— А я тебе про свою затею не говорил. Откудова ты взял?
— Вижу. Пошто казаков не распушшаешь?
— А ну крымцы нападут? Али турки?
— Что ж теперь, два войска держать?
— На ваше войско надежа плохая. Никудышное войско.
— Снова хитришь. Всегда было хорошее, теперь — на, плохое. Другое у тебя на уме: опять на Волгу метишь? Сломишь голову, по-свойски говорю, Степан. Тебя жале-ючи говорю. Поверь мне, старому: два раза судьбу не пытают.
— Я, можа, ее ни разу ишшо не пытал...
— Ну?— опять спросил Афонька.
— Да. Где я остановился?
— У огонька сидит, греется.
— Сидит, греется у огонька. И слышит позадь себя голос: «Откудова путь держишь, путник?» Оглянулся, видит: старый-старый старик, ажник зеленый весь — из норы вылез...
Разговор Корнея со Степаном опасно резок.
— Ты продаешь его!— гремит голос Степана. Он смотрит на Корнея пристально и гневно.— Сам продавайся с потрохами вместе, а Дон я тебе не отдам! Всех вас, пузатых, вышибу! С царем вместе. Не для того здесь казачья кровушка лилась, не вами воля добыта — не вам продавать ее за царевы подарки. Не дам!
— Ну а дальше-то?— голос Афоньки.
Степан долго сидел молча, переживая разговор с Корнеем.
— Где остановились-то?
— Старый-старый старик из норы вылез.
— Вылез, подсел к огоньку. «Ты русский?» — спрашивает. «Русский, христианин».— «Не из казаков ли?» — «Из казаков».— «А меня не признаешь?» — «Нет, дедушка, не признаю». Старик запечалился: «Забыли». «А чей будешь?» — казак-то опять. «Про Ермака слыхал?» — «Слыхал, как же».— «Дак вот я — Ермак».
— Он давно был, Ермак-то?— сказал Афонька.
— Давно. Сто лет прошло. Ты слушай, однако. Много, говорит, я за свою жизнь чужой крови пролил. И нет мне смерти за то. Думают, что я в Сибири, в реке утонул. А я живой и не могу помереть за грехи. Царь простил меня, а бог не простил. Бог не может простить,— продолжает Степан.— И теперь кажную ночь приползает к ему змея и сосет кровь из сердца. И он не может убить ее: одну убьет, две приползут. И будут они сосать его кровь столько, сколько он на своем веку чужой пролил.
— И никто-никто не может убить змею?
— Может. Но тада тот человек примет на себя все грехи Ермака. Он просит. Он давно просит... Никто не хочет.
— Кто-нибудь найдется,— убежденно сказал Афонька.
— Можа, найдется.
Часть вторая
Мститесь, братья!
Шумит в Черкасске казачий круг: выбирается станица в Москву с жильцом Герасимом Евдокимовым.
Неожиданно в круг вошел Степан Тимофеевич Разин. Это был гость нежданный.
— Куды станицу выбираете?— спросил.
— Отпускаем с жильцом Герасимом к великому государю,— ответил Корней.
— От кого он приехал?
— От государя...
— Позвать Герасима!— велел Степан.
Герасима приволокли голутвенные... Жилец крепко перетрусил.
— От кого ты приехал, сучий сын? От государя или от бояр?
— Приехал я от великого государя Алексея Михайловича с его государевою милостивой грамотой,— отвечал Герасим торопливо и сунулся за пазуху, достал грамоту.— Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и...
— Врешь!— загремел Степан.— Не от царя ты приехал, а лазутчиком к нам!
— Да вот же грамота-то... За печатями...
— От бояр ты приехал, пес!— Степан подступил к жильцу, выхватил у него грамоту, разодрал, бросил под ноги себе, втоптал в грязь.
Круг удивленно загудел: такого в Черкасске еще не видывали.
Жилец вдруг почувствовал прилив посольской храбрости.
— Как ты смел, разбойник!..
Степан развернулся и ахнул посла по морде; тот отлетел в ноги к разницам, которые вышли теперь вперед, оттеснив домовитых. Голутвенные взяли жильца в пиночья.
— В воду его!— крикнул Степан.
Корней бросился было защищать Герасима, но его отбросили прочь. Посла поволокли к Дону.
— Степан, что ты делаешь?!— закричал Корней.— Останови!..
— И ты того захотел?!
— Я велю тебе!— попытался подействовать Корней угрозой.— Кто тут войсковой атаман? Ты или я?! Останови их!
— Владей своим войском, коли ты атаман, а я буду — своим.
— Степан!.. Сынок... головы всем поснесут, что ты делаешь? Останови!
Степан двинулся прочь с круга.
— Степка, ведь это — война! Ты понимаешь, дурак?
— Война, крестный. Война.
