На следующее утро отправился. Шел тем же путем, каким недавно шел Мао и другие лица, нуждающиеся в помощи консульства или ведущие с ним дела.
И его встретила чугунная узорная решетка, желтые настурции, полосатые повилики, сияющая зеркальная дверь, а за ней — прохлада и торжественность вестибюля.
— Как ваши дела? — участливо спросил Чан-кон. — Консульство интересуется вашими делами... Как ваше хозяйство?
— Дождя нет, многопочитаемый господин, — ответил Чун, путаясь в словах от неожиданного интереса консульства к его делам. — Скоро есть будет нечего.
Господин удовлетворенно кивнул головой.
— Другими словами, твое хозяйство неважно... Но есть способ поправить обстоятельства. Слышал ты про иваси? Маленькая жирная рыбка, которую можно класть на сковородку без масла: она сама себя жарит. Она приносит хороший доход.
Чун молчал. Он окончательно растерялся и не понимал, к чему клонится дело.
— Иваси дает хороший доход, нужно только достать лодку, внести небольшой налог и выехать на промысел. Советы очень содействуют этой ловле.
Чан-кон замолчал, наслаждаясь бестолковым видом старика.
— Как ты думаешь, сколько стоит теперь лодка?
— Что теперь дешево? Лодка теперь стоит шестьсот рублей.
— Вот видишь, а работа эта как раз для тебя... Половишь недельку-другую, а там две тысячи чистых — и отдыхай целый год.
— Почтенный господин, — сказал с дрожью в голосе Чун. — Я ничего не понимаю. Рассудок мой слишком темен, чтобы понимать мудрую стройность вашего обращения.
— У тебя есть дочь, — прищурился Чан-кон, — Хот Су-ин. Один из сотрудников консульства изъявил желание купить ее у тебя в жены. Он дает тебе за нее две тысячи рублей. — И, видя сквозь прищуренные веки, как багровеют щеки старика, продолжал:
— Две тысячи рублей за девушку — недурная плата. Ты можешь купить три лодки и разбогатеть. Вот тебе задаток... пятьсот рублей! Завтра придешь с дочерью и получишь остальное.
Чун медленно миновал прохладный вестибюль, постоял на площадке лестницы, разглядывая, как она серым гранитным потоком низвергается между повиликами и настурциями, посмотрел на бухту и на Чуркин. Там, около сопки, лепилась его фанзушка. Закурил. Деньги обмотал тряпкой и сунул за пояс. Становилось жарко.
Медленно шел он по улицам, не останавливаясь у знакомых лавок, ни с кем не разговаривая. Он думал. Думать было над чем. Даровало ему небо дочь! Но она так же похожа на дочь, как колодец на телегу.
Двадцать лет назад Чун жил в Спасске. Что такое равнинный Спасск? Чем занимались его обитатели?
Очень многим и ничем особенно. Ставили домики, заводили коров и лошадей, немного пахали, немного косили, любили пасеки и, любя, собирали чудовищную дань с приморских пчел. А главное — кормились вокруг большого спасского гарнизона.
Гарнизон расположился по ту сторону железнодорожного полотна. Он утопал в садах, вдоль дорог и дорожек высадил тополя, березы и шиповник, разбил площадки вокруг полковых церквей и превратил тайгу в душистые прохладные парки с ручьями, через которые прыгали мостики, изгибаясь, как козы, с беседками в виноградной чаще, с крокетными и теннисными площадками.
Но все это было для офицеров. Для солдат стояли красные кирпичные трехэтажные коробки, а летом — полотняные городки и запрещение посещать офицерские парки.
Офицерский гарнизон стоил не одну сотню тысяч. И не один звонкий веселящий рубль перешел из интендантских рук в карманы спасских обывателей, когда-то российских крестьян, но в Приморье позабывших о своем незадачливом крестьянстве. В Спасске Чун арендовал огороды. Многие китайцы занимались тем же.
В Спасске родилась и Хот Су-ин. Она ползала по пыльной улице с русскими ребятишками и говорила по-русски лучше, чем по-китайски. И тогда она уже мало походила на девочку. Девочка любит играть с девочками, а эта все водилась с мальчишками... И когда на десятом году мальчишки перестали с ней играть, сурово отрезая: «Вались, ты — девчонка!» — она доказала, что она не слабее их.
Если идти от Спасска на юг вдоль железной дороги, то, не доходя до цементного завода, попадаешь в степь, поросшую сочной травой. По степи вьются проселки. Одни, черные, четкие, — через всю ширь к горам, другие, посерее, позеленее, понезаметнее, — к речкам и совсем неопределенные, едва проступающие, — в ореховую рощу на кладбище.
