Первой мыслью Новака по прочтении письма было чистосердечно признаться, если действительно он предстанет перед военным судом, что хотя он и присвоил 21 700 крон, предназначенных на оборудование госпиталя и питание больных и раненых, но одну треть этих денег передал начальнику берегсасского гарнизона, вторую треть — адъютанту генерала Пари, и, таким образом, только одна треть досталась ему.
Вторично прочитав письмо, он решил перевести опасного заключенного в Унгвар. Он распорядился, чтобы лейтенант-медик снова перевязал раны Миколы. Сам же Новак снова взял из кассы госпиталя три тысячи крон и пошел к коменданту города, чтобы передать ему «полагающуюся» тысячу крон.
Распив с ним коньяк, предназначенный для больных, доктор Новак убедил коменданта, хорошо настроенного вследствие получения денег, что такого видного заключенного, как Микола Петрушевич, нельзя держать в тюрьме, находящейся поблизости от фронта, а необходимо как можно скорее перевести в более надежное место.
Таким образом, пришедший уже в сознание, но все еще очень слабый от сильной потери крови Микола второго мая очутился в Унгваре. Случилось так, что в тот же день прибыл туда и генерал Пари, который в интервью, данном одному из журналистов, заявил:
— Я приехал в Ужгород, чтобы делать мировую историю.
В это время Унгвар назывался уже Ужгородом. Этот маленький городок с восемнадцатью тысячами жителей, вся промышленность которого состояла из кирпичного завода со ста двадцатью рабочими, мебельной фабрики, на которой работало девяносто два человека, и фабрики бумажных мешочков, на которой было занято тридцать две женщины и дети, в один день превратился из незначительного провинциального уголка в столицу проектируемой, но еще не существующей автономной «Подкарпатской Руси». «Мировая история», творить которую Пари прибыл в Ужгород, заключалась в создании этого государства.
Масарик, президент Чехословацкой республики, образовавшейся на развалинах Австро-Венгерской монархии, в конце апреля обратился к народу подкарпатского края с воззванием:
«Согласно священному принципу права народов на самоопределение, вы сами должны решать свою судьбу, дорогие братья. Находящиеся под Карпатами чехословацкие войска не имеют права влиять на ваше решение, — писал президент, — но их долг придать вашему решению должный вес».
Когда на улицах Ужгорода, Мункача и Берегсаса на стенах домов вывешивали чехословацкое воззвание, у генерала Пари в кармане лежала телеграмма французского премьера Клемансо:
«Подкарпатская провинция должна быть во что бы то ни стало включена в состав Чехословакии».
Первым делом Пари было установить для нового государства столицу. Сначала он думал о Мункаче, расположенном в центре провинции и имеющем тридцать тысяч жителей, но потом все же решил вопрос в пользу Ужгорода, потому что ужгородская гостиница «Корона», где он жил, была обставлена значительно комфортабельнее, нежели мункачская «Звезда». Там были лучшие кровати и намного меньше клопов.
Поэтому французский генерал созвал на 4 мая 1919 года «Всерусинское национальное собрание» не в Мункаче, а в Ужгороде.
— Я боюсь, ваше превосходительство, — обратился к Пари советник Лихи, представлявший в Ужгороде чехословацкое правительство, — я боюсь, что ваше превосходительство назначили слишком ранний срок. Сегодня второе мая. До четвертого мы никак не сможем провести выборы.
— О каких выборах вы говорите, господин советник? — проворчал Пари.
— О выборах делегатов Национального собрания.
— Откуда вы взяли, господин советник, что делегаты должны быть выбраны?
— Ведь это само собой разумеется! — проговорил Лихи.
— Для штатского это годится, но для солдата — никак! — ответил Пари. — Как видно, вы не очень-то разбираетесь в политике, господин советник!
Очень белое веснушчатое лицо Лихи покраснело.
— Я удовлетворен своими знаниями, — проговорил он хрипло.
— Вы очень скромный человек, — сказал генерал. — Я не против того, чтобы господа советники, главный советник, профессора и главные профессора вмешивались в военные дела, но политику предоставьте мне. Не забудьте, господин советник, — перешел генерал на более миролюбивый тон, — что я долгие годы служил в Марокко. На основе приобретенного мною там опыта я мог бы созвать Национальное собрание хоть завтра. Но этого я не сделаю, так как хочу, чтобы спортивный зал гимназии, где будет заседать Национальное собрание, был хорошо убран и украшен. И, кроме того, я хочу предоставить вам время, чтобы подготовиться к хорошей речи. Потому что открывать Национальное собрание будете вы. Самоопределение народов… демократия… вечный мир… Вы меня понимаете, господин советник!
