— За собой пусть смотрят, — зубами вытягивая ремень из сшиваемого чембура, заворчал Карпушев, здоровенный, с нависшими густыми, бровями красноармеец. — Они вон ухи рубят лошадям, а туда же! «На собрание поставим!» Мы тоже можем поставить. Зиму-то по три лошади убираем, бережем, а они пришли на лето, да еще нам указ хотят сделать!
— А и могут. Что ты с них возьмешь? — проворчал кто-то.
— Все-таки нам дожидаться этого не след, — заметил Липатов.
— Не след-то не след, это фактура, что не след.
Бегали оконные от заходящего солнца зайчики по койкам. Хмурились красноармейцы. Лазали в затылок корявыми пальцами, пахнущими лошадью, ружейным маслом и клинковой сталью.
— А ведь поставят, черти, возьмут и поставят! Почему, скажут, у вас во взводе самовольные отлучки? Почему спят в наряде? Воров, скажут, наплодили? Так готовитесь к защите Советского Союза? Так укрепляете Красную Армию? Тут лошадиным ухом не отделаешься. Главное, что не один Ковалев спал да в самовольную отлучку ходил, не свалишь!
— Тут, товарищи, что есть, то есть. Не скроешь, так и придется сказать, что есть, мол, — заговорил опять Куров.
— Это кому сказать? Второму взводу?
— Прощенья, что ли, просить? — опять схватились красноармейцы.
— Им придется сказать: «Было, мол, товарищи, и беремся, мол, мы это исправить».
— Ну уж это извиняюсь! Пусти-подвинься, чтобы мы пошли к ним!
— Исправим, мол, — продолжал Куров торопясь, чтобы его не прервали. — Берем, мол, на себя обязательство и вас на это вызываем, чтобы у вас тоже не было никаких проступков. Вызываем на социалистическое соревнование.
— Как?
— Это как на заводах?
— Как на заводах. Берем, мол, на себя обязательство коня сберечь и вас на это вызываем.
Куров встал с койки и уже махал рукою, как на собрании. Красноармейцы повернулись к нему, и даже Карпушев бросил свой чембур.
— Вот это правильно! Насчет лошадей-то у них не того.
— Берем, мол, на себя обязательство давать по стрельбе семьдесят процентов, а вас вызываем на шестьдесят.
— Заслабит их с шестидесяти-то?
— Кишка тонка!
— А пусть! — вскочил Миронов. — Пусть! Они нас подтянуть хотели? Вот пусть они шестьдесят дадут, тогда и подтягивают!
— Берем, мол, — звенел Куров, — берем, мол, на себя обязательство срубать девяносто процентов лоз, а вас вызываем на семьдесят пять!
— На семьдесят пять? На восемьдесят! — крикнул Миронов. — А мы сто!
— Нно-но, разошелся! — загудел Карпушев. — Сруби сперва девяносто. Прыткий больно!
— Обязуемся, мол, семьдесят уколов из ста делать пикой по мешку и по соломенному арбузу, а вас вызываем на шестьдесят! Беремся ехать на четыре препятствия не больше как с одной закидкой, а вам даем две закидки!
— Глуши их, Куров, дави! Не подмажем!
— Обязуемся, мол, проработать и изучить шестнадцатую партконференцию, организовать красноармейскую коммуну, а второй взвод вызываем на проработку, разъяснение родным через письма. Третий взвод — на вовлечение своих хозяйств в деревенские колхозы и на организацию в Подберезье своего колхоза.
— Куров! Стерва ты! Сволочь! Что же ты молчал, скуластый черт? Да мы бы давно!..
— Пиши объявление, а мы подпишемся! Так и пиши: вызываем, мол, и никаких гвоздей.
Оглядываясь на стену, за которой глухо гудел второй взвод, они ей хитро подмигивали, кивали головой, заранее торжествуя победу. Тогда они знают, что скажут. Тогда они... Нет, они ни подсмеиваться, ни ругать и выговаривать им не будут. Они сочувственно покачают головами и скажут: «Слабовато что-то у вас, товарищи, слабовато. Подтянуться надо». И увидят они тогда, как зашныряют второй и третий взводы глазами, не зная, то ли ими смотреть, то ли спрятать куда.
— Пиши, Артем, потом делегатов — и как снег на голову...
Сопели, крутили языками в уголках потрескавшихся губ. Мусолили карандаши, подписывая вызов, таращили глаза, удивляясь, как это просто можно оставить свою фамилию на бумаге. Не думали они, что этот вызов сделает коренной перелом в эскадронной жизни, наполнит их тревогами, сгустит общественную ответственность за себя, за взвод, за весь эскадрон. Не предполагали они, что этот договор будет определять и праздники и сухие, горячие будни.
Взъерошившийся взвод тут же выбрал делегацию. Вошли в нее Куров, Карпушев и Миронов.
