— Привет честной компании! — рявкнул я с порога, усаживаясь на табурет, с которого при моем появлении обеспокоенно вскочил Юрик. — Излагайте с самого начала.
И подмигнул маклеру, трухлявому мужичонке с такими честными глазами, что я под любое обеспечение не одолжил бы ему и гривенника.
— Кто это? — шепотом спросил трухлявый.
— Аникин! — Я вскочил с табурета, прохромал к маклеру и с чувством пожал ему руку, да так, что он взвыл — это я умею. — Елизавета Львовна, подтвердите, как говорил товарищ Бендер, мои полномочия.
— Григорий Антонович старый друг семьи, — сообщила Елизавета Львовна. — Он нам поможет, у него связи в исполкоме и большой житейский опыт.
Сыночки озадаченно посмотрели друг на друга и на маклера, глаза которого стали еще честнее. Такие я видел как-то в поезде у карточного шулера, за пять минут до того, как его начали бить. Проведя безмолвный обмен мнениями, эта троица пришла к выводу, что я здесь пятый и нужен им не больше, чем такая же по счету нога собаке.
— Но у нас строго конфиденциальный разговор, — возразил старшенький. — Дядя Гриша, при всем своем уважении…
— Вы же знаете, дядя Гриша, как мы вас любим, — сюсюкнул младшенький. Но у нас дело семейное, и мы…
— А в институты вас пробивать и стипендии вам вышибать — было не семейное дело? — рыкнул я. — А ваших щенков в детсады устраивать? А права на машины в милиции выручать? Не теряйте времени, мои золотые, у меня его мало, всего три часа. Пусть излагает этот гражданин, к которому я с первого взгляда начал испытывать полное доверие.
Трухлявый приосанился и взглядом подтвердил, что интуиция меня не подводит и он именно тот человек, к которому следует испытывать полное доверие. После чего изложил суть дела. Она заключалась в том, что ему удалось создать обменную цепочку из четырех звеньев, и если эту цепочку реализовать, то каждый из сыновей вместо двухкомнатной получит трехкомнатную квартиру — к всеобщей радости и ликованию. А раз все стороны на цепочку согласны, то остается лишь хором проскандировать «гип-гип-ура!».
— А квартиры-то хорошие? — поинтересовался я.
— Более чем! — заверил трухлявый. — Более чем! Дома кирпичные, кухни по восемь метров, комнаты изолированные, лифт, телефон — я лично такой удачи не припомню. — Он изобразил работу памяти и уверенно повторил: — Нет, не припомню.
— Ну тогда, — весело предложил я, — гип-гип…
— Ура! — подхватила троица.
— А вы, Елизавета Львовна, почему «ура» не кричите? — жизнерадостно спросил я.
— Мамуля согласна, — заторопился старшенький. — Ты ведь согласна, мамуля?
— Конечно, родной, раз так нужно… Тем более такой хороший вариант, — с живостью добавила она, — наконец-то у внуков будут отдельные комнаты. Да, это очень хорошо, очень…
Елизавета Львовна волновалась, на ее глазах выступили слезы, и черт бы меня разорвал, если это были слезы радости!
— Ну, раз хозяйка согласна, то дело в шляпе! — возвестил я. — Сварганили! Извините, гражданин, вы мне не представились, можно я буду по-дружески называть вас прохвостом?
Маклер негодующе подскочил на стуле.
— Дядя Гриша! — хором воскликнули сыночки.
— Гриша… — с упреком произнесла Елизавета Львовна. — Простите, Александр Александрович, Григорий Антонович бывает несколько эксцентричен.
— Это после контузии, Сан Саныч, — я примирительно хихикнул. — Скверная штука — контузия, кровь вдруг начинает бунтовать, и происходит смешение понятий, вот иногда и обидишь очень хорошего и бескорыстного прохво… извините великодушно! — человека вроде вас. Ведь вы бескорыстны, правда? Юрик! Игорь! Вам чертовски повезло, что вы встретили такого человека! Вы это понимаете? Однако вернемся к нашим баранам. Итак, Елизавета Львовна остается без квартиры. Так?
— Никоим образом! — воскликнул Юрик, протестующе поведя пальцем, будто призывая на помощь взирающие со стен свои и братика многочисленные фотографии.
— Как вы могли подумать, дядя Гриша, — укоризненно вымолвил Игорек.
— Мама будет жить у меня, — сказал Юрик.
— У меня, — возразил Игорек.