Когда, прощаясь, оба господина пожимали друг другу руки, советник Лихи уже улыбался.
Избавившись от Лихи, Пари вызвал к себе Каминского. Ужгородский адвокат Каминский был политическим советником генерала. Этот всегда веселый, громкоголосый адвокат хорошо говорил по-французски. Будучи студентом, он провел в Париже год и, возвратившись оттуда, стал пропагандировать франкофильскую политику в созданном им еженедельнике «Унгвари Хирадо». В 1910 году он выставил свою кандидатуру в депутаты, но получил очень мало голосов. В 1914 году, в день всеобщей мобилизации, он был арестован, и его интернировали как «заподозренного в шпионаже». В лагере интернированных он вскоре стал доносчиком начальника лагеря, усердно выдавая своих товарищей в надежде, что в награду за такие заслуги он будет вскоре освобожден. Но именно потому, что он очень пригодился как доносчик, начальник лагеря не хотел с ним расстаться. Летом 1917 года начальника арестовали, так как он прикарманил казенные деньги, и, таким образом, Каминского освободили. Когда монархия рухнула, Каминский, ссылаясь на годы, проведенные в лагере интернированных, сделался мучеником — самым крикливым мучеником всего Подкарпатского края. Ему удалось получить пост представителя одного из французских химических заводов, а затем благодаря рекомендательному письму завода войти в доверие к Пари и с помощью генерала успешно собирать заказы для своих французских хозяев.
Каминский рекомендовал председателем Национального собрания помещика Элека Бескида, а вице-председателями — себя и Сабольча Кавашши. Пари немедленно послал ординарцев за обоими рекомендуемыми.
Каминский тем временем ознакомил его с ними.
— Не понимаю, был ли в действительности Бескид связан с иностранным бюро русского царя или нет? — нетерпеливо перебил доклад Каминского Пари.
— Не знаю, но это не важно, — ответил Каминский. — Важно, что все думают о нем как о представителе великорусского направления, а следовательно, и как о представителе царской империи в Подкарпатье. А важно это потому, что придает ему вес. Тот, кто надеется на быстрое восстановление царской власти, видит в Бескиде человека будущего.
— Гм…
— Что касается Кавашши, то у него действительно большие заслуги в борьбе против большевизма. Я думаю, за это его нужно наградить постом вице-председателя, он и в самом деле подходит как человек умный и не опасный. Если же он захочет вести самостоятельную политику, мы тут же обезвредим его, заявив, что он венгр.
— Гм…
— Верно. Я чуть не забыл сказать, что Бескид алкоголик и слегка парализован, но не до такой степени, чтобы он не мог работать. Недавно вышла его брошюра «Вечный мир».
— Он сам ее написал? — спросил генерал.
— Не исключена возможность.
— Гм…
Пари нашел, что французское остроумие ударило Каминскому в голову, и решил при случае объяснить ему, что наемник французов — еще не француз.
Бескид и Кавашши прибыли вместе.
— Если ваше превосходительство обеспечит для русинского народа беспошлинный ввоз водки, русинский народ будет вас боготворить как святого, — сказал по-французски тут же после представления Бескид.
Пари бросил удивленный, вопросительный взгляд на Каминского, который, вместо того чтобы понять взгляд генерала, сильно хлопнул Бескида по плечу.
— Правильно, дядя Элек, правильно. Мы будем пить русскую водку и французское шампанское, пилзенское пиво и токайское вино, ямайский ром и шотландское виски. На всем земном шаре не будет страны счастливее Подкарпатья.
После короткого обсуждения русинская конституция была готова. Решили, что Национальное собрание будет состоять из ста двадцати членов — ста четырнадцати русин, четырех венгров и двух евреев. Вокруг евреев разгорелся небольшой спор. Каминский предлагал десять евреев, Кавашши — ни одного. Когда Пари заметил, что Бескид, надев очки, начинает разбирать листки с заметками, готовясь, очевидно, пространно изложить свой взгляд на еврейский вопрос, он решил покончить с этим делом авторитетом своей власти:
