— Итак, вот видите, институт наш обогатился, значит, еще одной лабораторией учебного характера.
— Научного тоже, — улыбнулся Леня, вздернув плечами. — Неужели мы так и не внесем ничего своего в копилку науки?
И Лапин тут же счел нужным поддержать своего аспиранта, загремев с поднятой правой рукою:
— Ага! Во-от! За-го-во-рило моло-дое самолюбие, да-а. За-го-во-ри-ло!
Поднял, как на защиту, и свою пухлую ручку Рожанский:
— Разве я отрицаю? Я не отрицаю, боже сохрани… Я только не досказал своей мысли. Студенты будут ходить сюда на практику, а доценты, ассистенты, аспиранты — те, конечно, с целью научных работ. Конечно, это очень… привлекательно, да… так… Это очень… очень умилительно… нет, не то слово, нет… Но вообще — хорошо, товарищи. Очень полезно для науки… И спасибо Коксострою, что он раскошелился… Так вот и бывает: гром не грянет и… и… лаборатории не будет. А то вот теперь — Коксострой, а там, глядишь, другое какое ведомство отпустит средства еще на что-нибудь, вот мы и… обрастем мясом… С миру по нитке и… как это говорится…
— Институту халат, — договорил за него Голубинский, видя, что он затрудняется и не может припомнить, только напрасно щелкает перед носом пальцами.
— Халат, — подтвердил Рожанский и неожиданно торжественно обратился вдруг ко всем около: — Так вот, товарищи, хотя, конечно, институт наш и в курсе всех мировых работ по этому вопросу, по коксообразованию и прочее, но механически, без проверки, так вот перенести (тут он старательно зачерпнул обеими ладонями около себя воздух слева и плавно перенес его направо) к на-ам чужие методы нельзя, нет, никак нельзя, потому что типы наших углей весьма отличны от иностранных… А почему именно отличны, это вопрос, он тоже должен стать перед вами… во всей своей сложности и, я бы сказал, большой трудности. Так что непосредственно в связи с химизмом коксообразования стоит и этот вопрос — классификации наших углей. И на вас, стало быть, выпадает нешуточная задача… на ваши плечи ложится задача… весьма нешуточная… помочь нам, старым ученым, вашим молодым старанием, вашей энергией нам… эту задачу решить.
Тут он посмотрел на всех кругом так победоносно, как будто дал им из рук в руки заповедный ключ коксовых и угольных тайн: берите и открывайте.
Так была введена в жизнь института коксовая станция, на которой зароились, пусть еще слабокрылые и весьма неуверенные в полете вначале, мысли нескольких человек о тайнах кокса.
В то время как раз в полном разгаре были работы на близком отсюда Днепрострое, и многие студенты круто меняли на младших курсах избранные было специальности на электротехническую, а Марк Самойлович Качка из металлурга исподволь, но все-таки очень быстро, что нужно было приписать его способностям, сделался если не кораблестроителем, то доцентом механики и с большим увлечением начал читать лекции по этому новому для него предмету.
I
Вышло как-то так, что работники коксовой станции оказались все с художественной жилкой и потому нескучные люди.
К Слесареву, Шамову и Карабашеву, перешедшим сюда непосредственно из лаборатории Лапина, примкнули еще два аспиранта — Близнюк и Зелендуб, и две студентки старшего курса — Ключарева и Конобеева. Очень неплохо пел Карабашев, — у него был хороший тенор; Зелендуб был флейтист и не пропускал ни одного симфонического концерта, ни одного выступления в их городе той или иной знаменитости музыкального мира, как Ключарева не пропускала ни одного нового спектакля, увлекаясь игрой артистов, и была душою студенческого драмкружка; Конобеева любила декламировать стихи, и даже Шамов так легко и красиво проделывал упражнения с гирями, что этого тоже нельзя было не признать искусством.
И когда случалось им сходиться всем вместе в подвале и когда те или иные опыты каждым из них были поставлены и таинственно в ретортах, колбах и тиглях и более сложных аппаратах совершались химические реакции, — Близнюк, плотный, хотя и низенький малый, с искорками в выпуклых карих глазах и с вечной полуулыбкой в левой половине толстых губ, набрасывая, например, на клочке бумаги длинную, узкую вазу и голый пень рядом, спрашивал Ключареву или Конобееву:
— Скажи, что такое, а?
Ключарева, которую звали Одуванчиком за пышное золото очень густых волос, скашивала на рисунок красивые глаза, стараясь понять, к чему будет клонить этот загадочный подход, и говорила пренебрежительно:
— Отстань, надоело!
