сразу с ними кончить... Крови было бы много, но зато кончили бы мы с ними сразу. А то мы ловим одного, а их десять на воле гуляют, и делают свое, и новых готовят...
Он встал на колени на кровати и, вытянув еще больше голову в сторону Никиты, еще тише зашептал:
— Если не сделают так, как я говорю, нам плохо будет. Сегодня мы ловим их, мы их сильнее, а если будет так и до того дойдет, что они верх возьмут, нас ссылать на каторгу будут... Вот... Я с одним купцом говорил, он знает эту механику всю. У них такие есть, что его вешают, а он кричит: «Не перевешаете всех, близок и ваш конец». На шее веревка у него, а он рад, будто знает, что его час придет... И придет, если будет так с ними... И страх от всего этого... Видел я, как одного вешали, молодого, как девочка, и тонкий такой... Тоже кричал... Когда вели его, я забежал вперед и в глаза глянул, хотелось мне тогда увидеть, что в глазах человека перед смертью. А в глазах у него было что-то страшное, горящие такие, сверкают... Напугался я... Он часто мне снится: И сегодня снился. Вот я и молюсь.
От шепота и слов Зубковича на Никиту находил страх. Но в его сердце уже было что-то, восстающее против страха, и привлекало повышение в чине, если удастся разоблачить незнакомку с ее злонамеренными планами. А с этим сплеталось представление о далекой, желаемой будущности, которая, перемешавшись со страхом, сладко щекотала нервы. Никита думал уже о том, как он, получив награду и больший чин, купит еще земли или переедет совсем в город и перевезет жену. С этими мыслями Никита уснул. А Зубкович еще несколько минут что-то бормотал в сторону Никитовой кровати, потом свернулся под одеялом и уснул.
* * *
Двенадцатого декабря Никита получил вознаграждение. Его выслугу оплатили хорошо, и он был доволен.
Совсем еще недавно, когда Никита в предпоследний раз зашел к начальнику о докладом, он краснел, путал слова, а начальник стучал кулаком по столу и ругался. После доклада начальник вышел вслед за Никитой в канцелярию и, обратившись к начальнику канцелярии, бросил:
— Этому увеличить задания по канцелярии.
А потом... Потом — долгожданное счастье.
Был холодный вечер. Метель засыпала снегом улицы. В снежном вихре не видно фонарей, они едва-едва мигают. На улице редко встретишь человека, и каждый торопится, идет почти бегом, спрятавшись в теплое пальто. Метель на улицах городских мчится в бешеном танце и мелким густым снегом бьет Никите в лицо, за ворот, пробирается холодом до самой груди, засыпает тропку под ногами. А в переулке метель еще страшнее. В переулке — ни живой души, снег обсыпал деревья, заборы, частоколы, хаты, и они стоят с белыми пятнами и напоминают Никите лес. Если бы не редкий свет, пробивающийся из окон дома сквозь снежную замять на улице, он бы и вовсе чувствовал себя, как в лесу, и боялся бы значительно больше. А страшновато Никите потому, что в переулке ветер водит хороводы снежные и, застревая в частоколах и воротах, поет жалобные мелодии. Над городом повисла густая темнота и густыми охапками снега опускается на землю.
Несколько минут назад к дому, уже хорошо знакомому Никите, подъехал извозчик. С санок слез с чемоданом мужчина в пальто и шляпе и направился во двор. Подвода отъехала. А потом, когда исчез извозчик, из-за дерева в соседнем дворе вышел второй мужчина и направился за тем, приехавшим с извозчиком. Во дворе кусты сирени от ворот аж до двери, а за ними рядом яблони, груши. Никита остановился у ворот и прислушался. Во дворе ни звука, кроме свиста метели да шороха обледеневших ветвей на деревьях. Тогда он подошел к крыльцу, тронул дверь и прислушался. Дверь была заперта, и за ней тишина. Никита, осторожно ступая по снегу, чтобы его не слышали, пошел вдоль стены к окну, где находилась квартира незнакомки. Это была большая угловая комната с тремя окнами. Никита зашел за угол и стал у окна. Окно было завешено и залеплено снегом. Он тихонько счищает снег со стекла и всматривается. За занавеской мелькают силуэты двух человек, они что-то делают у стола и едва слышны их приглушенные голоса. Тогда Никита ищет окно с форточной. Оно в стене со стороны улицы. Никита возвращается и, прислушавшись, не слышно ли кого-нибудь за дверью в сенях, подойдя к окну с форточкой, пристраивается, чтобы уловить голоса из комнаты и слушает. Сквозь щели в форточке из комнаты выходит теплый воздух, и сквозь эти щели доносятся приглушенные, но отчетливые слова. Никита слышит, как говорит женский голос.
— Лишь бы отсюда, а потом могут поймать часть, но не все. А я, признаюсь, очень беспокоилась в последние дни, боялась полиции.
Ей отвечал мужчина.
— Ты очень счастливая, видно...
И потом оба засмеялись.
Никита отошел немного от дома, влез на яблоню. А оттуда сверху, через окно, завешенное наполовину, хорошо виден стол и мужчина. Женщина за стеной. Видно, как мужчина складывает в чемодан какие-то бумаги. На стуле еще один чемодан.
Смотрит Никита на мужчину, понимает, что надо немедленно действовать, и боится, чтобы не исчезли куда-нибудь эти чемоданы. Начал волноваться. Сильно забилось сердце. Он вспомнил так часто тревожившие его мечты о будущности. Тревога за то, что люди в комнате упакуют чемоданы и исчезнут, все больше нарастала, не давала покоя. Тогда он посмотрел на часы, слез с дерева и пошел со двора. В переулке осмотрел следы у ворот и бросился на улицу. У харчевни вскочил в сани дремавшего извозчика, толкнул его в воротник.
— Минская, восемь. Гони быстрее. Ну-у!..
Извозчик оглянулся на Никиту и, рванув вожжи, начал стегать коня кнутом по худым бокам. Никита стоял за плечами извозчика и, дергая за ворот, приказывал погонять. Еще через шесть минут Никита сидел в кабинете начальника 3-го жандармского отделения и требовал пятерых человек. Начальник, ни о чем не расспрашивая, куда-то позвонил. В кабинет вошел высокий жандармский офицер, а еще через минуту Никита, офицер и четверо жандармов шли в переулок.
У знакомых ворот Никита еще раз внимательно осмотрел следы на снегу. Свежих следов не было. Значит, они еще здесь. Никита остановил офицера и показал:
— Вон те два окна.
Офицер внимательно расспрашивал Никиту, есть ли в доме еще двери и с какой стороны, потом послал одного жандарма к двери
