Парни управились с делами: напилили дров, починили лабаз, зарядили патроны. Но всем им недоставало Ятоки. Без нее не так была заправлена постель на нарах, не так стояла посуда на столе, даже не так топилась печка,
— Вот поправится Кузьмич, и приедет к нам Ятока, — будто между прочим сказал Вадим.
— Ну да, и Машу с собой заберет. Ты с ней водиться здесь будешь, — съязвил Андрейка.
Димка промолчал и вышел из зимовья. Внимательно оглядел Семигривый хребет. Что-то изменилось в этом лесном великане: то ли ниже стал, то ли поредел. Нет, не горы изменились, это Димка пришел другим — таежником.
И Орешный ключ изменился. От солнца его закрывали кедры, и вода в нем казалась с синевой. У ключа из желтоватого мха поднялись три кедровых деревца, три длинноиглых метелочки. Димка достал из кармана серебряную монету и опустил в родничок. Прислушался. Звон родника показался ему нежней и чище. В каменную нишу положил кусочек вяленого мяса. Таков старинный обычай таежников: угости хозяев гор, прежде чем начнешь промысел.
На склоне бора Димка присел на колодину. От деревьев на снег уже упали серые тени. Невдалеке азартно стучал дятел, Димка достал кисет, расшитый бисером, подарок Ленки, завернул самокрутку и подумал о Любе. Почему он думает о Любе, хотя кисет расшила Лена? Этот вопрос его не волновал. Он просто не мог не думать о Любе. «У нее же муж. Где-то воюет. Вернется, как ты посмотришь ему в глаза? — спрашивал себя Димка. Дорога к Любе была запертой. — Я ничего. Просто мне хорошо с ней. И плохого я ничего не делаю», — по-детски наивно оправдывался Димка перед своей совестью. А сердце выстукивало: «Люблю».
Димка встал и по тропе спустился в распадок. Среди ерника то здесь, то там виднелись чахлые ели. Кое-где белели березки. И тут Димка увидел на снегу волчьи следы. Среди них был и след волка с искривленной лапой — след Красной Волчицы. Старая таежница уводила свою стаю в верховья Каменки, в безлюдные и малоснежные места. Там она будет коротать долгую полуголодную зиму.
Предки ее были жителями привольных Даурских степей Забайкалья. Это были времена, когда там водились куланы, сайгаки, дикие козы. Но в степь пришел человек, и волчьим стаям пришлось переселяться в тайгу. Красная Волчица родилась в горах. Но зов предков в ней не умер, и однажды она привела свою стаю в степь. Поднялась на холм, огляделась: кругом бескрайние дали. Ни кустика. Где здесь укрыться от глаз человека, от лихой охотничьей пули? И снова Красная Волчица увела свою стаю в леса.
Димка смотрел на уходящие следы. В этом году охотникам Матвеевки было дано задание добыть десять волков. Теплые меха нужны были летчикам, особенно полярным. «А унты из них добрые будут», — подумал Димка. У него гулко ударило сердце, озорно блеснули глаза. И вновь нахлынули заботы. Как жить они будут? Хлеба в обрез. Мяса хватит только на неделю. Колхозу не разрешили сделать убоину для охотников. Димка за осень на Громовом полустанке спромышлял двух сохатых. Одну тушу в интернат для ребятишек отдали, вторую разделили между охотничьими бригадами: по куску мяса досталось. А без мяса много ли находишь? На птицу надежды мало: у нее крылья большие. По речке Еловке надо петли на зайцев наставить. У Седого Буркала кабарожек много. Пока малоснежно, надо выкроить хоть одни день для охоты на них.
Показалось зимовье. Андрейка с Вадимом сидели у костра.
— А мы думали, ты к Седому Буркалу сбежал, — кивнул в сторону гольца Вадим.
Димка присел на чурку.
— Немного обживемся и пойдем к хребту. Пока тепло, там охотиться будем.
— Опять дрожать у костра, — протянул Андрейка. — Зимовье там надо срубить.
— Вот кончится война, срубим. И не какую-то конуру.
— Баню там надо поставить, — предложил Вадим.
— И баню срубим.
— А учиться вы больше не думаете? — спросил Андрейка.
Димка с Вадимом переглянулись.
— В дневную школу нас уже не пустят, переросли, — погрустнел Димка.
— А я пойду в сельскохозяйственный техникум, потом в институт. Отец мечтал в наших краях яблоки выращивать.
— Еще фашистов добить надо. Рвутся в Сталинград, — остудил мечту Андрейки Димка.
— А мы уже повоевали, — вздохнул Вадим.
Парни просились на фронт добровольцами. Получили письмо из райкома партии. «…Вы пишете, что, если вам откажут, уйдете на фронт самовольно. Этот ваш поступок будет рассматриваться как дезертирство. Сейчас вы нужнее Родине здесь. А когда потребуетесь, вас позовут…»
— Где логика? Мы просимся на фронт, а нам говорят, что это дезертирство, — возмущался Андрейка.
