— Хватит двух евреев.
— Да, двух евреев нужно иметь обязательно. Этим мы успокоим филосемитов, а с другой стороны, если работа Национального собрания будет неудовлетворительной, то у нас будет кого ругать, — высказал свои соображения Каминский.
Добрая половина намеченных кандидатами в члены Национального собрания русин была греко-католическими священниками. Остальные — либо адвокаты, либо кулаки. Из четырех венгров — два помещика, один пастор, четвертый — Кавашши. Одним из еврейских кандидатов был владелец берегсасского кирпичного завода, Мано Кохут, другим — директор ужгородской сберегательной кассы, Мориц Шебек.
— Четвертого утром, в семь часов, во дворе гимназии должны быть собраны все члены Национального собрания, — закончил совещание генерал Пари.
— Боюсь, — заметил Каминский, — что при наших средствах сообщения очень многие делегаты запоздают.
— Ни один из них не опоздает, — категорически заявил генерал.
Было уже около трех часов ночи, когда генерал остался один в своей квартире в гостинице «Корона». Он ходил в течение нескольких минут взад и вперед по комнате, сизой от сигарного дыма, потом наморщил лоб и задумался. Мысли его были, наверное, приятными, так как он громко засмеялся. Затем нажал кнопку звонка и, когда явился его адъютант, приказал тотчас же разбудить начальника ужгородской военной полиции, майора Скрибу. В ожидании майора Пари выпил две чашки очень крепкого черного кофе и несколько рюмок коньяку. Мысли у него и сейчас были приятные — время от времени он громко смеялся.
— Вот что, господин майор, — сказал Пари извлеченному из постели и, по-видимому, все еще очень сонному Скрибе, — я хочу передать вам список, заключающий в себе сто двадцать имен. У каждого имени указаны профессия и точный адрес. Все перечисленные в этом списке лица должны быть доставлены сюда, во двор гимназии, четвертого мая к шести часам утра. В семь я произведу смотр во дворе.
Майор бегло просмотрел полученный от генерала список.
— Боюсь, ваше превосходительство, что выполнить этот приказ точно к указанному времени будет просто невозможно. Здесь фигурируют жители городов и деревень, расположенных далеко друг от друга, а имеющиеся в моем распоряжении силы так невелики, средства сообщения у нас так примитивны…
— В Русинском крае больших расстояний нет, господин майор. А если имеются затруднения, на то вы и солдат, чтобы суметь их преодолеть. Впрочем, я с вами не спорю. За точное выполнение приказа отвечаете вы лично, господин майор.
Отпустив Скрибу, Пари вспомнил: ведь он не сказал майору, что лица, которых он ждет четвертого мая, не преступники, а члены Национального собрания. Он позвонил, чтобы еще раз вызвать к себе майора, но, пока явился адъютант, уже передумал. По своему опыту в Марокко он знал, что человеку всегда полезно иметь таких союзников, которые боятся его.
«Если Скриба будет обращаться с членами Национального собрания немного грубее, чем следует, это будет только хорошо для дальнейшей совместной работы», — подумал он.
— Ничего не нужно, господин обер-лейтенант, — сказал он своему адъютанту. — Я пойду спать и вам советую сделать то же самое.
Генерал принял большую дозу веронала, лег и через несколько минут уже крепко спал.
В мирное время майор Скриба был старшим лейтенантом в австрийском полку, находившемся в Боснии. Во время войны он служил в австро-венгерской полевой жандармерии, где проявил себя как очень ловкий и энергичный человек. Он работал главным образом по делам чешских «изменников родины», так как хорошо говорил по-чешски. После распада монархии он вступил в чешскую армию, где его использовали по большей части на территории, населенной венграми, так как он хорошо говорил и по-венгерски.
Изучив полученный от генерала список, майор Скриба отметил звездочками на военной карте Подкарпатского края все места, откуда нужно было доставлять людей. Задача его значительно затруднялась тем, что железнодорожное сообщение — в результате войны против Советской Венгрии — было прекращено. Венгерские и русинские железнодорожники отказались работать, чешских же и румынских железнодорожников, которыми их заменили, хватало только для поездов с войсками и военными грузами, да и военные транспорты шли очень нерегулярно и прибывали с большими опозданиями. Все автомобили и лошади находились в распоряжении армии. Майору Скрибе были подчинены только сто двадцать пехотинцев и двадцать четыре кавалериста. Их он и собрал к пяти часам утра.
