Скоро Эриванская площадь превратилась в пустыню. Только один человек в фетровой шляпе и мягких кавказских сапогах еще оставался на ней. Он медленно расхаживал, углубившись в чтение широко развернутой газеты. Пристав не обращал на него никакого внимания.
Поднимая тучи дорожной пыли, вдали показался фаэтон. Двое казаков скакали перед ним, устремив вперед мутные от жары и напряжения глаза. Остальные трое скакали по сторонам и сзади. Оба стражника, сидевшие в фаэтоне, не спускали глаз с кожаного баула.
Фаэтон въехал на площадь.
В тот момент навстречу экипажу ринулся высокий лохматый человек. Он широким, энергичным жестом поднял руку. Рука сжимала темный пакет. Стражники побледнели и сделали попытку приподняться. Один из них успел крикнуть Курдюмову: «Господин кассир – бомбы!» Но было поздно. Лохматый человек метнул снаряд прямо под фаэтон. Площадь дрогнула от долгого воющего гула…
Стражников силой взрыва выбросило из фаэтона. В двадцати шагах от них казак старался высвободить ноги из-под тяжести навалившейся на него лошадиной туши. Взбешенные взрывом лошади понесли казаков во все стороны. Фаэтон оказался целым. С его козел снесло только кучера.
Не управляемые никем, испуганные внезапным гулом, лошади понесли фаэтон вперед.
Все произошло так неожиданно и стремительно, что Курдюмов не сообразил даже, что же, собственно, произошло. И только полминуты спустя после взрыва он понял: это нападение… Деньги. Где деньги? Он перевел глаза на то место, где лежал баул. Баул был цел. Около него сидел взлохмаченный, бледный, без шляпы, Головня и лепетал нечто бессвязное.
Курдюмов бросился на баул и сел на него, подскакивая от толчков быстро мчавшегося фаэтона. «Ну, слава богу, деньги целы», – подумал он, уставившись на обезумевшего от страха Головню.
Эспроприация, казалось, потерпела неудачу. Лошади уже проскочили площадь и неслись по Салаакской улице. Опасность как будто миновала. Курдюмов начал приходить в себя. «Слава богу, слава богу», – шептали его дрожащие губы. Он думал, что опасность осталась уже далеко позади и деньги будут доставлены в банк. Он попытался подняться и сесть на сиденье рядом с Головней. Но в эту минуту на подножку экипажа вскочил неизвестный человек.
Как утверждали впоследствии прохожие, это был тот самый человек в фетровой шляпе, который расхаживал с широко развернутой газетой.
Он ткнул Курдюмова в грудь кулаком и, схватившись за складки баула, потянул его. Курдюмов тоже схватился за баул и умоляюще взглянул на экспроприатора. Тогда неизвестный сильным толчком ноги выбросил Курдюмова из фаэтона. Но тут Головня схватился обеими руками за баул… Безуспешная борьба с экспроприатором, длившаяся всего несколько мгновений, показалась счетоводу вечностью. Он боролся инстинктивно, вовсе не думая спасать деньги.
Когда человек исчез вместе с баулом, у счетовода мелькнула радостная мысль:
«Теперь не убьют»… По панели бежали испуганные и взволнованные прохожие.
Они провожали глазами бешено катившийся фаэтон, в котором стоял обезумевший человек и вопил:
– Ограбили… Убили!.. Скрылись…
Расследование, произведенное в тот же день, установило, что экспроприация произведена боевой организацией революционного комитета. Человек, похитивший баул и бесследно скрывшийся с ним, оказался известным членом этой организации – Котэ. Следствие установило также, что Котэ и был тем самым человеком в фетровой шляпе, который расхаживал с развернутой газетой по Эриванской площади. Газета служила для всех остальных экспроприаторов сигналом к нападению.
Имена остальных боевиков, участвовавших в нападении, установить не удалось.
Лишь спустя много времени и по другому уже случаю жандармское управление выяснило еще одну деталь экспроприации: полицейский пристав, столь деятельно разгонявший толпу на площади, был не кто иной, как знаменитый Камо.
На этот раз был приведен в движение сыскной механизм не только Тифлиса, но и Закавказья. Власти решили во что бы то ни стало захватить экспроприаторов и раз навсегда покончить с вечной опасностью, грозившей благополучию государственной казны.
Сыскное начальство особенно интересовалось Камо. Оно готово было пожертвовать еще одним денежным транспортом, только бы удалось схватить этого легендарного человека.