Конобеева же упорно думала, морща большой лоб, и тянула:
— Вообще-е что-нибудь весьма дурацкое. Гм… Какой же смысл в этом? Ваза для цветов, что ли?
— До-га-да-лась. Брав-брав-брав!.. Для цветов, да… Для розы, а?
— Хотя бы для розы, что из этого?
— А розы есть тут, а? Нет розы? Да?.. Так и будем писать: «Нет розы». А это?
— Пенек какой-то дубовый…
— Пенек, да. Дубовый? Все может быть… Пусть будет дубовый… А шипы на нем есть?
— Ко-неч-но, нет.
— Так и будем писать. Мы не гордые. Так и запишем: «без шипов». Читай теперь все: это умное!
Близнюк любил рисовать подобные этому ребусы и знал их множество.
Солнечный свет днем все-таки проникал в подвал сквозь квадратные небольшие окна и дробился на зеленых, оранжевых и темно-коричневых кислотах в ретортах и колбах, делая их лукаво веселыми, но газы, выделявшиеся из углей, подвергавшихся разнообразным опытам, весьма тяжелили и отравляли воздух, и вытяжная труба плохо с ними боролась.
Тогда наседали на Зелендуба, чтобы он устроил более совершенную вентиляцию, применяя для этого свои познания по вопросам расширения и давления газов, так как это была излюбленная область его научных интересов.
Маленький, черненький, тонкоголосый, очень живой и склонный к шуткам над другими и над собою, Зелендуб был смолоду слишком уж по-ученому рассеян и мало следил за собой, мало заботился о том, как и во что он одет; поэтому в ходу было в подвале коллективно сочиненное на него четверостишие:
В масло, сало, сыр и суп
Выпачкав рубашку,
Выступает Зелендуб
В брюках нараспашку.
Чтобы убирать коксовую станцию, был нанят длинный и тонкий, черноволосый, но сероглазый человек, с длинным бекасиным носом, по фамилии Черныш. Он был до этого где-то писцом, но охотно пошел в уборщики в столь высоконаучное учреждение, — потому, должно быть, что был чрезвычайно ленив и понял сразу, что тут какая же будет ему работа? Нанимал его Леня, и Черныш привык относиться к нему как к своему непосредственному хозяину. Кроме него, Леней же был взят как механик весьма скромный и малозаметный человек — Студнев, который безотказно и одинаково старательно чинил и часы-будильники, и микроскопы, и сложные приборы и паял трубки для опытов.
Оба они были люди еще молодые, но несколько пришибленные. И если Студнев становился весь внимание, когда в его руки попадал изувеченный аппарат или когда нужно было собрать из отдельных частей новый, то Черныш, напротив, перед каждым прибором в первые дни поспешно опускал руки по швам, опасаясь к нему притрагиваться, чтобы не вызвать взрыва. Поэтому он ежедневно и довольно яростно мыл пол в лаборатории и стирал тряпкою пыль на столах — там, где были свободные от приборов места, а на приборы косился весьма недоверчиво. И когда входил в лабораторию Леня, он и перед ним тоже стоял навытяжку, как перед аппаратом, склонным втайне угрожать жизни, и почтительно называл его не иначе, как Леонид Михайлыч. Когда же в подвале никого не было и даже Студнев, не подыскав себе починочной работы на стороне, должен был в своем синем китайчатом халате-спецовке сидеть без дела, они играли в шашки, причем привыкший думать над винтиками и колесиками разных сложных, хоть и небольших по величине машин, Студнев обыкновенно обыгрывал Черныша.
Голубинский, приходивший сюда со студентами, которым он читал коксохимию, руководил и всей научной работой станции. Это был человек очень больших знаний по всем почти предметам горного института; однако, зная, что говорит по тому или иному вопросу тот или иной ученый, он не успел еще найти своей твердой и устойчивой точки зрения в области коксоведения, поэтому молодая лаборатория имела достаточно причин быть вполне самостоятельной в приемах своей работы.
II
Вопрос о коксе был темен, и подступы к его решению круты. Однако с первых же дней определились два подхода к решению загадки кокса у двух главных китов подвала — Слесарева и Шамова, и с первых же дней начались у них споры.
Споры бывали у них очень часто и раньше, еще начиная с рабфака, но или кончались они ничем, или один из них быстро сдавался и уступал другому. Но теперь они видели оба, что предмет спора очень серьезен, и уступить ни тому, ни другому было нельзя. Шамов думал идти к решению задачи общим путем, усвоенным от Лапина, Голубинского и Рожанского, — путем химии, конечно, столь же хорошо известным и Лене.