Должно быть, лучший в Приморье климат Спасска не содействовал умиранию, а также грусти по умершим. Кладбище было маленькое и заброшенное.
На кладбище росли высокие широколистые травы. Целые косяки занимала гигантская полынь, пахнувшая по вечерам горько и остро; на полянах паслись разноцветные астры, золотистые и розовато-оранжевые саранки, на водопой к озеру спускались фиолетовые и розовые ирисы, купальницы с круглыми оранжевыми цветами, вейник, а на озерце проживал драгоценный лотос, священный обитатель Индии. Высоко поднимались перистые, как пальмы, светлолистые орехи, пятнистые ясени, пробковые дубы и черемуха. Виноград застилал поляны и, подойдя к деревьям, взбирался на них и высоко над землей выращивал могучие шершавые обезьяньи руки — лозы.
Могилы исчезали. Только побуревшие, шаткие, по самые плечи утонувшие в траве кресты напоминали о смерти.
Хот Су-ин, прозванная Наташкой, повадилась в рощу выслеживать недавних друзей, имевших там штаб-квартиру.
Она выследила черноногого соседского Петьку у чортова дерева за вырезыванием дубинки ранним утром, когда все было полно росы, и она брела мокрая по грудь. Через плечо ее висел мешок с камнями.
Подкравшись на двадцать шагов, Наташка стала метать в соседа камни — сосредоточенно, зло, как в неживую цель.
Петька гикнул и бросился было на нее, но, раненный в лицо и плечо, отступил.
— Вот скотина! — закричал он, хватаясь за окровавленную скулу. — Я тебе переломаю...
Он не кончил, потому что Наташка вышла из кустов и двинулась на него, швыряя камни. Петька увидел бледное лицо, неподвижные глаза, получил новый удар в лоб, от которого в голове загудело, как в телеграфном столбе, и побежал.
Вечером он сидел у окна в кухне с забинтованной головой и размышлял, что ему сделать: поджечь китайскую фанзу или напасть на девчонку, избить, повалить, сесть ей верхом на спину и одним ударом финки отмахнуть чуб на голове?
Мысли его неожиданно прервались: перед окном, заложив руки за спину, стояла Наташка и смотрела на него. Он стал смотреть на нее тоже, тяжело, петухом. Вдруг Наташка сощурилась, улыбнулась и сделала знак выйти во двор. Петька вышел.
— Чего тебе? — спросил он.
Наташка отвела его за сарай и там, в темном углу, между обомшелым задом сарая и бурой стеной забора в шелковых нитях паутины, объявила истинную причину утреннего недоразумения: напрасно ее считают девчонкой, она вовсе не девчонка, и в искупительный дар принесла отличный нож.
Она была принята в мужскую компанию. Курила папиросы, снимала огурцы и дыни со спасских огородов, и дело дошло до того, что владельцы огородов грозили ее убить.
Вот какая дочь была у старого Чуна. Разве это дочь? Две тысячи за нее! Да, она стоит две тысячи, но как ее продать? Как продать дикого гуся, который называется женщиной?
Жена на маленькой доске раскатывала тесто. Чун осмотрел ее черный халат, черные шаровары, ноги в черных туфлях, неподвижные от любопытства глаза, потом так же внимательно осмотрел пустой угол Хот Су-ин и сел на скамью.
— Продал дочь, — сказал он тихо.
С лицом жены случилось то же, что и с его собственным час назад.
— Хорошо продал, за две тысячи рублей... Муж — господин из консульства, сам Чан-кон платил деньги... Только ничего не говори ей.
Жене хотелось засмеяться. Но смех у ней был тонкий и визгливый, и таким смехом неприлично было смеяться. Ей хотелось всплеснуть руками, как делают все люди в минуту крайнего удивления. Но и этот жест не подобал приличной женщине.
Преодолевая свои чувства, она только тяжело дышала. Чун наблюдал за ней и посмеивался. Наконец, она взяла себя в руки и послушным голосом сказала:
— Я за нее теперь спокойна... Что я, дура, говорю «спокойна», — я счастлива: уважаемый господин из консульства! Будет госпожой! А то смотрю я на нее, смотрю, страшно подумать, к чему она себя готовит.
Супруги принялись рассуждать о перспективах будущего богатства. Тугое тесто каталось быстро. Вот оно уже раскатано, разрезано и варится в чугунном котелке на жестяной печурке. Вот лапша уже готова, в мисочки разлит суп, и Чун коричневыми столовыми палочками вылавливает лапшу, чтобы после выпить жижу.
Вечером в окно филипповской комнаты постучали. Оператор распахнул раму.
— Можно на минуту? — спросила Хот Су-ин.
— Можно.
— Отец сказал, что мне нужно завтра идти с ним в наше консульство.
