, а кажется, и в Париже всем, кому мог, показал гранки моей повести „Роковые яйца“. Говорит, что страшно понравилось и кто-то в Берлине (в каком-то издательстве) ее будут переводить».