— Словом, у нас, — подытожил старшенький.
— Славные вы мои, — я вытащил платок и приложил его к глазам. — Елизавета Львовна, у вас верные и преданные дети!
Дети склонили головы в знак согласия с этим выводом.
— Славные мои, — проникновенно повторил я, — в вас я всегда был уверен, вы — олицетворение сыновнего долга. Но вот что меня беспокоит: а если ваши супруги поднимут визг?
Славные и преданные дружно запротестовали.
— Гриша, — Елизавета Львовна гордо вскинула голову — вы забыли, что у меня в Свердловске живет сестра.
— Забыл! — Я хлопнул себя рукой по лбу. — А ведь это решает дело! Когда они вас выгонят на улицу… прошу прощения, это не я, это контузия! — словом, все в порядке! Сан Саныч, где заявление Елизаветы Львовны, я должен посмотреть, правильно ли оно написано.
— Вот оно, но я сам посмотрел и не понимаю…
— И не поймешь, прохвост! — рявкнул я, вырывая у него из рук бумагу. — Ой, ой, ой, что я делаю! — на пол полетели обрывки. — Батюшки, что я натворил! А теперь — брысь!
— Квазиморда… — пробормотал прохвост. — Ах ты Квазиморда! Мили-ция!
Последний вопль он изверг, будучи в воздухе. Я ухватил его за шиворот, подтащил к двери и, с удовлетворением прислушиваясь к треску лопающейся ткани, вышвырнул на лестницу.
— Прощай, друг, не поминай лихом!.. Елизавета Львовна, проследите, пожалуйста, не ушибся ли он.
— Гриша! — Елизавета Львовна топнула ногой. — Это уже слишком!
— А вдруг он сломал ножки? — Я с некоторым усилием выдворил ее на лестницу, захлопнул дверь и зубами засучил рукав на правой руке.
После того как балбесы убедились в моем физическом превосходстве — а за сорок лет дружбы они убеждались в этом не раз, — мы пришли к нижеследующему соглашению: а) на мамину квартиру они отныне не посягают; б) привозят маме мебель и книги по утвержденному мною списку; в) возвращают минимум тысячу рублей из двух, которые у нее выцыганили. Точка. В свою очередь, я обязуюсь: а) отныне без серьезного повода их не бить; б) не позорить на работе; в) не попадаться им на глаза с тем, однако, чтобы и они мне не попадались. Точка. Вместо печати — легкие подзатыльники обоим. Елизавета Львовна устала звонить и стучать в дверь.
— Что вы так долго там делали? — открывая, удивился я.
— Гриша, что вы натворили? — вбегая, воскликнула она. — Александр Александрович побежал жаловаться, вы оторвали ворот его пиджака!
— А нужно было голову, — с сожалением сказал я. —
Ладно, пусть таскает, главное — что Юрик и Игорь вовремя его раскусили. Молодцы! Я рад, что у вас такие преданные дети.
— Я это всегда знала, — Елизавета Львовна пожала плечами. — Вы куда, Гриша?
— Извините, но очень спешу. Я действительно спешил.
V. АЛЕКСЕЙ ФОМИЧ
А спешил я потому, что увидел из окна малопривлекательную картину: в сопровождении нашего участкового Лещенко к подъезду направлялся прохвост. На ходу он что-то декламировал, размахивая, как вымпелом, оторванным воротом, а Лещенко сурово и радостно кивал: сурово — это понятно, а радостно — потому, что давно мечтал меня за что-нибудь привлечь. Почему? А потому, что я не раз уличал его в плохом зрении: при виде воинственно настроенных пьянчуг он, слабо щуря глаза, проходил стороной, зато с превеликим рвением отчитывал старушек, торгующих укропом и грибами на ниточках. Вообще-то мне было на Лещенко плевать, поскольку блат, как говорили в довоенное время, сильнее Совнаркома, а начальником нашего отделения милиции был майор Варюшкин («Костя-капитан», старый школьный кореш), но как минимум час-полтора участковый тянул бы из меня жилы, провоцируя оскорбление личности при исполнении. Я поступил, как опытный конспиратор из кино: нащупал в кармане Птичкины ключи, спустился на этаж ниже и проскользнул в ее квартиру в тот момент, когда дверь в подъезде хлопнула и послышался скулеж прохвоста прерываемый лязгающим голосом Лещенко: «Расскажете при свидетелях, будем составлять протокол».
