— Да… да… да… да.
Она ничего не умела говорить, кроме «да». «Нет» все равно было у нее «да». На босу ногу у Софьи Александровны были надеты шлепанцы, которые на ночь она прятала под подушку. Вытянув руки вперед, словно слепая, Софья Александровна медленно двигалась к Ире.
— Да, — сказала Софья Александровна отрывисто, показывая на зуб. — Да, да, да, — произнесла она, сокрушенно покачивая головой.
У Софьи Александровны болел зуб. У нее болел зуб уже третий день. Но сколько она об этом ни твердила всем окружающим, никто не обращал внимания.
— Скажите завтра профессору, — посоветовала Ира.
— Да, да, да.
Ира завидовала Софье Александровне потому, что у той было все нормально. Нормальное кровоизлияние в мозг, нормальная потеря речи. И зуб у нее болел нормально. Единственное, что было ненормальным в поведении Софьи Александровны, это то, что она прятала тапочки под подушку. Ну так просто жадная, решили окружающие. Так и сказали:
— А старуха-то жадная. Все дакает и дакает, а тапочки ночью под голову прячет.
Софья Александровна никому из больных не снилась. А вот Ира снилась. И та, которая ночью видела Иру во сне, сообщала с ужасом об этом утром всей палате. Ей сочувствовали.
На столике у Иры стоят три розы. А все больные припали к окнам.
— Ведь красавец же! Что ж ты к такому не вышла?! — говорит Ире Маша. Маша — Ирина соседка по койке. У нее болезнь Паркинсона.
С утра Ира ждала, что Алеша придет. Конечно, он мог и не прийти. И Ира была даже уверена, что он не придет. Но она понимала, если Алеша должен был вообще прийти к ней, то именно сегодня. И поэтому Ира ждала. Она знала, что к нему не выйдет и не пустит к себе. Она не хотела его видеть. Но ей важен был сам факт его прихода, фраза: «Передайте ему: я не хожу, не пишу и не разговариваю» — была заготовлена у нее заранее. И все-таки, когда она произнесла ее и медсестра, поставив три розы, вышла, Ира почувствовала, что взорвала бомбу. Она взорвала ее так легко потому, что готовилась к этому целый день. Осколки разлетелись по палате, и больные повскакали со своих мест. Они прилипли к окну.
Ира встала. Она не подошла к окну. Там не было места для нее. Но ей и так было все видно.
Несколько минут, которые он шел, пересекая двор, были ее. Те, что у окна, смотрели на него, но они ничего не видели. Видела все только одна она. И она смотрела.
Вот он идет. Идет не по прямой, идет зигзагами. И это совсем не для того, чтобы дольше находиться во дворе. Нет, совсем нет. Так Алеша всегда ходил с ней: то чуть-чуть подталкивая ее в одну сторону, то волоча за собой в другую. И теперь он идет зигзагом. И Ире кажется, что по двору она идет рядом с ним.
— К такому симпатичному парню не вышла, подумать надо! — снова повторила Маша.
— В таком виде?
Больные переглянулись.
— Значит, понимает, — удивилась Маша.
Когда Ира стояла чуть дольше, чем могла, зубы у нее начинали сжиматься. Нос, который у Иры никогда не был маленьким, становился еще больше. В него словно со всей головы сливалась кровь. Все это в сочетании с нелепой косынкой из ватина на голове делало Иру похожей скорее на пугало, чем на человека.
Алеша уже за воротами. Оглянулся.
А у Иры словно кирпич давит на мозг. Ира больше не может стоять. Она ложится.
— Он смотрит, — говорит Маша, которая может хоть целый день просидеть у окна. Только руки будут трястись, и все. — Я бы на твоем месте сняла все с головы да вышла к нему.
Глаза Ира закрыла. Впрочем, закрывать их и не надо: они сами закрываются, когда она устает. А в состоянии усталости она почти все время, поэтому и глаза у нее почти всегда закрыты.
Проходит пять, десять минут — и кровь от носа начинает оттекать, лицо разглаживается. С него исчезает спазматическая гримаса. Но никакого выражения лицо не принимает. Для выражения нужна работа мимических мускулов. А Ире управлять этой мускулатурой трудно. Вот и лежит она с лицом без всякого выражения.
К Ире подходит массажистка. Она откидывает в сторону одеяло, обнажая худые Ирины ноги.
— Ну как мы сегодня себя чувствуем? — спрашивает массажистка вкрадчиво.
— А разве по мне не видно?
Массажистка смущается и начинает быстро растирать Ире ноги.
— Я сегодня счастливая, — говорит Ира. — У меня день рождения.