Степан с братом Фролом в окружении есаулов и сотников вышел к тому месту Дона, где причаливала его флотилия во главе с Иваном Черноярцем.
Подгреб к берегу головной струг... Иван выпрыгнул и пошел навстречу атаману.
— Как пришли?— спросил Степан.
— Бог миловал — все в добром здравии. Всех, с нага-ями,— три тыщи и семьсот.
— Добре. Из стружков не выгружайся... Выволоки какие текут, просмолите.
— Корнея видал?
— Видал. Скажи казакам: круг будет. Наш круг.
Собрался круг голутвенных. Ни Корнея Яковлева, ни старшины, ни домовитых здесь нет.
Степан торопился. Понимал: сила, какую он собрал, должна расходоваться, застой и промедление губительны для дела и его атаманства.
В круг вышел Иван Черноярец. Сказал, как научил Степан:
— Казаки! Пришла пора иттить нам. Куды иттить? Моя дума: под Азов.
Круг промолчал.
Вышел Федор Сукнин.
— Моя дума: на калмык.
Предлагались все пути.
— На калмык, браты!— еще раз призвал Федор.
И опять круг ответил молчанием.
Федор удалился.
— Батька, кака твоя дума?— крикнули из толпы.— Скажи!
— Скажи, батька! Степан поднялся на бугре.
— Дума моя: иттить нам повидаться с бояры! На Русь!
— Любо!!!— ухнул круг.
— Постоять ба нам всем, и изменников на Руси вывесть, и черным людям дать волю!
— Любо, батька!— ревела громада.
— Как иттить?
Тут начался разнобой.
— Волгой!— кричали донцы.— Дорога знамая!
— Доном! Прямиком, мимо Танбова!— звали пришлые россияне.
Шум поднялся невообразимый.
— Мимо Танбова — мы там весь хлеб по селам пожрем! Чем Дон питаться будет? Откуда привезут?! У нас тут детишки остаются!
— Зато — наша родная дорога!
— Нам Волга такая же родная!
— Кто к нам на Волге пристанет? Мордва косопузая?
— Хоша и мордва!
— А чего с ей делать?
— А с тобой чего делать? Ты сам гол как сокол пришел. Тебя приняли? А ты теперь рожу от мордвы воротишь! На Волгу, браты! Там — раздолье.
— Пойдем пока до Паншина. Там ишшо разок сгада-ем,— сказал Степан.— Туды Васька Ус посулился прит-тить. Вместях сгадаем.
В круг протиснулись делегаты от города Черкасска во главе с попом. Люди пожилые, степенные.
— До тебя, атаман.
— Ну?
— Покарал нас господь-бог,— начал поп,— погорели храмы наши...
— Вижу,— сказал Степан.
— Ты богат теперя... На богомолье в Соловки к Зосиме ходил...
Степан нахмурился.
— Дай на храмы.
— Шиш!— резко сказал Степан.— Кто Москве на казаков наушничает?! Кто перед боярами стелется?! Вы, кабаны жирные! Вы рожи наедаете на царевых подачках! Сгинь с глаз, жеребец!
Поп не ждал такого.
— Охальник!..
Вперед вышел пожилой казак из домовитых.
— Степан... вот я не поп, а тоже прошу: помоги церквы возвесть.
— А на что церквы? Венчать, что ли? Да не все ли равно: пусть станут парой возле ракитова куста, попляшут — вот и повенчались.
— Нехристь!— воскликнул поп.
Степан вперился в попа.
— Сгинь с глаз, сказал! А то сейчас у меня воды хлебнешь.
— Всех разнес,— выговаривала бабка Матрена крестнику.— Ну, Корнея — ляд с им, он обойдется. А жильца-то зачем посадил? Попа-то зачем бесчестил?..
— Всех их с Дона вышибу,— без всякой угрозы, устало пообещал Степан. Он на короткое время остался без людей, дома.
— Страшно, Степан,— сказала Алена.— Что же будет-то?
— Воля.
— Убивать, что ли, за волю эту проклятую?..
— Убивать. Без крови ее, милую, не дают.
В дом ввалилась целая орава: Иван, Федор... И с ними — нежданные: Ларька Тимофеев, Мишка Ярославов и вся станица, которая ходила на Москву.
— Эге!— воскликнул Степан радостно.— Ото — гости!
Вся станица перецеловалась с атаманом.
— Ото гостеньки!..— повторял Степан.— Да как жа? Когда?
— А вот прям с дороги.
— Алена, стол: гулять будем.
Алена с неудовольствием посмотрела на ораву и принялась накрывать на стол.
— Что царь, жив-здоров? Отпустил вас?.. Али как?
— Нас с караулом в Астрахань везли, мы по путе ушли. Зачем нам, думаем, в Астрахань-то?.. Батька на Дону теперь.
— Охрана как жа?
— Коней, оружью у их поотняли, а их пешком пустили...
— Что ж царь? Видали его?
