Погрузка мешков с мукой затягивалась под разными предлогами: то обнаруживался в завозе, поданном под стрелы «Лауринстона», рваный мешок, и Гордей, назначенный ответственным за погрузку, придирчиво проверял каждый мешок; то вдруг заедали блоки в талях, а запасных на паруснике не было, пришлось одалживать их в порту, а там без оплаты ничего не выдавали, и, чтобы оплатить стоимость блока, надо было обменять валюту в банке! капитану опять приходилось сходить на берег и ехать в банк. Но ехать тоже было не на что, а капитан Андерсон уже немолод, страдает одышкой, ему приходится часто останавливаться, чтобы перевести дыхание, и нет ничего удивительного в том, что он остановится между лотошниками, в тени деревьев, растирая грудь, а если и съест пирожок — другой, так это ему только на пользу — в России теперь всё голодают, и не известно еще, отчего у Андерсона эти боли в сердце — от старости и неуютной моряцкой жизни или от голода…
Лишь на седьмые сутки, вернувшись с берега, Андерсон позвал в каюту Федорова, Гордея и Ур- му. Развернув засаленную полоску бумаги, сказал:
— Смотрите, что они предлагают. Особенно смотрите вы, штурман.
Когда Гордей, ознакомившись с чертежом, выполненным между строк какой‑то газеты, сказал, что это невозможно, Андерсон возразил:
— Вот это‑то как раз и возможно. Вы поняли, что они придумали?
— Да, понял.
— А они нет. — Андерсон кивнул на Федорова и Урму. — Объясните им.
Гордей объяснил:
— Эстонские товарищи предлагают такой план: в условленный день и час, когда мы, закончив погрузку, будем стоять на рейде, в разное время из разных мест рыбаки подвезут освобожденных из тюрьмы товарищей на рейд, но не к самому борту «Лауринстона», а чуть поодаль, чтобы не вызвать подозрений. Оттуда каждый из узников будет добираться до нас вплавь и подниматься по якорь — цепи на борт. Ясно?
— Да, ясно, — сказал Урма. — Не ясно одно: как мы успеем закончить погрузку за одни сутки и выйти на рейд, если мы за четыре дня не погрузили и половины мешков?
— Значит, за сутки надо сделать то, что мы сделали за четыре дня, — тоном приказания, подлежащего неукоснительному исполнению, подытожил Андерсон. — Идите, боцман. —
— Есть! — выпалил Урма и выскочил из каюты.
Уже привыкшие к неторопливой работе матросы роптали:
— Сколь дней чесали затылки, а теперь, видишь ли, давай вкалывай, будто мы железные.
Но Федоров, Шумов и Урма сумели их успокоить:
— Надо, ребята. Некогда нам тут прохлаждаться, если в Питере дети от голода мрут.
— Чего ж тогда цельных четыре дня волынили? — резонно спрашивали обленившиеся матросы.
— Так ведь не от нас зависело. Худой мешок как возьмешь? Нам каждая горсть муки нынче дорога.
— Это верно, — соглашались матросы и взваливали на спины тяжелые мешки. По решению ячейки комсомола отменили даже перекуры, и матросы торопливо глотали дым цигарок, когда возвращались на причал порожняком.
3Расплескавшаяся в полукупола заря была светло — синей и чем‑то походила на окалину в кузне отца, когда металл уже подвял после горна, но еще мнистый и сыплет из‑под молота не искры, а именно окалину…
Вспомнив отцовскую кузню, Гордей надолго отвлекся от текущих забот. Из воспоминаний его вернул закончивший приборку камбуза и вышедший на палубу подышать свежим воздухом кок Полищук.
— А вот в нас, на Украине, ночи бильше тэм- ны, — сказал он и вздохнул.
Гордей ждал, что кок продолжит разговор, но Полищук умолк, наверное, вспомнил темные южные ночи, белые хаты и девушку в вышитой блузке, которую впервые поцеловал в одну из тех темных ночей. Гордей уже решил, что кок не намерен продолжать разговор, когда тот воскликнул:
— Нэ разумию я!
— Чего не разумеешь?
— Та вот. Був на берегу, дывився. Тут даже жинки у коротких штанах ходють. Чорты называются.
— Шорты, — поправил Гордей и пояснил: — Шорт — по — английски — короткий.
— Во, коротки до я ж не скажу чого! Те, ко- торы гарны, воны и у чортах гарны. А те, шо кривы та худы ноги имеють, те у тех чортах на черта похожи. Одным словом, Европа!
— Так ведь твоя‑то Украина тоже в Европе расположена, — напомнил Гордей.
— Може, и так, — согласился кок, полагаясь на авторитет штурмана, знавшего мудреную науку географию, или не желая пошатнуть этот авторитет. — Тильки в нас совсим друга Европа!
«Да, другая», — мысленно согласился Гордей, опять вспомнив отцовскую кузню, свою деревню. И вслух добавил:
— Для любого человека нет краше той земли, на которой он родился. Одно слово — Родина, а сколько в этом слове для каждого!
