Мухтар Ауэзов дал блестящий ответ на вопрос: способны ли ранее оторванные от цивилизации народы создавать новые духовные ценности и насколько долог будет процесс их ученичества. Он убедительно доказал, что представители литератур малописьменных народов не только могут быть в роли прилежных учеников, они могут стать настоящими первооткрывателями.
Если сегодня позади тот период скидок на молодость многих национальных литератур, так называемые натяжки и подпорки, и искреннее, благожелательное, но все-таки снисходительное отношение к этим литературам уступило место строгой равноправной взаимной требовательности, если мы можем гордиться ежегодно пополняющимся отрядом самобытных оригинальных национальных писателей, то мы должны помнить, что на самом правом фланге их стоят такие огромные фигуры, как Аветик Исаакян, Андрей Упит, Мухтар Ауэзов.
История новой профессиональной казахской литературы коротка. Она насчитывает немногим более пятидесяти лет. И за этот исторически очень короткий срок, фактически за творческую жизнь одного поколения, она прошла путь от зарождения, становления до своего современного уровня. У этой молодой литературы была счастливая звезда. Ее зачинатели Ауэзов и Майлин избежали периода робкого ученичества, если хотите, и эпигонства, так часто подстерегающих в любом начинании. Избежали его не по причине святого неведения, а через глубокое освоение наследия мировой культуры. Нас до сих пор радостно удивляет глубокая национальная самобытность, высокая культура и зрелое мастерство ранних повестей и рассказов Ауэзова, а также его немеркнущей трагедии «Енлик-Кебек». Ауэзов не только завоевал своей молодой литературе мировое признание, но и открыл перед нею широкие горизонты. Может, это звучит на первый взгляд несколько парадоксально, но, если честно признаться, после Ауэзова нам, его наследникам — казахским писателям, стало очень трудно. Его творчество дало такое высокое напряжение и без того ускоренному творческому процессу в молодой литературе, что нам сегодня нелегко. Нелегко выдержать такое предельное напряжение даже очень талантливым, если мы не приобретем второе дыхание. Но выдержать это напряжение мы обязаны, чтобы не только не потерять признание наших друзей, но и не потерять уважение к самим себе.
1967
Для моих сверстников знакомство с Габитом Мусреповым состоялось еще в школе, на страницах школьных учебников. Такое не часто случается: с писателем, портрет которого смотрел на тебя со страниц школьной хрестоматии, впоследствии оказываешься коллегой, вместе работаешь, споришь, шутишь.
А с нами это случилось. В нашу раннюю юность и казахская советская литература была молодой. Она только набирала силу. И писатели тридцати-сорока лет, у которых впереди было больше, чем позади, свободно входили в наши хрестоматии. На них, право же, не было хрестоматийного глянца.
Это были люди, зачинающие и создающие новую, советскую казахскую литературу. Они были ее историей, ее славой: Сакен Сейфуллин, Беимбет Майлин, Ильяс Джансугуров, Мухтар Ауэзов, Сабит Муканов, Габит Мусрепов, Габиден Мустафин...
Среди этих выдающихся мастеров казахского слова писательский почерк Мусрепова был особенным и неповторимым. Изящество и чеканность стиля, красота и поэтичность языка, тонкий юмор, меткие наблюдения. Эти, казалось бы, несколько общие характеристики приобретают свой запах и цвет, свою неповторимую индивидуальность, если мы добавляем к ним эпитет мусреповский. Мусреповский язык... Мусреповский юмор... Мусреповская романтика... Отсюда и мусреповский стиль, который давно уже стал художественной категорией казахской литературы.
На плодотворные размышления наводит его умение завоевывать сердца молодых. В юности я тоже был самым горячим его поклонником. Да и очень многие начинающие писатели в свое время «переболели» Мусреповым.
Но учеба у больших художников столь плодотворна, сколь и опасна. Большие художники, как большие планеты, притягивают на свою орбиту малые величины. Вокруг мусреповской орбиты кружилось немало меньших фигур, а некоторые из них, не преодолев силу его притяжения, так до сих пор и кружат у этой орбиты.
В чем сила притяжения мусреповского таланта, особенно для молодых? Поэтичность? Романтика? Красота и отточенность стиля? Хочется ответить: да! Именно все эти замечательные качества и плюс свежесть. Свежесть мироощущения, свежесть наблюдений, чувств и прозрачность всего художественного мусреповского мира.
