Елена Долгопят
Тонкие стекла
Повесть
Старик вышел купить папиросы. Он жил высоко, на девятом этаже, но пошел пешком, потому что не любил лифты.
На втором этаже разглядел в почтовом ящике что-то белое. Открыл ящик и достал письмо. Тридцать лет не получал писем.
От волнения не сразу смог прочитать адрес.
Писали из городка во Владимирской области. Он не знал, что есть такой городок. Писали не ему, но на его адрес. Видимо, перепутали номер дома или номер квартиры.
Старик спрятал чужое письмо в карман.
Вернулся с папиросами, включил на кухне свет, были уже сумерки, и поставил на огонь чайник. Сел, положил письмо на стол и закурил.
Выкурил папиросу и тогда надорвал конверт.
“Что убил Степан Петрович, я догадалась сразу, из-за “Павлина”.
Но это еще не доказательство, а доказательство – кольцо…”.
Так начиналось это письмо.
//
/“Здравствуй, Сережа/”, и дальше сразу: /“Что убил…, кольцо…, /“/Павлин/”/…”/ И больше ничего про убийство.
“Клубника цветет очень хорошо. Верка работает день в неделю, завод стоит.
А помнишь, она была крошечной, в синей матроске, и украла твой билет. Ты остался на лишний день. Это для тебя он был лишний…
Ты хочешь, чтобы я так и помнила тебя молодым, боишься, что увижу стариком и не узнаю. А я в который раз зову тебя приехать…”
Старик прочитал письмо и заварил чай. За чаем перечитал еще раз.
То ли старуха умела писать, то ли воображение старика разыгралось, но он так и видел клубнику в белом цвету, девочку в синей матроске, Степана Петровича, убийцу.
Старик спрятал письмо в шкатулку с документами, включил радио, послушал новости и лег спать. Телевизор он не любил. Проснулся рано и вновь захотел перечитать письмо.
Он перечитывал его часто, как любимую книгу. Выучил наизусть и все равно перечитывал. Всегда на кухне, поставив чайник и выкурив папиросу.
Прошло больше месяца. Как-то он включил радио и услышал в рекламе, что билеты можно заказывать по телефону по такому-то номеру.
Старик ушел в прихожую и поднял черную трубку. Поднес трубку к уху и услышал далекий тоскливый гудок. Он уже забыл номер и хотел положить трубку, но тут номер повторили.
Старик набрал его и заказал билет в маленький городишко во
Владимирской области.
Место было странное.
По правую руку за бетонной стеной молчал завод. Слева, за деревянными домиками (перед каждым окошком – яблоня) – подъездные пути. Оттуда доносился то свисток тепловоза, то разговор диспетчера, то ход поезда.
Воздух был теплый. Дымок от папиросы тянулся вверх в безветрии.
Старик курил “Приму”. От завода к подъездным путям шли рельсы.
Железные ворота, из которых они шли, были заперты. Краска на воротах облупилась.
Старик как будто был турист в далекой экзотической стране, такое у него возникло ощущение. Все знакомо, но знакомо по книгам.
Он с наслаждением вдохнул воздух, пахнущий темной зеленью и мазутом. Вся эта темная трава по пустырям и обочинам напоминала картинку из сборника русских сказок.
Горело окно. Свет из окна как будто углублял неровности ствола яблони и кривизну черных веток. Это была антоновка, как позже узнал старик.
Он вгляделся в темный огород, но клубники не различил. Пахло землей. Старик подошел к дверям. Далеко залаяла собака. Старик поднял бледную руку и постучал.
От стука дверь отворилась сама с ржавым скрипом.
Старик осторожно вошел в темноту и – споткнулся о ступеньку.
Никто его не окликнул. Он был в терраске. Пахло укропом и чесноком и листом смородины. Глаза привыкли к темноте и разглядели на столе стеклянные банки с огурцами, еще без рассола.
Из терраски старик вошел в коридорчик и увидел приоткрытую дверь. Из двери падал свет. Слышен был плеск воды и звон посуды.
Женщина лет пятидесяти мыла посуду в тазике. Она почувствовала взгляд, повернулась и замерла, уставившись на старика. Он стоял у притолоки в белом летнем костюме с портфелем в руке.
– Здравствуй, Вера.
– Здравствуйте, – сказала она, не отводя изумленных и испуганных глаз.
С мокрых рук капали на половичок светлые капли.
– Мамы нет дома?
– Нет.
– Я присяду?
– Конечно.
Старик присел на низенький диванчик, бывший слева у стены.
– Дождусь ее.
– Что вы, – воскликнула Верка, – это долго.
– Ничего.
– Это месяц целый. Или больше.
Тут уже старик изумленно уставился на Верку.
