Страна-то строится. Без чугуна хоть матушку-репку пой. Он и на сталь, он и на машины… Вот как мы, люковые, нужны, — чиркал Григорий Игнатьевич пальцем по горлу. — Наше дело и трудное, и угарное, и опасное, а не брошу. Выдюжу, здоровьишко пока ничего. А там и механизм какой-нибудь для нашего облегчения придумают. Должны придумать.
Домой мать уходила до заката: подоить корову и приготовить ужин. Отец и Петька возвращались в сумерках. Однажды Петька спросил:
— Пап, а что такое кормилец?
— Кормилец? Да человек вроде меня. Вот я работаю, получаю деньги и покупаю тебе одежду и продукты. И получается, что я кормилец тебе.
— Но почему же я кормилец? Я же не работаю…
— Почему? Настанет время — узнаешь.
2
Когда Петька стал ходить в школу, он все чаще начал замечать, что отец, едва вернувшись со смены, ложится в постель и мгновенно засыпает. Его голова сползает с подушки, жилистая шея делается дряблой, точно сломанная, зеленоватый тон лица густеет, постепенно приближаясь к цвету меди, которая валялась на открытом воздухе. Анисья Федоровна садится на край койки, прислоняет к груди мужа ладонь, слушает, как бьется его сердце, задумчиво смотрит в окно. В такие минуты рябинки на ее щеках и лбу особенно заметны: от печали они как бы темнеют и углубляются. Посидев на кровати, она уходит в кухню и там сердито гремит посудой. Петька берет портфель, вынимает учебники, но заниматься не может: мешает ворчание матери.
— План тебе, товарищ Куров, выполни да перевыполни, — ругает она начальника коксового цеха, — а что рабочие от газа задыхаются, тебе мало дела. Собрал давно бы инженеров да приказал: «Сделайте машину, чтоб газ ловила и люковым помогала…»
От этого злого бормотания Петьке становится душно. Он выходит за ворота, дышит северным ветром.
Лязгает щеколда, и за калитку выходит Григорий Игнатьевич. Он садится на лавочку, долго трет виски. Потом подзывает к себе сына, обнимает родной мослатой рукой, спрашивает:
— Хочешь, сказку расскажу?
И Петька слушает о Сивке-бурке, двенадцатиглавом змее, медном, серебряном и золотом царствах. Отца не узнать. Будто он и не был на тяжелой работе: весело блестит белками, задорно вскрикивает и широко взмахивает свободной рукой, словно орудует мечом-кладенцом. Под конец он обязательно спрашивает:
— Ну как, сынок, понравилась сказка?
Вместо ответа Петька просит его:
— Пап, возьми меня к себе на работу… Посмотреть.
— Не пустят тебя, Петюшка, в завод. Маленький еще. — Григорий Игнатьевич ласково взъерошивает челку сына. — Поесть, что ли? А, Петь? Не помешает. Идем в дом.
3
Петька видел дыры в бетонной заводской стене. Гибкий и юркий, как ящерица, он прошмыгнул бы в самую маленькую, но долго не осмеливался: охранники заметят — остановят. Вдобавок к этому за стеной без лая носятся овчарки. Только и слышно, как то тут, то там чиркают о проволоку кольца, к которым привязаны поводки собак. Нет, ни за что не проскользнешь мимо их!
И все же Петька рискнул: договорился, что ремесленник Мишка Завьялов, который жил по соседству и проходил практику на коксовой батарее, поможет ему пробраться на завод. За услугу — пять рублей.
В назначенный день Мишка прошел в проходную, озорно захлопнув пропуск перед носом вахтера, а Петька, провожавший его до этого места, побежал по тротуару. Метров через двести он свернул налево, медленно прошел между бараком и котельной и остановился возле канавы. Вода канавы втекала в круглую железобетонную трубу, проложенную под стеной. Сторожевую вышку было не видно отсюда: ее заслоняли рослые, в уродливых вздутьях тополя.
Петька подсучил штаны, толкнул за пазуху сандалии и спустился в канаву. Дно скользкое, будто по налимам идешь, вода красновато-рыжая; ею промывали на горе магнитную руду. Мальчик сгорбился и, задевая о свод трубы затылком, начал двигаться. Он благополучно дошел до конца трубы и застыл, ожидая Мишкин сигнал. Высунув светло-алый язык, по железному мостику так стремительно пролетела гривастая овчарка, что кольцо, скользя по сверкающей проволоке, по-синичьи тоненько свистело. От испуга Петька зажал рот и чуть не сел в воду.
У него уже ныла спина и дрожали колени, когда Мишка застрекотал сорокой. Это означало, что часовой на вышке смотрит в другую сторону, а собака далеко. Петька выпрыгнул из канавы, пронырнул через двойной ряд акаций, бешено промчался по открытому месту, накалывая ступни о верблюжью колючку, и скатился по глинистой насыпи к железнодорожным путям. Вслед за ним, чуть в стороне, сбежал, насвистывая, Мишка, щелкнул пальцами и протянул руку:
— Клади пятерку.
— Вот посмотрю, как папка работает, тогда…
— Ну ладно уж, посмотри.
С непривычки все пугало Петьку: паровозы, раскаты отбойных молотков, трансферкары, подвозящие к прокатным рольгангам огненные слитки, струи чугуна, обрывающиеся в пасти ковшей.
Когда поднялись на стальной пешеходный мост, Петька понял — скоро коксовый цех: воздух стал угарным, вонючим.
Они подошли к строению, вдоль которого катилась по рельсам неуклюжая машина. Кабина закопченная, сбоку торчит длинный и зубчатый металлический брус.
В нижней части строения был полумрак. Петька испуганно остановился: задавит еще чем-нибудь. Но Мишка сердито дернул его за ворот рубашки и подтолкнул к лестнице.
Мимо, порхая со ступеньки на ступеньку, пробежала девушка, держа стеклянные изогнутые и пузатые трубки, наполненные зеленой жидкостью.
Лестница кончилась, и Петька увидел солнце. Он еще не успел зажмуриться, как черная пыль вязкой волной хлынула в его сторону, потом начала вспухать кверху, и солнце провалилось в ней. Немного спустя, в пыли зазвенело, и оттуда выехала машина с тремя огромными железными воронками, покрытыми окалиной. Пламя, только что лизавшее низ воронок, начало высоко выхлестывать из круглых зевов в полу. Мишка прижал Петьку к себе и начал что-то объяснять. Из-за шума, лязга и звона трудно было расслышать, что он говорил, мальчик лишь уловил два непонятных слова: «бункер» и «планир».
Едва машина с воронками отъехала, к отверстиям в полу, которые все еще отплевывались огнем и пылью, метнулся высокий тощий человек. Штанины его брезентовых брюк, шоркая одна о другую, жестяно гремели. Сквозь куртку остро проступали лопатки.
Он остановился, подцепил крючком металлическую крышку и шагнул к огненной дыре. Грязное пламя ударилось о грудь, сплющилось, раздвоилось и обхватило его туловище, точно клещами,