И его наконец обнаружили. Камо был арестован в Германии через несколько месяцев после события на Эриванской площади. Берлинская полиция оказалась искуснее тифлисской.
В августе 1907 года в Берлине, на Эльзассер-штрассе был задержан агент некоего страхового общества Мирский.
Несмотря на тщательно произведенный обыск и еще более тщательный допрос германская полиция так и не добилась ответа на интересовавший ее вопрос – какие причины заставили прибыть в Берлин агента Мирского и почему в его чемодане оказалось двойное дно, в котором хранились взрывчатые вещества. На эти вопросы следователь, допросивший Мирского в старой берлинской тюрьме Альт Моабит, куда был доставлен арестованный, ответа не получил. Однако он установил следующее: задержанный не имел ничего общего со страховым обществом, а являлся «русским анархистом» Семеном Аршаковичем Тер-Петросяном, по кличке – Камо. Старший следователь Моабита вызвал его на допрос:
– Назовите свою фамилию, имя, отчество, место постоянного жительства.
Камо закурил папироску, посмотрел пристально на следователя и усмехнулся.
– Вы знаете, что преступления, совершенные вами, караются смертной казнью?
Камо опять усмехнулся.
– К какой национальности вы принадлежите?
– По рождению я – армянин, но одновременно являюсь русским, грузином, немцем, французом, англичанином, малайцем, негром… Во мне – все нации мира.
Такой ответ озадачил серьезного, привыкшего к точным формулировкам, следователя и заставил его подумать, не является ли арестованный просто ненормальным человеком.
На всякий случай он распорядился отвести для него специальную камеру.
Однажды утром один из надзирателей, взглянув через окошечко в камеру «русского анархиста», заметил, что арестованный стоит у стены и, глядя безучастно в пол, ловит над головой не то мух, не то моль, которых, по мнению надзирателя, в камере не было, Это занятие арестанта смутило надзирателя.
Минут через пять он снова взглянул в окошечко и увидел, что арестант, устремив глаза к двери, пытается подпереть спиною стену. Для чего ему понадобилось подпирать стену? Странно…
Надзиратель покачал головой и вошел в камеру. Арестант повернулся к нему спиной, провел по своим волосам пальцами, потом медленно и равнодушно накрутил на палец клок волос и вырвал его из головы.
– Шреклих! – в испуге пробормотал надзиратель. – Он сошел с ума!
Начальник тюрьмы сообщил следователю о поведении заключенного. Следователь, выслушав соображения надзирателя и начальника тюрьмы, кивнул головой с таким видом, будто у него и до этого разговора не было никаких сомнений.
– Так и должно было быть, – сказал он. – Один человек не может быть в одно и то же время и армянином, и грузином, и русским, и немцем, и французом, и негром. Не может. Он помешался!
Старший прокурор королевского ландгерихта был обеспокоен состоянием здоровья важного преступника, из-за которого могла возникнуть неприятная дипломатическая переписка. По тайному соглашению германского правительства с русским оба правительства обязывались друг перед другом выдавать «анархистов». Следователь потребовал в Моабит врачей-специалистов. Он был смущен осложняющейся обстановкой следствия и хотел скорее покончить с этим арестантом. Ему важно было выяснить, действительно ли болен арестант и если болен, то как долго будет продолжаться эта болезнь?
Врачебное наблюдение подтвердило соображения следователя.
Через два месяца после того, как арестованный был заключен в камеру, врач сделал в «скорбном листке» отметку: «Буйствовал. Стоит в углу. Не отвечает».
Еще через три дня «скорбный листок» пополнен был новой заметкой:
«Разделся. Не отвечает ни на один вопрос. Вздыхает и стонет. Отказался от приема пищи».
Каждые три дня прокурор получал такие сводки.
«Нет, это симуляция, несомненно симуляция, – думал прокурор. – Ему угрожает смертная казнь. Ясно: он решил „сойти с ума“, чтобы избежать казни».
Когда прокурору сообщили о том, что Тер-Петросян, которого уже перевели в гербергскую лечебницу, избил надзирателей, сбросил на пол посуду и начал буйствовать, прокурор счел нужным посоветовать директору лечебницы испытать на преступнике действие холодной камеры.
Директор лечебницы не нашел никакого противоречия между установленными наукой правилами и предложением прокурора, и распорядился посадить Тер-Петросяна на семь дней в подвал, где поддерживалась температура ниже нуля. В белье и босой он был отведен в подвал и там оставлен.