— Вы там больно-то не сгибайтесь перед ними, — наказывал делегатам Абрамов. — Мало ли что было!
И хотя выбрали делегацию, а пошли за нею всем взводом, ревновали их, и, с другой стороны, поджигало любопытство. А как они, что ответят?
Второй взвод, увидя делегацию, как суд с приговором, не знал, на что подумать, тем более, что за делегацией, поталкиваясь, жались человек двадцать красноармейцев.
— Ну, здравствуйте, товарищи, — заметно волнуясь, поздоровался Куров. — Вот мы делегация от первого взвода.
— Здравствуйте, давно не видались, — разглядывая вошедших, будто в первый раз, ответил отделком Головкин.
— Сейчас он с тебя спесь-то собьет, — шептались в куче первовзводников, с неприязнью поглядывая на Головкина.
— Мы к вам, товарищи второй взвод.
— Милости просим, — все тем же пустым голосом ответил Головкин.
— Как вы знаете, у нас была спячка в наряде и самовольные отлучки.
Миронов, храбро стоявший рядом с Куровым, вдруг покраснел, рука его забегала по гимнастерке, разглаживая франтовато заправленные складки.
— Смотри, — толкнул Липатов одного, кивая на Миронова. — Чует кошка, чье мясо съела.
— Вы как знаете, что были они, — продолжал Куров, — но мы вот прямо так и говорим.
— Ну-к што ж? — спросил, чуть-чуть усмехнувшись, Головкин.
Ему показалось, что первый взвод пришел с покаянной. Он, подобравшись, повернулся к своим и подмигнул им. Дескать, подтянись, ребята, мы еще поломаемся, простить их али што.
— Надо было раньше думать об этом, — сказал Головкин и, переложив нога на ногу, сурово осмотрел вошедших.
— Да не тяни ты, говори живо, — ущипнул Миронов Курова.
— Так вот, значит, — продолжал Куров, будто ничего не замечая, — мы берем на себя социалистическое обязательство изжить эти проступки и вызываем вас не делать их.
— У нас нету, — думая над словом «социалистическое», ответил Головкин.
— А ты не зарекайся, — не вытерпел Миронов. — У нас не будет и чтобы у вас не было.
Красноармейцы второго взвода запереглядывались, еще не понимая, в чем дело.
— Вызываем вас давать на стрельбе шестьдесят процентов выполнения упражнений, а сами беремся на семьдесят.
— По стрельбе? — опустил ноги Головкин, сам половину не выполняющий. — При чем тут стрельба, раз дело коснулось самовольных отлучек?
— Что, заело? — торжествующе бросил из толпившихся первовзводников Абрамов. — Это вас коснулось?
— Крой, Артем, дальше! — крикнул другой и, взглянув на второй взвод, бросил: — Еще не то будет!
— Беремся коня сберечь, — помахал Куров для большей важности договором. — Не делать наминок и чтобы чистка. И вас на это вызываем.
Второй взвод, сидевший на койках, качнулся. Некоторые повставали.
— Ну и беритесь, раз беретесь, — буркнул кто-то из них.
— Правильно!
— Правильно! — зашумели остальные.
— Пусть берутся. У них самовольные отлучки, а нас хочут привязать.
— Нашли дураков!
— Про воровство-то пусть они скажут. Что? Не любите? Ишь удумали!
Вошедший в казарму помкомвзвода Хитрович поднял руку.
— Погодите, товарищи. Пусть они все скажут, — обратился он к своему второму взводу.
— Нам не жалко. Пусть говорят. Только зачем они других трогают, раз у них хвост замаран.
— Мы не отпираемся, если у нас хвост замаран. Так и говорим. Мы вас вызываем на социа-а-социалистическое — запутался Карпушев, — соревнование.
«Социалистическое» опять пугнуло второй взвод, и они замолчали.
— Читай, Куров, все сразу.
Куров при общем молчании прочитал вызов до конца.
Второй взвод поник в раздумье:
«Вызов-то, оказывается, не выдумка дотошного Курова, а дело, выходит, серьезное. Спор вроде, да спор-то больно уж... того. И не спор это вовсе, а черт ее знает что — и не разберешь. Состязание? Да нет, не состязание. Делегация, главное дело, с бумагой. Ишь, сукины дети, стоят, будто послы иностранные. Объявляем, дескать, вам войну, выходи. А если согласиться? Что тогда? Тогда выполнять придется. Черт бы их побрал, свяжут тогда!»
— А если мы не согласны? — спросил один. — Если не желаем?
— Гайка ослабла? — усмехнулся Липатов. — Струсили? Дескать, вы давайте там, а мы посмотрим? Кавалерия!
— Но, но, ты не больно! Слыхали мы про тебя!
— Я думаю, мы решим так, — ввязался Хитрович. — День завтра мы пообсуждаем, вечером ответ дадим.
