Дед Любим напялил на себя какие-то странные, живописные одежды, воссел на три положенных друг на друга седла. Сделал скучающее лицо...
— Ну, где там эти казаки-то вшивые?— спросил.— Давайте их суды, я с ими погутарю.
— Не так!— воскликнул Стырь.— Давай: ты из бани пришел.
— А-а... Добре.— Дед Любим стал отчаянно чесаться.— В баньку нешто сходить?..
— Да ты уж пришел!— заорали зрители.
— А-а!.. Ну-к... Эй! Бояры!.. Кварту сиухи мне: после бани выпью.
Поднесли «царю» сиухи. Он выпил.
— Ишшо.
— Куда.
— Ты что, горилки царю пожалел, сукин сын! Ты должен на коленках передо мной ползать. Давай горилки!— Дед изобразил капризное «царское» величие.— Хочу кварту горилки!
Ему подали еще. Дед выпил, смачно крякнул:
— Ах, хороша!.. Ну, где там эти казаки-то вшивые?
В круг важно вошел Стырь, тоже черт знает в чем — в каком-то балахоне.
— Здоров, казак!— поприветствовал «царь».— Ты чего эт в моем царстве шатаисся?
— Прикажи мне тоже дать сиухи,— подсказал Стырь.
— Э-э!— загудели зрители.— Вы тут упьетесь, пока покажете.
— Такой тикет,— сказал Стырь.— Перво-наперво вина подают.
— Правда,— поддержал дед Любим.— Эй, бояры, где вы там, прихвостни?.. Дать казаку вина заморскава.
Стырю подали чару вина. Он выпил.
— Ишшо. Я жа с дальней дороги — пристал.
— Дать ему ишшо!— велел «царь».
— Шевелись!— прикрикнул на «бояр» Стырь.— Царь велит!
Подали еще чару. Стырь выпил.
— Как доехал, казаченька?— ласково спросил «царь».
— Добре.
— А чего ты шатаисся по моему царству, я желаю знать?
Стырь громко высморкался из одной ноздри, потом из другой.
— Чего желаете знать?
У атаманов спор.
Нелегко матерому Чертоусу смирить гордое сердце — сразу стать под начало более молодого, своенравного Стеньки. А Степан упрямо гнет свое.
— Ты там всех мужиков побросал. Неоружных! Псу Барятинскому на растерзанье... Вот как ты там хорошо воевал, на той дороге.
— Тьфу!.. Не приведи господи, конечно,— случится где-нибудь тебе в отступ иттить, вот этой самой рукой,— Ус показал огромную ручищу,— подойду и по роже дам. А чего мне было делать? Заодно с мужиками ложиться? Это ты сам — наберешь мордвы-то, да чувашей, да нагай-цев своих — с ими и подставляй лоб кому хошь, хошь Барятинскому, хошь Долгорукому...
— Не лезь тада с советом.
— Иван Болотников не дурней тебя был, а не поперся на Волгу.
— За то и пропал.
— Пропал, да не за то. Вас вить чего на Волгу-то тянет: один раз вышло там, вот и давай ишшо... А с Волги тоже дорога на побег есть — Ермакова.— Ус поднялся, выглянул из шатра, позвал: — Матвей!.. Заходь до нас. Вот послушай мужика — дошлый.
Вошел Матвей.
— Там казачки-то... это... расходиться начинают,— сказал он и посмотрел на Степана.— Али ничо, пускай?
— Гулять, что ль? Как жа им не гулять?
— Хорошее дело,— согласился Матвей.— Я эт к тому, что размахнутся они сейчас широконько: знакомцев полно встрелось. А у вас тут, можеть, чего другое задумалось.
— У нас тут раскосяк вышел,— сказал Ус.— Не хочет Степан Тимофеич городками да весями иттить, хочет — Волгой.
— Ну, я тебе то и говорил,— спокойно сказал Матвей.
— Да вот и растолкуйте мне, я в ум не возьму: пошто? Степан с интересом слушал несколько странный разговор.
— Перво: кто такой Степан Тимофеич?— стал рассуждать Матвей, адресуясь к Усу.— Донской казак. Правда, корнями-то он — самый что ни на есть расейский, но он забыл про то...
— Какой я расейский? Ты чего?
— Отец-то расейский. Воронежский.
— Ну.
— Вот. Стало быть, есть ты донской казак, Степан Тимофеич. Как и ты, Василий Родионыч. Живется вам там вольготно, бояре вас не гнут, шкур не снимают, жен, дочерей ваших не берут по ночам с постели — для услады себе. Вот... Спасибо великое вам, что привечаете у себя нашего брата. Да ведь и то — вся Расея на Дон не сбежит. А вы, как есть вы донские казаки, про свой Дон только и печалитесь. Поприжал вас царь, вы — на дыбошки: не трожь вольного Дона! А то и невдомек: несдобровать и вашему вольному Дону. Он вот поуправится с мужиками да за вас примется. Уж поднялись, дак подымайте за собою всю Расею. Вы на ногу легкие... Наш мужик пока раскачается, язви его в душу, да пока побежит себе кол выламывать — тут его сорок раз пристукнут. Ему бы за кем-нибудь, он пойдет.