Димка показал на зимовье, где висел плакат: «Товарищи охотники! Каждая белка — это десять пуль по врагу»…
Глава I
Моросит мелкий дождь. Земля серая, безрадостная. Вершины гор обволокли не то тучи, не то туман. Понуро стоят деревья. До них не дотронуться: с головы до ног окатят студеной водой. На Димке намок старенький плащ. Одежда под ним неприятно холодит тело. В такую погоду сидеть бы где-нибудь в зимовье или дома возле печурки. Да что поделаешь — почта, ее ждут в каждой деревушке. Ямщикам еще полбеды, они через полустанок — другой меняются, а каково почтальону: его дорога без конца.
Люба, закутавшись в плащ, покачивалась в седле в такт шагу лошади. Одну руку она спрятала под плащ, другой держала намокший повод.
— Не замерзла? — участливо спросил Димка.
Люба повела плечами:
— Под плащ поддувает.
— Теперь уж недалеко.
Димка пустил лошадь рысью. Тропа вильнула по лужку и вышла к реке. В конце плеса показались Громовые листвяни, за ними поднимался утес. Подъехали к зимовью. Здесь, под утесом, было уже сумрачно.
Дождь продолжал моросить. Люба неловко спешилась, ноги не слушались: отсидела. Димка взял у нее повод.
— Промокла?
— Вся.
— Иди в зимовье.
Димка занес сумы с почтой, седла с потниками, пустил коней пастись. Затопил печку, принес из речки роды в котелке и поставил кипятить. По зимовью приятно разлилось тепло.
— Теперь выживем.
— Мне с соседней станции такого коня подсунули, бежит как на ходулях, всю душу вытряс, — пожаловалась Люба.
— Венька Крохаль. Я с ним потолкую.
— Все вы, ямщики, одинаковые, так и норовите почтальону подсунуть какого-нибудь дохляка. У меня уж сил нет воевать с вашим братом.
Димка сидел на маленьком чурбачке возле печки, на лицо его падал отсвет от дверцы.
— Ты уж на всех-то не кати бочку, — в голосе Димки послышалась обида.
Люба подошла к Димке и провела рукой по его густым волосам.
— Ты уж, несчастный, обиделся.
Она села возле печки на такой же маленький чурбачок, на каком сидел и Димка.
— Чем ты меня сегодня угощать будешь?
Димка оживился, взял холщовый мешочек, стал развязывать.
— Сейчас поглядим. Мама собирала. Это пироги с ревенем и саранками. Славка все промышляет. Толковый парень растет. На будущий год уже на охоту со мной пойдет. А это что? — он вертел в руках серый брусок, величиной с печатку мыла, поднес его к носу. — Сало. Странно. Откуда, оно могло взяться? Ааа! Все ясно. Тетя Глаша. Зимой Андрейка ездил на слет охотников. Подружился там с одним парнем. Тот ему гостинец дал — мясо дикого кабана. Андрейка с нами поделился и тетю Глашу не обошел. Бабка сберегла кусочек до голодного времени. Ну, спасибо.
— А у меня, Дима, сахар есть. — Люба положила на поленья несколько белых пиленых кусочков сахара.
— Да мы богачи, — радовался Димка. — Но два кусочка я конфискую для Анюты и Маши. Вот у них радости-то будет.
— Все, Дима, возьми.
— Остальные ты оставь, где-нибудь чаю попьешь.
— У меня еще несколько сухарей есть.
— И сухари оставь. Где-нибудь закукуешь на полустанке, пригодятся.
Закипел чай. Димка кинул туда чаги, снял и поставил к печке.
— Кончится война, я тебе куплю целый ящик шоколада.
— Ой, Дима, не дразни.
Поужинали. Димка с лабаза принес оленью шкуру, старенькое покрывало и подушку, набитую сохатиной шерстью.
— Развешивай свою одежонку над печкой и ложись. Я пойду коней посмотрю.
Дождь продолжал моросить. Лошади, пофыркивая, паслись невдалеке.
— Как там погода? — встретила Димку Люба. Она уже легла.
— Не дай бог и лихому человеку такую ночь провести под открытым небом.
Димка раздевался и развешивал мокрую одежду по стене на деревянные гвозди. Ему всегда было с Любой хорошо и свободно. Сколько ночей они провели в зимовьях и у костров.
Но сейчас Димка подумал, что Люба лежит раздетая, и его охватило волнение. Ему страшно было шагнуть к нарам. Черт бы побрал эту непогоду.
— Да ложись, не укушу я тебя, — отодвигаясь к стене, сказала Люба.
Димка положил голову на подушку скраешка.