— А что вы в этом слове смыслите, сволочи?! — вдруг донеслось снизу, с причала, злобное восклицание.
Гордей перегнулся через фальшборт и увидел стоявшего на причале морского офицера. Он был при всей форме, даже при погонах царского флота. «Откуда он тут взялся?» — удивился было Гордей, но потом вспомнил, что встретил на берегу немало эмигрантов. Но чтобы вот так, при всей форме!..
— Да уж, поди, больше вашего смыслим, — ответил Гордей и презрительно добавил: — Ваше благородие.
— Большевикам вы Россию продали, сволочи! — опять ругнулся снизу офицер.
Голос его показался Гордею знакомым, и, приглядевшись, он узнал Павла Глазова.
«Так вот куда он утек!»
— Мы‑то ее никому не продавали. А вот ты, Павел Александрович, кому продаешь?
Услышав свое имя, офицер вздрогнул, тоже вгляделся в Гордея, но не узнал.
— Откуда знаешь? — коротко спросил он.
— Встречались. У вас в доме, между прочим. Это ведь ты матроса Дроздова убил, гад ползучий!
— Я бы всех вас своими руками!.. Ненавижу! — опять злобно воскликнул Павел и, только теперь узнав Гордея или догадавшись, смягченно произнес: —А, это ты!.. Я тебя в Гатчине видел.
— Жалко, не поймал я тебя там, — сказал Гордей, — не пришлось бы тебе тут формой выхваляться.
Павел что‑то ответил, но Гордей не расслышал: по сходне прогрохотала сапогами очередная смена, идущая на погрузку муки.
Гордею тоже надо было идти, и он посоветовал Павлу:
— Ты бы тут не путался под ногами, а то зашибут ненароком.
Но Павел не ушел, ое ждал Гордея у сходни.
— Послушайте, Шумов, вы не могли бы уделить мне две — три минуты? — попросил он.
«Смотри‑ка, даже фамилию вспомнил!» — удивился Гордей и ответил грубовато:
— Ну, чего надо? Только покороче, у меня нет времени с тобой рассусоливать.
— Я надолго не задержу, — уже совсем неспесиво сказал Павел и, опасаясь, что его не дослушают, торопливо и сбивчиво заговорил: — Мы тут ни черта не знаем, что там у вас делается. Слухи ходят разные, а верить никому нельзя. Так вот, скажите откровенно: как думаете, надолго вы захватили власть?
— Насовсем, — твердо и убежденно ответил Гордей.
— Ну а какую реальную силу представляют оппозиционные партии? Ну там меньшевики, эсеры и прочие?
— Никакой. Если уж мы от четырнадцати государств отбились, то со своими контриками как- нибудь управимся.
— И последний вопрос… — Павел помялся и совсем упавшим голосом трудно выдавил: — Не слышали, случайно, как там мои?
«Ага, тоскуешь все‑таки!» — подумал Гордей и, пожалев Павла, ответил помягче:
— Все живые и здоровые. Александр Владимирович работает там же, в клинике.
— Как работает? — изумился Павел.
— А вот так и работает, как все. Больных лечит. Между прочим, моя жена с ним работает, хвалит его.
— А вы и женаты уже? — опять удивленно и вроде бы даже завистливо спросил Павел.
— Да вот женился. А ты думал, у нас уже и не женятся и детей не рожают? Жизнь есть жизнь, все идет своим чередом.
— Да, конечно, — согласился Павел, будто огорчился этим сообщением. — А Ирина?
— Она пока у нас в деревне, но скоро в Питер вернется. Тогда, в Гатчине‑то, ее не встречал? Она у нас там в лазарете работала. И отец твой приезжал, операцию моему дяде делал.
— Что Ирина с вами — не удивительно. А вот отец… Непонятно!
— Ничего, поймешь когда‑нибудь, — усмехнулся Гордей и в свою очередь полюбопытствовал: — Ну а ты как тут устроился? Чем командуешь: крейсером или линкором?
— Какое там! — махнул рукой Павел и сутуло побрел прочь.
От его высокомерия и выправки ничего уже не осталось, он был похож на старого боцмана, списанного с корабля за негодностью, и у Гордея даже шевельнулось чувство жалости, но он тут же одернул себя и торжествующе подытожил: «Достукался!»
Самое сложное состояло даже не в том, сумеют ли они закончить погрузку, а в том, выпустят ли их на рейд. Могло ведь получиться и так, что они загруженными простоят у причала столько, сколько вздумается местным властям. Посовещавшись, Андерсон, Федоров, Шумов и Урма решили поторопить власти, устроить в порту нечто вроде митинга. Тогда‑то уж наверняка их выгонят на рейд, тем более на ночь. Но выгонят, скорее всего, вместе с «Лауринстоном» и «Ястребом», а на нем ничего не знают и могут шлюпки с беглецами задержать, поднимут шум… В суете как‑то забыли, что кроме «Лауринстона» есть еще и «Ястреб». Гордею так и не удалось встретиться с Деминым, но сейчас он твердо заверил:
