ЛЕБЕДЬ НА ЗАРЕ
Предисловие к Володиной жизни
Володин дед, Владимир Васильевич Вечканов, был чудак, каких мало. Веселый и очень сильный, он и работу избрал себе по плечу и по нраву — веселую и размашистую…
— Плотник — везде первый работник!
Это он так говорил своим сыновьям. Всем он так говорил.
Его три сына тоже были плотниками.
Все они работали в затоне — рубили сухогрузные баржи, в которых в то время возили соль, хлеб, сахар и другие товары, не любившие сырости.
Плотники они были отличные и свою работу считали самой лучшей и самой необходимой. И в самом деле, если разобраться, то без плотника ни одно дело не обойдется. Дом ли построить, завод или корабль, руду добыть и железо выплавить, в театре спектакль поставить — попробуйте-ка без плотника. Ничего не выйдет.
Нет, наверное, на свете такого дела, к которому бы плотник свою ловкую руку не приложил.
На всякое новое место плотник первым приходит, обстраивает его и украшает. Без человека самое распрекрасное место ничего не стоит. Это давно известно.
О труде, украшающем жизнь, дед говорил часто, и все ему верили. Ему нельзя было не верить, потому что он и сам был красив неотразимой красотой рабочего человека.
Высокий, стройный, с могучими плечами — богатырь. У него были такие волосы, будто он сам шутки ради положил себе на голову полную пригоршню золотистых круто закрученных сосновых стружек. Такие стружки получаются, если рубанком-двойником строгать высушенную до самой высокой звонкости доску.
И борода у него тоже была могучая и крутая, но только стружка сюда пошла потемнее, вроде от дубовой доски.
Улыбается, в бороде зубы — березняк.
А еще расцветала в семье дочка, Валечка. Характер у нее был отцовский — веселый и настойчивый. В свои девять лет умела все повернуть по-своему, как ей хотелось. Да ей не очень-то и перечили. Единственная дочка в семье, последненькая, нежданная, росла среди братьев, как голубой цветок среди дубков-подросточков.
Характер у нее отцовский, а росточком и красотой вышла в мать. А у матери рост средний, а красота не очень уж выдающаяся, а такая, что посмотрит человек и подумает: «Вот какие приятные женщины у нас живут».
Водилась Валя только с мальчишками, причем выбирала самых отпетых, которые даже не всякого мальчишку примут в свою компанию.
Девчонок презирала и никогда не соглашалась с ними играть. И только в пятом или шестом классе начала она дружить с девчонками, которые были на два, на три года старше ее.
Мама звала ее так:
— Валентин!
Но к хозяйству все же приучила. Валя не спорила с мамой. В доме с мамой никто никогда не спорил — здесь она главная, и все обязаны выполнять ее добрую хозяйскую волю.
А жили они в тесном старом домишке в самом конце Оторвановки. Так называлась тогда слободка, отделенная от города большим пустырем и оврагом, по дну которого бежала небольшая, но очень бойкая речка Лягушиха. Пустырь, наверное, с основания города служил местом свалки. Здесь свободно гуляли стаи одичавших собак, и с наступлением темноты никакой даже самый отчаянный человек не пустился бы через овраг и пустырь.
Неподалеку от этого пустыря дед и решил поставить дом.
Он пообещал соседям:
— Я вас на всю жизнь удивлю.
И начал строить.
Это произошло в те далекие времена, когда была объявлена первая пятилетка. На месте затона строили судостроительный завод. Оторвановка получила новое звучное название: «Поселок первой пятилетки».
Дом, который Вечкановы построили, не был похож ни на одно здание в городе. Он вообще не был похож на жилой дом.
Он состоял из четырех зданий, настолько разных, что казалось, их выстроили в разных концах земли и только потом приставили одно к другому.
И будто его строил не один, а несколько веселых выдумщиков, причем каждый старался как бы удивить друг друга. Таинственно улыбаясь и подмигивая, они рубили срубы, ставили стропила, украшали дом резьбой, стремясь сделать все не так, как делали до них.
Дед работал весело. Топор в его могучих руках ослепительно сверкал на солнце и звенел так, что слышно во всем поселке. Он покрикивал на своих сыновей, если они делали что-нибудь не так.
Всем, кто приходил посмотреть на дедову выдумку, делалось завидно, до чего же умеют красиво работать люди, до чего весело!