— Ты к чему это?— спросил Степан.
— Доном иттить надо, Степан Тимофеич, через Воронеж, Тамбов, Тулу, Серпухов... Там мужика да посадских, Чернова люда — густо. Вы под Москву-то пока дойдете, ба-альшое войско подведете. А Волгой пошли с полтыщи с есаулами да с грамотками — пускай подымаются да подваливают с той стороны. А там, глядишь, Новгород, да Ярославль, да Пошехонь с Вологдой из лесу вылезут — оно веселей дело-то будет!
— Ты чего ж, Матвей, на царя наметился?— спросил Степан, усмешливо прищурившись.— Ведь мы этак все царство расейское — вверх тормашками.
— Пошто на царя?
Степан искренне засмеялся:
— Испужался?.. Ну, так: вы — гости мои дорогие, я вас послухал, и будя. Пойдем Волгой. Я пристал языком молоть.
— Пеняй на себя, Степан!— воскликнул Ус.
— Будешь со мной?— в упор спросил Степан.
— Куды ж я денусь?.. Ты тут теперь — царь и бог.— Ус встал во весь свой огромный рост, хлопнул себя по бокам руками.— Золотая голова, а дурню досталась. Пошто уперся-то? Вить правду мужик говорит.
— Это твоя первая промашка, Степан Тимофеич,— негромко, задумчиво и грустно сказал Матвей.— Дай бог, чтоб последняя.
Корней Яковлев, грустный, как будто постаревший за эти дни, стукнулся в дверь дома Минаева Фрола. Из дома не откликнулись.
— Я, Фрол!— сказал Корней.
В горнице сидел Михайло Самаренин. На столе вино, закуска.
— Дожили,— вздохнул Корней, присаживаясь к столу.— Налей, Фрол. Он там гуляет, страмец, а тут взаперти, как...
— Долго не нагуляет,— успокоил Фрол, наливая войсковому большую чарку.— Это ему не шахова земля — голову враз открутют.
— Ему-то открутют — дьявол с ей, об ей давно уж топор плачет. У меня об своей душа болит.— Корней выпил, крикнул, пососал ус.— Свою жалко, вот беда.
— Чего слышно?— спросил Михайло.
— Стал у Паншина. Ваську ждет. Ты говоришь — открутют... У его уж сейчас тыщ с пять, да тот приведет... Возьми их! Сами открутют кому хошь. Беда, братцы мои, атаманы, большая беда. Ишшо одна беда могет быть...— Корней оглянулся на дверь горницы.
— Никого нету,— сказал Фрол.
— Письмо перехватили от гетмана да от Серка к Стеньке.
У Фрола и Михаилы вытянулись лица.
— Чего пишут?
— Дорошенко не склонился, а Серик, козел чубатый, спрашивает: где бы, в каком урочище им сойтиться вместе.
— Вот какая моя дума: надо спробовать унять Стеньку. Фрол, поедешь...— заговорил Михайло.
— Ты что!
— Не тронет он тебя,— согласился со своим товарищем Корней.— Полный раздор с нами чинить ему тоже не с руки: он не дурак — оставлять за спиной обиженных. А поедешь ты от всех нас. С письмом Петра Дорошенки. Серково письмо я в печь бросил. Ехать надо сразу — чтоб успеть до Васьки.
— Не мне бы надо...
— Тебе, ты с им в дружках ходил. Сулился ж он не тронуть тебя. Поговори душевно... Хошь ба он, черт бешеный, на калмык повернул. Подтолкнуть бы его, пока он один-то... Ты, Михайло, собирайся в Москву: надо и об своих головах подумать. Все скажешь, как есть: ничего, мол, не могли поделать. Прибери казаков — и с богом. Без огласки чтоб.
Все трое посидели в молчании.
— Он когда на Москву-то задумал, где?— спросил Корней Фрола.
— А черт его знает? Его рази поймешь? Везде поносил ее... Царя, говорит, за бороду отдеру разок...
— Разок надо бы,— неожиданно сказал Корней.— Не худо бы... С головой вместе. Только шумом городка не срубить. Славный он казак, Стенька... Жалко мне его...
— Тут самая пора — себя пожалеть,— заметил Самаренин.— А то выходит: он — ногой в стремя, а мы — головой в пень.
В раннюю рань к лагерю разинцев подскакали трое конных; караульный спросил, кто такие.
— Аль не узнал, Кондрат?— откликнулся один с коня.
— Тю!.. Фрол?
— Где батька?
— А вон, в шатре.
Фрол тронул коня... Трое вершных стали осторожно пробиваться между спящими, направляясь к шатру.
Кондрат постоял, посмотрел вслед им... И вдруг его резнуло какое-то недоброе предчувствие.
— Фрол!— окликнул он.— А ну, погодь.
— Чего?— Фрол остановился, подождал Кондрата.
— Ты зачем до батьки?
— Письмо ему. С Украины, от Дорошенки.
— Покажь.
— Да ты что, бог с тобой! Кондрат!..
— Покажь.
Фрол достал письмо, подал Кондрату. Тот взял его и пошел в шатер.
— Скажи: мне надо с им погутарить!— крикнул Фрол.
