— Моя нада товарищ Сей Чен-вен, — улыбнулся сапожник.
Но высокий русский парень не улыбнулся и не ответил. Мао спросил еще раз — парень не шевельнулся. Тогда Мао сделал попытку пройти внутрь.
«Совсем обнаглели! Как у себя на родине!» — Цуба[30]! Куда? Тебе говорят!
Мао отошел на несколько шагов и беспомощно оглянулся. Два-три человека торопливо шли в разные стороны. Они были заняты своими делами и не обращали внимания на затруднительное положение старика. Две захожие курицы и петух рылись в щебне. Мао засунул руки в карманы и стоял совершенно спокойно, как будто ни о чем не думая. Но на самом деле за этим видимым безмятежьем наливалась буря.
Графф курил и смотрел по сторонам. Ему нужно было в цех, его бригада осталась на срочном уроке, он вышел на минуту покурить, но упрямство китайца приклеило его к порогу.
Мао снова придвинулся к дверям.
— Моя надо Сей Чен-вен... товарища работай здесь... Его здесь еси?
— Вались, — огрубил Графф. — Посторонним нельзя шляться по заводу.
Мао не понимал суровости тона:
— Почему нельзя, товарищ?
«Обязательно хочет поступить в бригаду, — разжигал себя Графф. — Они, сволочи, тянут друг дружку...» Оглянулся — поблизости никого. Подскочил к старику, схватил за плечо, повернул, ударил по затылку и толкнул. Атака была так неожиданна, а толчок так удачен, что Мао растянулся. Несколько секунд он не поднимался с земли, потом сел. Графф увидел горящие глаза и отвернулся.
— Эй... ходя, — позвал Мао пробегавшего к китайскому общежитию разносчика рыбы. — Ты видел... он меня ударил.
Разносчик под тяжелыми круглыми корзинами, под длинными, трудом вылакированными коромыслами остановился и крикнул:
— Я видел... он тебя схватил, ударил и повалил. Жалуйся, старик. Он тебя не смеет трогать.
Они с жаром заговорили, взглядывая на Граффа, который сделал вид, что все происшедшее его совершенно не касается.
— Как тебе имя? — спросил Мао.
— Вались, вались, — вдруг добродушно заговорил Графф. — Сидоров, Петров, Иванов... Ну, чего ты сидишь на земле? Что, я тебя убил, что ли? Ну, вались, вались... Хочешь курить?
Он торопливо достал папиросы и протянул старику. Тот встал и отвел их рукой.
— Как тебе имя?
— Вались! — с приливом злобы процедил Графф. — Говорю — Сидоров, и вались.
Старик постоял, посмотрел на него и пошел вдоль забора.
— Как ему имя? — спросил он у босоногой девчонки, жующей липучку.
Та раскрыла голубые глаза:
— Не знаю.
— Не знаешь?..
— Жалуйся, — посоветовал разносчик, оглядывая его согнувшуюся спину. — Тебе заплатят деньги.
Солнце заходило. Над горами висели облака. Края их кое-где начинали золотеть, как парча. Справа, на поле, играли в футбол. Мао шел, бережно ступая новыми ботинками по каменистой тропинке. Ботинки он надел нарочно, чтобы показать их Сею. Но сейчас они потеряли всякий смысл. Забастовка, новый путь, по которому он решил идти на старости лет, бессилие профсоюза, который не мешал джангуйдам извлекать из забастовки выгоду, жестокое оскорбление, только что нанесенное ему, подрывавшее самую веру в новый путь, — все перемешалось.
А разносчик рыбы через десять минут, сидя на корточках перед своими корзинами у дверей общежития, со всеми подробностями передавал, как русский рабочий ударом повалил старика-китайца. Сей стоял рядом с Цао и, не глядя на него, чувствовал, что у юноши горит лицо. Разносчика переспрашивали, потом долго молчали.
— Русские видели? — спросил Сей.
— Людей было мало... один, два человека... Старик один с большой бородой шел по сопке и видел.
— С большой бородой?
— С большой... — разносчик указал до полгруди.
— Куст, — решил Сей.
И опять замолчали, вытаскивая трубки и глядя на алеющие сопки.
— Ну, что я говорил? — усмехнулся Лу-ки. — Вот то, что рассказывает разносчик, — правда, а то, что говорите вы, — выдумка.
Довольный, он стал закуривать.
Разносчик этим же вечером рассказывал на Семеновском базаре о происшествии.
— Старик будет жаловаться, — закончил он убежденно. — Бедный старик, хорошо, что его побили: он получит деньги.
Мао не вернулся в мастерскую. Он пошел в консульство.
Все события последнего времени и его собственный революционный жар сразу представились ему в другом виде. «Китайцев хотят одурачить и использовать, — думал он. — Если человек говорит, что вредно кушать много рису, а сам кушает много, не верь ему».