К этому времени было заготовлено сто двадцать «приказов о приводе», и в пять часов тридцать минут военные полицейские майора Скрибы отправились в путь. Для того чтобы облегчить задачу своим солдатам, Скриба снабдил каждого из них «мандатом», дававшим право не только пользоваться воинскими поездами, но и реквизировать лошадей и повозки. На это Скриба не имел права, но он надеялся, что те, у кого солдаты будут реквизировать, этого не знают, а если даже и знают, то не посмеют сопротивляться военной полиции.
Все отправленные майором полицейские, за исключением шести человек, вернулись в Ужгород на заре четвертого числа. Шестеро, которые не явились к назначенному сроку, — из них двое были посланы в Верецке, двое в Полену и двое в Волоц, — не вернулись вообще. Одного из них впоследствии нашли с перерезанным горлом в канаве шоссейной дороги между Мункачем и Сойвой. Следы остальных пяти совершенно потерялись.
Полицейские привели сто восемь членов Национального собрания. О делегатах Верецке, Полены и Волоца не было никаких известий. Кроме того, не хватало еще шести делегатов. Четверо, узнав, что за ними пришли полицейские, успели удрать. Один из них — Величко из Долхи — больше уже домой не возвратился. Он бежал в лес, где организовал разбойничью шайку, и в течение двух лет так успешно занимался своей новой профессией, что имя его стало известным по всей стране. Жизнь свою он закончил осенью 1921 года на виселице. Делегат Сойвы, поп Дудич, также не прибыл в Ужгород. Когда он увидел приказ о приводе, у него сделался сердечный припадок. Сойвинский врач дал ему справку, что по состоянию здоровья он приводу не подлежит, а фельдфебель сойвинской жандармерии взял на себя ответственность за то, что поп не удерет. Наконец, еще одного делегата — Бодо из Бильке — нельзя было доставить потому, что он находился в румынской тюрьме за спекуляцию валютой.
В шесть часов утра сто восемь членов Национального собрания, выстроившись на большом дворе гимназии в две длинные шеренги, ждали генерала Пари. На левом крыле первого ряда стоял долговязый Каминский, самый высокий из всех делегатов, а на правом второго ряда — греко-католический поп из Берегсаса, ростом в сто сорок четыре сантиметра и примерно такой же ширины, тихо молившийся всемогущему богу, обещая ему все что угодно, если только тот поможет ему еще раз попасть отсюда домой. Позади двух рядов людей лежали мешки и чемоданы, целая гора багажа: предполагая, что их ведут в лагерь для интернированных, делегаты взяли с собой не только продовольствие, но и постельные принадлежности.
— Смирно! Равнение налево! — скомандовал майор Скриба.
Генерал Пари в сопровождении четырех адъютантов и трех высокопоставленных чехословацких офицеров прошел мимо выстроившихся делегатов.
— В открытую дверь, в спортивный зал — марш!
Ряды расстроились. Каждый побежал за своим мешком и чемоданом, и нагруженные делегаты в большом беспорядке, торопясь и мешая друг другу, протиснулись в зал.
Гимнастический зал был тщательно убран. Пол вымыт, стены украшены сосновыми ветками, французскими и чешскими флагами.
У стены напротив входа, на покрытой красным ковром трибуне, стоял длинный стол, а за ним три кресла с высокими спинками. На столе лежал колокольчик, которым во время школьных занятий педель объявлял о начале и конце уроков. Делегаты расположились на поставленных в зале школьных скамьях. Скамьи эти, предназначенные для школьников, не были особенно удобны для взрослых и, в подавляющем большинстве, довольно полных делегатов. Но зато под скамейками было достаточно места для чемоданов и мешков.
Третьего мая советник Лихи не виделся с генералом Пари. Он очень волновался целый день. Манера генерала говорить о воле народа, о священных принципах демократии глубоко обидела, почти возмутила искренно верящего в них человека. Но высказать свое возмущение он не решался, боясь оказаться в смешном положении. Он утешал себя тем, что генерал, вероятно, шутил, потому что нельзя же было предположить, что представитель Французской республики станет высмеивать те принципы, за осуществление которых проливали кровь французы и их союзники.
До мировой войны советник Лихи был ботаником, выдающимся ученым в своей области. Он был приват-доцентом университета и автором нескольких довольно значительных трудов. Политикой молодой профессор начал интересоваться, когда народы габсбургской монархии в течение трех лет проливали кровь и когда через зорко охраняемые границы дошли до Праги слова Вильсона о демократии, праве народов на самоопределение и о Лиге наций… В то время Лихи был готов умереть за принципы Вильсона. Но он не умер, а только мечтал об осуществлении священных идеалов.