Наталья Петровна — высокая черная женщина, с круглым серьезным лицом. Она невропатолог, палатный врач. В этой больнице она работает уже пятнадцать лет. Пятнадцать лет подряд каждое утро Наталья Петровна входила в палату очень спокойно, говорила «здравствуйте» и направлялась к кровати, которая расположена слева от дверей. Потом она переходила от кровати к кровати, постукивая молоточком по суставам, проверяя напряженность рук и ног, что-то записывая и разговаривая, обходила все одиннадцать коек.
Почему Наталья Петровна начинала обход с кровати по левую сторону от дверей, а не по правую? Возможно, потому, что левая была несколько ближе к двери? Наталья Петровна никогда не задумывалась над этим.
Теперь же, входя в палату, ей каждый раз приходилось сдерживать свою левую ногу, которая чуть ли не сама шагала влево. Это пока все, что она могла сделать для Иры. Начиная обход против часовой стрелки, Наталья Петровна очень быстро добиралась до Ириной кровати. Но Ире все равно казалось, что проходят часы. Ира следила, как Наталья Петровна пересаживалась от Екатерины Ивановны к Софье Александровне, от Софьи Александровны к Маше. И боялась. Чего она боялась? Чего нужно бояться, когда делает обход такой чуткий и добрый человек, как Наталья Петровна? А Иру все время не покидал страх. Ире было страшно, что как раз в тот момент, когда Наталья Петровна подойдет к ее кровати, Ира не сможет говорить. У нее начнутся спазмы. А говорить ведь все равно надо. И Ира будет говорить, и ей станет еще хуже. Темя опять превратится в кирпич, который начнет давить. И потом какая-нибудь одна фраза будет вертеться в голове весь день. Это будет либо фраза, которую надо было сказать, но Ира так и не сказала, либо, наоборот, которую сказали ей, и она, эта фраза, возмутила Иру своей несправедливостью.
Сегодня был понедельник. Сегодня открылась дверь, и в палату вошли двое: профессор и Наталья Петровна.
К их приходу Ира готовилась все воскресенье. К ней приходили гости, а она ни с кем не разговаривала — берегла силы для профессора. И вот наконец он пришел. Теплую желтую фуфайку Ира сняла еще за полчаса до его появления. А с головы решила ничего не снимать, боясь, что начнется спазм от холода.
Профессор шел так, как вела его Наталья Петровна. А Наталья Петровна конечно же повела его против часовой стрелки. Ира знала, что Наталья Петровна именно так и поведет профессора. И все-таки, когда она это увидела, ей стало спокойнее: значит, помнит о ней Наталья Петровна.
— Что у вас с ногой?
Профессор был маленький, плотный, лысый и удивительно благодушный.
— Да вот исхудала.
Екатерина Ивановна расставила свои толстые пухлые ноги.
— Радоваться надо!
Екатерина Ивановна посмотрела на профессора с недоверием.
— Одна похудела, авось и вторая похудеет.
Поняв, что профессор шутит, Екатерина Ивановна вздохнула.
— Пункцию сделать, — профессор отдал распоряжение Наталье Петровне, чуть-чуть повернув к ней голову.
— Нет, нет, только не пункцию, — Екатерина Ивановна спустила ноги с кровати и надела тапочки.
— А тогда домой.
— Как домой? Вы же меня еще не лечили.
— Так вы же отказываетесь лечиться. Того вы хотите, этого не хотите. Если вы больная — должны слушаться, а здоровая — идите домой.
«Может, все-таки снять косынку?» — подумала Ира, услышав, как разговаривает профессор. Под подушкой у Иры была еще одна косынка. Ира пощупала ее. «Нет, слишком тонкая, — решила она. — Будь что будет». Если бы Ира сама могла себе сделать косынку, косынка была бы и теплая, и приличная. А эту делала для нее тетя Катя. Взяла белый платок, сложила углом и внутрь положила ватин. Все это она прошила, и теперь у Иры на голове словно ватное одеяло.
— Да, да, да, да!! Когда же мы «нет» будем говорить?! — Профессор разговаривает с Софьей Александровной. — Учиться надо. Пора, Софья Александровна, пора. Ведь второй месяц уже пошел. А вы все только «да», «да», «да». К вам кто-нибудь ходит?
— Да.
— Что да? Да или нет?
— Да, да, да.
— Муж к ней ходит, — отвечает за Софью Александровну Наталья Петровна.
— Так вот, скажите мужу, пусть он вас учит говорить. Что у вас такое? Болит зуб? Скажите «зуб». Ну: «Зуб».
— Зуб, — вдруг говорит Софья Александровна.
— Прекрасно! Еще раз: «зуб».
— Зуб, — повторяет Софья Александровна.