Мао взбежал по гранитной лестнице консульства, открыл гулкую в зеркальных стеклах дверь и очутился в прохладном вестибюле. Гнев придал его фигуре значительность, и он очень быстро получил свидание с господином сотрудником Чан-коном.
— Дикие люди, — пожал плечами сотрудник. — Ведь это ты сапожник Мао? Ведь это на тебя поступила жалоба от твоего хозяина Кей-фу?
Мао заморгал глазами.
— Ведь это ты устроил безобразие с башмаками своего хозяина? А теперь тебя избили твои друзья? Чего же ты хочешь?
Сапожник стоял столбом. Он был пришиблен. Глупость, нелепость положения поразили его. Он, вероятно, так простоял бы долго, размышляя и удивляясь, если бы Чан-кон не сказал: «иди!»
И Мао пошел.
Гнева не было, и значительного вида не было. Проклятые ботинки жгли ноги.
Расправу Граффа с Мао видели разносчик рыбы и человек с большой бородой.
От второй распиловочной, расположенной на обрыве сопки, до места происшествия в обход по тропе — десять минут. Когда Куст спустился, побитый исчезал на горизонте. Граффа у дверей не было. Куст зашел в цех.
— Здорово, Куст... За помогой пришел? — спросил Краснов.
— Справляюсь и сам... Ай, молодец-баба! — не выдержал он, наблюдая работу Медведицы.
Графф стоял за котлом и, нахмурившись, подвинчивал гайку. Куст ударил его легонько по плечу.
— За что ты китайца?
— Какого китайца?
— А тут у дверей?
— Шляются посторонние в мастерские, — взволновался Графф. — У нас кругом дерево, еще закурит... вот тебе и беда. Я ему говорю: нельзя без пропуска, а он лезет. Что ж, не за милиционером же бежать!
— А ты спросил: зачем ему?
— Не понимаю я ихнего языка.
Куст поиграл пальцами в концах бороды.
— А что Гущин скажет?
— Ты беги, донеси, — прошептал Графф. — Мало ли что бывает с человеком! Ведь не камень, сердце живое. Ну, плохое настроение: тренировка из-за новых порядков на заводе срывается, состязание провалим...
— Так, так! Состязание провалите. Оно, конечно, так, дело важное. А все остальное не важно. То, чему учит революция, не важно? Ну, работай, товарищок. Сейчас нет времени на беседу.
На следующий день Куст своей всегдашней легкой прыгающей походкой прошел в контору. Гущина не оказалось, на двери висела бумажка, гласившая, что его сегодня не будет... За крайним гущинским столом сидел замсекретаря Федоров.
— Куда Гущина сила носит?
— Все столовую свою не может открыть. Поехал для очередного ругательства.
Бригадир присел на стул и, нагнувшись к Федорову, нарисовал картину оскорбления китайца. Федоров, грузный сибиряк, сутулый, с лысеющей макушкой, не возмутился и не загорелся.
— Не нужно из всякого воробья делать журавля, — сказал он. — Великое дело — подрались! Пьянство, драка и прочее у нас еще в полном ходу. Нельзя же в каждой драке усматривать контрреволюцию.
Куст откашлялся. Он стал вдруг совершенно спокоен, как перед всяким серьезным делом: рассудительность профработника была для него страшнее кулачной расправы Граффа. Он стал ровно и упорно доказывать всю ошибочность позиции Федорова.
— Что ж ты хочешь? Поставить вопрос на завкоме, а там назначить показательный суд и прочее?
— Показательный суд и прочее.
Федоров покрыл ладонью голову:
— Дела вот сколько. У нас, товарищ Святой Куст, производственный план, а мы будем заниматься склокой.
— Не выполнишь ты производственного плана, — встал Куст. — Производственный план выполняют только настоящие люди, то есть пролетариат, а если начнут друг другу морды бить, если китайцы скажут: «Э, сладко вы по-новому поете, да по-старому морды бьете», — провалится план и все мы вместе с ним.
— Ну, уж ты хватил! Оттого что Графф ткнул в шею какого-то захожего китайца, провалится план.
Куст оперся обеими руками о стол и опросил:
— На завкоме ставишь или нет?
Федоров взглянул в его глаза, на бороду, которая не то от сквозняка, не то от гнева хозяина стала дыбом, и кивнул головой.
— Ладно.
Отца Хот Су-ин Чун Чуа-лина пригласили в консульство... Он поджимал губы, ходил между грядами и думал: «В консульство! Явиться к почтенному господину... знаю... Высокий господин с черными волосами, зачесывает по-русски назад...»
На следующее утро отправился. Шел тем же путем, каким недавно шел Мао и другие лица, нуждающиеся в помощи консульства или ведущие с ним дела.