В центре поставили вершицу — рубленную из сосновых брусьев башню. Внизу была прихожая, а над ней в верхнем этаже башни срубили мезонин — маленькую комнатку, в которую вела узкая лестница с точеными перилами. Из мезонина можно было выйти на маленький балкончик, который нависал над парадной дверью.
Под балконом прорезали большое овальное окно для освещения прихожей. А в окно вставили цветные стекла, отчего казалось, что прихожая всегда озарена необыкновенно яркой радугой, и каждому, кто бы ни зашел в дом, сразу становилось веселее.
В прихожей было четыре двери, выкрашенные зеленой краской. Средняя дверь вела в кухню. Она же была и столовой и клубом, где собиралась по вечерам вся семья.
В левом крыле дома находилось три комнаты: чтобы у каждого сына, когда женится, был свой угол. Над этим крылом была устроена большая крытая галерея, где летом хорошо было отдыхать, пить чай и смотреть во все стороны на город, на реку, на заречные синие леса и заводы.
Правое крыло дед построил для себя. Здесь были две комнаты. В первой, которая поменьше, жила Валя, в большой помещался сам хозяин.
В этой комнате он прорубил потолок и поставил над крышей стеклянный фонарь, вроде такого, какие ставят на заводских корпусах.
Дед, проснувшись, любил увидать над собой бледное предрассветное небо. А ложась спать, смотрел на одну, самую яркую зеленую звезду, которая в этот час всегда находилась в центре верхнего стекла. При этом он повторял:
— Наша звезда. Вечкановская. Теперь, кто бы ни лег сюда, звезду увидит, меня вспомнит.
Он не велел вешать никаких занавесок на широкое окно, чтобы солнце свободно весь день гуляло по комнате.
И все окна в доме были широкие, просторные, отчего дом всегда был наполнен воздухом и светом, как веселая молодая роща в знойный день.
Но главным чудом являлась вершина. Как уже было сказано, она стояла в центре и возвышалась над всем удивительным строением. Высокая шатровая крыша, покрытая голубым рифленым шифером, походила на волну, яростно взметнувшуюся к небу.
И для того чтобы уж ни у кого не возникало сомнения, что это именно волна, на ее гребень строители поместили искусно вырезанную модель парусного корабля. Они окрасили корабль черной краской и по всему борту провели золотую полосу. В центре укрепили высокую мачту с красными парусами и флажком-флюгером. Флажок был установлен так, что, поворачиваясь под напором ветра, он повертывал и весь корабль, отчего казалось, что корабль всегда стремится навстречу самым пронзительным ветрам и самым свирепым бурям.
И каждый раз перед непогодой из люка на носу появлялась фигура капитана в желтом плаще и синей фуражке. Он видел надвигающуюся бурю. Он предупреждал людей и призывал их держаться стойко, что бы ни случилось. Его рука указывала путь кораблю.
— Вперед, товарищи! Только вперед! Бури нам не страшны! Крепкий ветер веселит сердца отважных!
И не было случая, чтобы капитан проспал: в трудную минуту он всегда на своем посту.
Вот какой барометр сделал Владимир Васильевич.
Не отстали от отца и сыновья. Они украсили дом удивительной резьбой, на которую приезжали посмотреть даже из других городов. Фотографы снимали дом, художники приходили рисовать его, и все говорили, что в этом необыкновенном доме жить нельзя, надо его сохранить и всем показывать как произведение искусства.
Все гордились тем, что на их улице стоит такой необыкновенный дом, какого больше нет на белом свете.
И все называли деда Великим Мастером.
Он любил работать в башне. Здесь, под самым шатром крыши, была у него небольшая горенка, освещенная со всех сторон широкими светлыми окнами.
Дымоходы всех печей проходили по углам вершицы, и поэтому даже в самые лютые морозы в дедовой мастерской было тепло.
В то время в слободе еще не строили больших домов. Работая в своей вершице, дед поглядывал на все четыре стороны света белого. Он видел город, вольно раскинувшийся вдоль берега широченной реки, заречные синие горы, и бескрайнюю тайгу, и заводские дымящиеся трубы. Все ему видно.
Когда началась война. Вале не было еще тринадцати лет. Малолетство угнетало ее. Оно казалось ей болезнью, которая закрывает вход в большой мир со всеми его горькими и радостными событиями.
