Сон его прервался очень неожиданно.
— Обыватель! — произнес над ним голос Анны.
Андрей сонно усмехнулся, еще глубже зарываясь в подушки.
— Обыватель! — повторила Анна.
Он никогда не был обывателем, и не это словечко задело его, а явное зло, прозвучавшее в голосе Анны. Он повернулся и осмотрелся — Анна исчезла. Он еще помедлил, опираясь на локоть, — слишком громко говорило в нем повторенное чувство обиды.
И вдруг Анна действительно вошла в комнату, дыша добрым весельем, просто невозможно было представить в ней злобу, которая разбудила Андрея. «Значит, мне приснилось», — подумал он.
— Ты знаешь, — заговорила она, присаживаясь к нему на диван и обнимая его за плечи. — В руднике западный штрек пересек жилу исключительной мощности. Теперь ты можешь быть спокоен.
— Правда?! — воскликнул Андрей, торопливо поднимаясь. — Как это хорошо, Анна!
— Да, теперь ты можешь быть совершенно спокоен, — повторила она, подчеркивая каждое слово, точно придавала сказанному особое, свое значение, и это заставило Андрея снова насторожиться.
— Пока я могу только радоваться, а спокойным почувствую себя, когда найду жилу на Долгой горе.
Анна усмехнулась.
— На Долгой горе ты ничего не найдешь, потому что уже получен приказ о прекращении работ! — сообщила она и вспыхнула, заметив резкое движение Андрея. — Не маши руками, я не боюсь!
И опять не слова ее, а враждебность в ее голосе поразила, а потом и возмутила Андрея.
— Анна! — прикрикнул он, мрачно глядя на нее.
— Не кричи! — осадила она его. — И не строй из себя невинность. Скажи спасибо, если я по-родственному замну дело, мало чем отличное от растраты. — Неузнаваемо исказившись от ярости, она придвинулась к Андрею, и он изо всей силы ударил ее по лицу.
И сразу упал, точно в шахту сорвался, и уже лежал на спине весь в поту, поводя обезумевшими глазами. Сердце его стучало, казалось, на всю комнату.
— Анну ударил! — вскричал он со стыдом и страхом, но пришел в себя и чуть не всхлипнул от радости. — Заспался, сукин сын! Да после такого, если бы на самом деле, — повеситься надо!
49
Минут пять лежал он, наслаждаясь освобождением от кошмара. Он не мог ударить Анну, как и она не могла бросить ему такой гнусный упрек.
С этой мыслью Андрей торопливо встал, оделся и пошел умываться.
Анны дома уже не было. Ушла и Маринка в садик «на работу», как шутя говаривал Андрей. Обычно она поднималась раньше всех, но сегодня, похоже, проспала: куклы, уложенные с вечера в своем углу, остались спать на весь день. Только плюшевая обезьянка с потертой мордой и единственным стеклянным глазом успела проститься с хозяйкой и сиротливо сидела посреди ее еще не убранной кроватки.
— Ну и урод! — прошептал Андрей, дивясь устойчивой привязанности дочери к этой игрушке, и, отложив ее в сторону, вышел из комнаты.
Он не понимал щедрости детского сердца, с материнской нежностью призревавшего некрасивого урода. А может быть, старая обезьяна и не была уродом для Маринки.
В конторе ощущение жизнерадостности быстро покинуло Андрея. Сметы его трещали по всем швам, и деловые разговоры здесь сводились к одному: денег, денег, денег! Надо было изворачиваться, урезать, даже хитрить, что особенно тяжело действовало на него.
Прямо с ревностью он вспоминал суммы, которые отпускались раньше на разведочные работы, — в какую бездну ухнули те деньги! А когда здесь начал работать Андрей, уже пошли сокращения средств, хотя он и протестовал против этого и против многих приказов по разведкам. Однако строптивость лишь украсила его послужной список двумя выговорами из управления треста.
— Тяжелый переплет! — сказал он с досадой после разговора с бухгалтером разведочного отдела. — Не бухгалтер, а кулак какой-то: так и прижимает на каждой копейке, будто не он у меня служит, а я у него под началом. И ничего не поделаешь — финансовый контроль…
Андрей представил немолодое лицо бухгалтера — тщательно выбритое, с начинающим отвисать подбородком, мешковатыми складками под глазами и выражением вежливого, но непоколебимого упорства — и еще пуще озлился.
В это время дверь кабинета медленно отворилась и сердитый взгляд Андрея встретился со взглядом Валентины Саенко, в нерешительности остановившейся на пороге.
— Можно? Я на одну минуточку, — сказала она, вспыхивая и, может быть, поэтому выше, чем следовало, поднимая пышноволосую голову.