Он пришел в нашу казахскую профессиональную литературу в ее утреннюю пору. И кажется, все его творчество пропитано утренней росой, на нем будто лежит нежный отблеск раннего восхода. Так в нашу жизнь вошла «Кыз-Жибек». Это неувядаемое произведение, отображающее утреннюю пору своего народа, также явилось утром его новой литературы. Со страниц первых рассказов и повестей Мусрепова шагнули к нам удивительные образы и характеры людей самых различных слоев казахского общества начала тридцатых годов. Хотя многие из них уже ушли в прошлое вместе со своим временем, но в литературе им была суждена долгая жизнь. Они и сейчас приятно удивляют нас своей новизной и свежестью красок.
Сегодня, когда бросаешь мысленный взор назад, в теперь уже ставшие далекими тридцатые годы, к началу творчества Г. Мусрепова, то замечаешь одну примечательную особенность этого таланта. Он, как и Ауэзов, как Майлин, зрело начал еще совсем молодую казахскую прозу и — совершенно новый для нашей литературы жанр — драматургию.
Казахская драматургия родилась под счастливой звездой. Ее зачинатели, выдающиеся художники М. Ауэзов и Г. Мусрепов, минуя, казалось бы, неизбежный начальный этап в зарождении любого жанра, с первых своих шагов создали зрелые произведения и этим предопределили развитие национального театра. Их первые пьесы «Енлик-Кебек» и «Зарницы», «Кыз-Жибек» и «Поэма о любви» («Козы-Корпеш и Баян-слу») по сей день не сходят со сцен казахских театров.
Г. Мусрепов, как и М. Ауэзов, первые свои драматические вещи создавал на материале народного эпоса. Сохраняя поэтический настрой и романтическую приподнятость этих произведений, он насыщал их драматическими ситуациями, обогащал реалистическим жизненным материалом. Он дал не только глубокий социальный разрез казахского общества далеких времен, но и создал подлинные национальные характеры. Таким образом народный эпос под пером этого художника, не теряя свою романтическую душу, приобретал живую реалистическую плоть. Его герои, внешне сохраняя приличную историческую дистанцию, внутренне наполнялись общечеловеческой страстью и болью.
Габит Мусрепов написал два романа, повести, рассказы, более десятка драматических произведений, несколько киносценариев. Это не так много. Все его творчество вмещается в пять томов. Его можно упрекнуть, что он писал мало. Но его нельзя упрекнуть, что он писал плохо. Хотелось бы, чтобы он писал больше. Разумеется, дело не в объеме. И среди казахских писателей немало плодовитых людей, написавших много романов. Но не каждый из них становится хотя бы заметным художественным фактом. Книг много, а говорить иногда не о чем.
О творчестве Г. Мусрепова написано несколько книг, десятки солидных исследований, много сотен статей... А говорить можно, даже нужно еще.
Карабай, Жантык, Науан-Хазрет, Иглик — это могучие бессмертные образы, созданные казахской литературой. А эпический образ Баян или трагическая фигура поэта-философа Ахана-серэ?! А неувядаемые образы, начиненные взрывным народным юмором, Конкая и Байжана?! Галерея мусреповских типов и характеров не только огромна и разнообразна, она так же самобытна и нова для нашей литературы.
Мастерство Мусрепова давно признано. Он предельно лаконичен и скуп на средства выражения. Умеет ценить слово. Чрезмерно строг и требователен к себе.
Огромен вклад этого выдающегося художника в нашу литературу, в нашу духовную жизнь, исключительно его место в казахской советской прозе.
1972
ПИСАТЕЛЬ ВОЗРОЖДЕННОГО НАРОДА
Юбилеи писателей, деятелей культуры и науки в последние годы вошли в определенную колею и выработали свои каноны. Нарушать эти каноны довольно рискованно. На таких торжествах принято говорить много хорошего о юбиляре, говорить в превосходных степенях, в высоком стиле. Я не знаю, каким путем соотнести торжественные фразы в адрес юбиляра со строгим реализмом и бескомпромиссной правдой в произведениях писателя Габидена Мустафина, я не знаю, как совместить пышность юбилейной речи с личностью этого писателя, с его трезвым строгим умом, с его нетерпимостью к выспренним фразам и эффектным позам, с его глубокой человеческой естественностью.
Творчество и личность этого большого казахского советского писателя куда более располагают к вдумчивому разговору, чем к торжественным речам.
