Спад воды уменьшался. Сейчас должен быть плес. Но тут река снова сделала крутой поворот, и плот потащило на пологий дресвяной мыс.
— Налегай, парни! — командовал Серафим Антонович.
Димка с Андрейкой снова навалились на гребь. Но плот несло на мыс.
— Обождите немного! — прокричал Серафим Антонович.
Димка с Андрейкой подняли гребь. Серафим Антонович с Вадимом направили нос в реку.
— Давай, парни! Не жалейте рук!
Еще несколько взмахов, но не хватило сил. Правый угол кормы кинуло на берег, у Димки с Андрейкой под ногами запрыгали бревна, гребь ударилась о землю. Наконец угол плота сдернуло с берега, плот выровнялся и, обогнув мыс, выплыл на плес.
Серафим Антонович вытер пот с лица рукавом, достал кисет и закурил.
— Это не Девичий утес, а сущий дьявол.
У Димки дрожали руки и ноги.
— Я думал, под утесом нам хана.
— Я уж хотел прыгать с плота, — признался Андрейка.
— Все равно бы утянуло под скалу в воронку.
Мимо проплывали горы. С них сбегали в Каменку речки, пенились, бурлили, несли с хребтов обломки валежин. С подмытых яров скатывались деревья, мутные волны подхватывали их и громоздили друг на друга.
Недолго сплавщикам пришлось отдыхать. Река вновь заходила, как дикий олень на аркане: то кидалась между крутыми хребтами, то стремглав мчалась по буйным перекатам, то вязала замысловатые петли. Серафим Антонович и парни изо всех сил работали гребями.
В Юрово приплыли на третий день. Димка сразу отправился на почту. Он волновался, когда входил в дом, стоящий под леском. В просторной комнате за столами сидели три женщины. К самой молодой из них, а это была Муза Ярцева, и подошел Димка.
— Здравствуйте.
Муза кивнула и подняла на Димку любопытный взгляд.
— Вы не скажете, где мне найти Гольцову Любу?
— Скажу. Искать ее надо в верховьях Каменки.
— Спасибо.
— А что ей передать?
Теперь на Димку смотрели все женщины.
— Ничего не надо.
Муза встала.
— Вы из Матвеевки? Плоты пригнали?
Димка усмехнулся:
— Из Матвеевки. До свидания.
Димка вышел. Муза подбежала к окну.
— Какой бравый парень. Убейте меня, это он спас Любу от бандитов. Вот в такого бы влюбиться.
— У тебя губа не дура. — Женщины засмеялись.
— Что, родню искал? — встретил Димку Серафим Антонович.
— Да нет. Деревню смотрел, — соврал Димка.
— Но-но.
Знакомых в Юрово ни у кого не оказалось, ночевали в леске, недалеко от плота. Утром Серафим Антонович сдал лес, соль. Попили чай, надели поняги, взяли ружья и гуськом по лесной тропе отправились домой.
На третий день к вечеру они пришли на Нижний полустанок. Хлеб у сплавщиков кончился, но в этот день нм повезло: подстрелили глухаря. Возле зимовейка, на берегу реки, разложили костер. Димка отеребил птицу, опалил ее.
— В два котелка мясо разложи, — посоветовал Серафим Антонович. — Все шули′ больше будет.
Андрейка принес с луга охапку молодых пу′чек — борщевика.
— Вот вам и хлеб.
Парни очистили пучки и стали жевать сочные дудки.
— А луку что не принес? — спросил Димка Андрейку.
— Лук — это забота повара.
— Тогда я пошел.
На лугу было тихо, пахло медом. Димка нарвал луку и повернул обратно. У коновязи расседлывал лошадей Вовка Поморов, а у костра сидела Люба. Димке от волнения стало трудно дышать.
— Люба. Здравствуй.
— Здравствуй, Дима.
— Издалека сегодня?
— От Громового едем. В деревне коней сменили и — дальше.
— Володя, у тебя хлеб есть? — спросил Серафим Антонович.
— Есть немного.
— И у меня найдется. — Люба пошла к конто, отвязала от седла холщовый мешочек и принесла к костру. — Я к вам, Дима, забегала. Ятока передала: шаньга, пирог рыбный, — выкладывала Люба.
— Сами-то что есть будете? Вам еще завтра целый день в седле трястись.
— Не умрем, Серафим Антонович, — отмахнулась Люба.
После ужина она собрала котелки и пошла на реку помыть их. На угоре ее поджидал Димка.
— Оставь котелки тут, потом заберем…
Они неторопливо шли вдоль реки по лугу. Туман над водой сгущался. За рекой тутукал козодой. Перекликались перепелки. Димка взял руку Любы, погладил ее.
— А я думал, что ты меня уже забыла.
— Дурной…
Они пересекли луг и сели на берегу реки под густым кустом черемухи. Димка заглянул в глаза Любе и обнял ее.