Не ожидая ответа, она быстро прошла по комнате к столу, на ходу вынимая из сумки какие-то бумаги. Дверь, не прикрытая ею в коридор, закрылась сама, и то, как Валентина беспокойно оглянулась, и то, что она оставляла дверь открытой, тоже стало неприятно Андрею. Похоже, Саенко поступала так из предосторожности, ненужной при обычных отношениях между людьми.
— Ваш разведчик, тот, который с малярией, поручил мне передать вам это письмо, — заговорила она, выпростав из сумки незапечатанный конверт. — Он просит перевести его заработок за прошлый месяц семье и дал доверенность на получение денег.
— Вы будете получать?
— Да.
— Хорошо, выдача зарплаты в общий платежный день, — сказал Андрей, и ему стало неловко, что он даже не предложил Валентине сесть: ведь она совсем не обязана заботиться о нуждах его разведчиков, хотя они и лежали теперь в приисковой больнице. — Как они там?
— У Петрова тиф протекает нормально, а у Егорыча неблагополучно с печенью, — с серьезным сожалением сказала Валентина, сразу став вполне естественной, и, уверенно повернув к себе простое кресло, присела в него. — Понимаете, гемолитическая желтуха.
— Осложнение после малярии?
— Малярия тут ни при чем. Сейчас он на строгой диете. Покой и медикаментозное лечение. Это ведь ваш старый разведчик?
— Да, он очень опытный, бывалый таежник, — подтвердил Андрей, уже с чувством симпатии присматриваясь к Валентине. Она сидела перед ним спокойно и с хорошей заботой говорила о том, что интересовало его. — Сможет он теперь вернуться на тяжелую работу?
— Конечно. Желтуха продлится не больше десяти — двенадцати дней, но после кровавой рвоты от снадобья товарища Чулкова ему полагается быть под врачебным присмотром месяца полтора. Ослабел он очень.
— От снадобья? — Андрей недоверчиво улыбнулся. — Таежники часто так лечатся.
— Раз на раз не приходится, — возразила Валентина, вставая. — Поперхнулся, дурно закашлялся и сразу разрыв поверхностного сосуда.
— А вы шефство взяли над нашими разведчиками? — спросил Андрей, задерживая ее этим.
— У меня много таких подшефных. Мы заботимся об одиноких, которым нужно помочь вне стен больницы.
— Знаете что, загляните в бухгалтерию сейчас, — сказал Андрей, крепко пожимая протянутую ему узенькую руку. — Бухгалтер у нас страшный сквалыга и в платежные дни остро заболевает.
50
Было часов семь вечера. Илья Уваров сидел у себя дома в шлепанцах на босу ногу, в темной пижаме и перечитывал письмо, полученное им от сестры Августы. Двое его сыновей, мальчишки-погодки, жили в ее семье; у нее было трое своих, и всю эту буйную ораву она держала в ежовых рукавицах.
Отдав ей детей, Уваров вначале беспокоился и тосковал, не очень доверяя педагогическим способностям сестры, которая помнилась ему глазастой, большеротой девочкой с громким голосом и ухватками сорванца. Когда Августа училась в медицинском институте, он отправлял ей посылки и деньги, получая взамен письма о ее сумасбродных планах на будущее. Она мечтала стать светилом в медицинском мире, ехать зачем-то в Монголию, что-то там открывать, бредила славой и училась неплохо, но по окончании института вышла замуж за председателя горсовета и надолго умолкла. Потом, после несчастья Уварова, она без зова приехала к нему, будучи уже матерью семейства, и, по-бабьи, наревевшись, увезла его мальчишек к себе под Рязань, где работала врачом-хирургом. Только через год, летом, Уваров смог навестить их.
Он сам никогда не знал ни детских игр, ни других утех золотого детства и мечтал о беззаботном счастье для всех малышей. Поэтому он был потрясен видом своего первенца Володи — в то пору еще семилетнего, увидев его за чисткой картофеля на террасе. Шестилетний Ленька сосредоточенно нес к брату миску с водой, держа ее обеими руками, но, увидев отца, растерялся, уронил миску и расплакался от избытка чувств. Мальчики Августы, чуть постарше Володи, окапывали яблони в саду. Заслышав шум на террасе, они мигом примчались и еще увеличили общую суматоху. Один из них вытер прежде всего лужу на полу, а затем; вытирая руки о штанишки, подошел здороваться.
Уваров поставил чемодан, бросил на кресло кепи, пальто, покупки, но не успел разглядеть и расцеловать разномастные, загорелые детские лица, как все его вещи были уже водворены на место.