– Она к брату моему уехала в Томск внуков нянчить.
Старик так огорчился, что некоторое время ничего не мог сказать.
Верка вытерла наконец мокрые руки о передник.
– Когда поезд на Москву? – устало спросил старик.
– Завтра, – сказала Верка. – А вы кто?
Вот интересно, как оценить этот поворот? – думал старик ночью, лежа на высокой кровати с металлическими шишечками, отражавшими лунный свет. Он падал из верхней половины высокого окна. Нижняя половина была закрыта простыми белыми занавесками с зелеными васильками по полю. Верка сказала, что синих ниток не нашла.
Она сказала, чтобы старик задержался. Она сказала, что вдвоем веселее.
Верка спала в смежной комнате, где печка и дверь в коридор, где пили чай. Двери не было между комнатами, и старик слышал дыхание
Верки. Он давным-давно не слышал дыхания спящего человека.
Утром старик понял, что Верка стесняется перед ним за весь этот мир. Что нет никаких удобств, что дом такой маленький, что яблони старые, сорок пятого года рождения.
Она не пустила старика за водой на колонку.
– Что вы! Тяжело.
Принесла воду и поставила электрический самовар. Вода пахла ржавчиной.
– Извините, – сказала Верка. – Такой уж у нас район. Низкий и сырой. Для растений плохо. Только если азиатская жара хорошо, но азиатская жара редко. Сейчас еще завод стоит, а то бы шум был днем и ночью. Плюс еще вороны кричат. И парк у нас старый, весь изрос, не то что в городе. Тополя у нас вымахали до облаков, все белые от древности. На них воронье живет в черных гнездах.
Ржавый чай старику не понравился, и он спросил, нет ли где родничка.
– Как же, – сказала Верка. – В городе, в центре, где Ока, где овраги. То место хорошее, солнечное, и магазины там большие, и рынок, и удобства в домах. Жизнь.
Клубника была мелкой и кислой. Ели с сахаром.
Верка не позволила старику убрать посуду после завтрака.
– Что вы!
Свет сквозь листья яблонь был точно как старик представлял.
Старик смотрел в окно, пока Верка мыла в тазике посуду.
– Да, – сказала Верка печально, тоже глядя в окно. Сквозь яблоню видна была зеленая трава у забора и пустая тропинка.
– Что? – спросил старик.
– Не видите? Это потому, что мало видите. Я стекло имею в виду.
Я его уже сколько лет вижу, пятьдесят, и оно все тоньше и тоньше с каждым годом, то есть с каждым взглядом.
– Как это? – поразился старик.
– Видите, в точке, где тропинка, совсем истончало. Как ступеньки стираются от шагов.
Чудная она была, эта Верка.
После завтрака старик собрался в город, и она разволновалась.
– У нас автобусы плохо ходят.
– Я не спешу. Ты мне бидончик дай.
– Ни в коем случае! Я вчера только молоко брала.
– Я воду из родника принесу.
– Что вы! За этой водой в овраг надо. Лестницы крутые, шаткие. В овраге – темень. Солнца не видать.
Чудная.
Центр старику не понравился. В нем были совершенно московские киоски с цветными бутылками в витринах. Магазины – победнее, рынок – дешевле. Старик купил стакан земляники и съел в парке за рынком. Парк обрывался над рекой.
Старик постоял у каменной балюстрады и посмотрел с высоты на
Оку, на песчаный и пологий тот берег. На берегу загорали. Бидон нагрелся на солнце.
В городском парке было чисто. Газоны – подстрижены. На клумбах цвели анютины глазки. Аттракционы работали.
На чертовом колесе старик медленно поднялся на самую высокую точку в городе. С ним в кабинке была девочка лет двенадцати. Она крепко сжимала билет. Ветер теребил ее волосы. На самой высокой точке девочка воскликнула:
– Мой дом!
Ее дом был девятиэтажка. За девятиэтажками шел пустырь, за пустырем молчал завод, за заводом серебрились макушки древних тополей, за тополями яблони смотрели в окошки маленьких домиков.
И все это далеко, в тени, в низине.
А близко, совсем близко, у реки – овраг…
Верка выпила пять чашек на родниковой воде. Она пила чай крепкий и сладкий. Старик курил “Приму”. Дым таял. Звенел комар. Ветка яблони вошла в отворенную форточку.
– А ведь я не верила, что вы есть, – сказала вдруг Верка.
– Почему?
– Хотя как я могла не верить, если я вас даже помню.
– Каким ты меня помнишь?
Верка задумалась, и лицо ее стало беспомощным.
– Я тоже не верил, что все это есть, – сказал старик.
– Что?
– Дом, яблоня у окна, ты, синяя чашка, “Павлин”… Ты знаешь, где здесь “Павлин”?