— Мне даже не верится, что встретил тебя. Все как во сне.
— Хороший мой…
Димка прильнул к ее губам. Люба, откидываясь на траву, шептала:
— Дима… Сумасшедший…
…Потом Димка, заложив руки за голову, лежал на мягкой траве. Люба сидела рядом и гладила его волосы.
— Шаман ты мой ненаглядный. Как я жила бы без тебя? Не знаю.
— Любушка, и я больше без тебя не могу.
— Чудной. Так я же с тобой.
Люба склонилась и нежно, как ребенка, поцеловала Димку.
— А я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Приду домой и скажу матери, что женюсь на тебе.
— Не торопись, Дима. Может, еще разлюбишь.
— Не говори чепушатину, — Димка сел. — В другой раз приедешь к нам в Матвеевку, встану с ружьем на дороге и не выпущу тебя из деревни.
— Как тот медведь, что нас не пропускал? — Люба провела рукой по его щеке.
— Хуже. У медведя не было ружья. Кончится войнам я отслужу в армии, и мы поедем в город.
— Все уже решил?
— А кто за меня будет решать? На что жить там будем?
— Придумаем. Я буду работать и учиться.
— Я теперь без коней, без этих горных троп не смогу! жить. А ты в городе встретишь красивую девушку и разлюбишь меня.
— Тебя… разлюбить… Любушка…
— Димка… Медведь ты этакий… задушишь…
— И задушу…
Коротка летняя ночь. Димка с Любой еще не успели насладиться счастьем, а на востоке уже занялась заря. Загустел туман над рекой. На опушке леса звонко запела пташка — зорька. Заголосили кулики. Люба встала, поправила волосы.
— Пойдем.
Они неторопливо шли по росистому лугу.
— Ты как? Добредешь? — беспокоилась Люба. — Даже чуток не уснул.
— Ничего. Ты только из седла не упади.
— А я научилась в седле спать. Другой раз еду и сон вижу.
Перед зимовьем они остановились. Димка взял Любу за руки.
— Приезжай скорей. Ждать буду.
Глава III
Димка вошел в ограду. Навстречу кинулся с лаем Чилим. Димка обнял его.
— Соскучился.
Снял понягу и положил ее на предамбарник, тут же на стену повесил ружье.
На крыльцо вышла Семеновна.
— Внучек! Вернулся! Как доплыли?
— Еле успели. Река за эти дни совсем обмелела. Как твое здоровье?
— Скриплю помаленьку.
В доме были Ятока и Маша. Маша ходила вокруг лавки. Увидела Димку, заулыбалась, громко и чисто сказала:
— Дима.
Димка подхватил ее на руки.
— Ах ты, егоза.
Маша верещала, вырывалась из рук. Димка поставил ее к скамейке. Ятока с нежностью смотрела на сына и дочь.
— Голодный?
— Вчера хорошо наелись. От папки есть что-нибудь?
— Письмо.
Ятока принесла письмо. Димка сел читать. Василий писал:
«Дорогие мои мама, Ятока, Дима, Машенька, тетя Глаша, Слава и Анюта, здравствуйте!
Извините, что долго не писал. Находился в госпитале, был осколком ранен в плечо. Не хотел вас расстраивать. Вылечился. Вчера прибыл на фронт. Получил под командование батальон. Парни — что надо. Много забайкальцев. Все рвутся в бой бить фашистов. Мы стоим возле деревни. Но какая это деревня? Вместо домов — пепелище, одни кирпичные трубы. Вчера к нам в расположение пришла старуха. Мы ее накормили. Потом оказалось, что это тридцатилетняя женщина. Фашисты на глазах у нее расстреляли детей, а саму ее заперли в холодном подвале. Я не выпущу из рук оружия, пока не отомстим фашистам за все.
Завтра в бой. Конечно, жить хочется, но душа горит от ненависти к врагу. И пощады ему не будет.
Передавайте привет всем односельчанам. Обнимаю. Ваш Василий».
Димка поел и пошел спать в амбар.
Но Семеновне не спалось.
— Ты слышала, что люди-то мелют? — спросила она у Ятоки. Ятока насторожилась.
— Вот и Глаша вчера сказывала: говорят, Димка жениться на Любе задумал.
Ятока улыбнулась:
— Пусть женится. Внуков нянчить будем. Человек с детьми — свеча, человек без детей — сухое дерево.
— Ты ково говоришь-то? На перестарке жениться, на вдове? Девок ему мало? Вон Лена Степанова высохла вся. Потолкуй с ним.
Ятока вспомнила, как люди приняли ее любовь к Василию.
— Однако, што толковать? Дима — мужик, ему решать, Семеновна замахала руками:
— Какой мужик? Парнишка еще. Окрутит его баба.
— Пошто так говорить? Охотник хороший, больше всех пушнины добывает. Деревню мясом кормит. Без него бы совсем бабы пропали.
